Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир

Я вдруг подумал, что сам не заметил, что Дженни в последние несколько лет избегает слова «любовь». Она говорит: «я дорожу тобой», «ты мне не безразличен». А теперь вот — «буду ценить и уважать». Я не придавал этому значения, но в альтернативной женской Вселенной такие вещи, должно быть, многое значат. Может быть, у нее кто-то появился? Я вполне мог просто не заметить этого, будучи погруженным в свои дела 90 % времени. Но самое странное то, что от подобной догадки меня вовсе не бросило в жар, и кулаки не сжались от ревности. Значит ли это, что я не люблю ее?

Я не был уверен насчет нас обоих. Не был уверен, что мы любим друг друга в том понимании, которое издавна вкладывали в это слово люди, произнося клятву «и в горе, и в радости», стоя перед алтарем. Я не был убежден, что мы остались бы вместе, если бы совместное времяпровождение перестало быть нам удобным, или если бы кого-то из нас захлестнула неодолимая страсть к другому человеку.

Впрочем, иногда я пытался убедить себя в том, что настоящая любовь, она такая и есть — крепкая дружба с каплей полового влечения, которая держится, главным образом, на взаимном терпении и привычке, а позднее еще и на совместном воспитании детей. Я никогда не чувствовал ничего большего, и не был уверен, что в реальной жизни существуют те чувства, которые так часто показывают в кино.

— Это мои последние бои, девочка моя, — пообещал я, обнимая Дженни и проводя рукой по ее рыжим волосам. — Еще два боя — и я, так сказать, повешу перчатки на гвоздь. Отправлюсь доучиваться в академию. На детектива, если мне разрешат перевестись. Так что будет у тебя вполне приличный парень, который ходит на работу в костюме и расследует финансовые махинации. А нос заживет.

— Хотела бы я в это верить, — прошептала она, уткнувшись лицом мне в грудь.

И вот я вновь ступаю на ринг, оглушенный гулом тридцатитысячной толпы, еще более яростным, нежели в предыдущий раз, потому что интрига нарастает по мере того, как игры движутся к своему завершению.

— Не бойся его, — шептал мне на ухо Джефф Кроуди, в ужасе рассматривая бледную гору мышц в красных трусах, возвышающуюся над канатами на другом конце ринга. — Он человек, как и все. Бей его сильно по башке, и ему будет больно.

— Это лучший совет, который ты можешь мне дать после семнадцати лет на ринге? — иронично переспросил я тренера, перед тем как мне запихнули в рот капу.

— У него большой размах рук и чудовищный удар, так что твоя задача — сократить дистанцию, доставать его вблизи, измотать в клинчах. Будь подвижен, не становись для него стоячей мишенью. И не давай загнать себя в угол! — высказал мне последние напутствия тренер, потрепав по плечам.

— Забудь о проклятых олимпийских принципах! — яростно заревела мне в другое ухо Рина, прыгая на месте от возбуждения. — Этот чертов нацист — потомок ублюдков, которые сожгли твою землю дотла! Он смотрит на тебя и думает, что ты слаб! Покажи ему, что это не так!!!

Удивительно, но ее слова воодушевили меня намного сильнее, чем разумные советы тренера. Заглянув в холодные ледники неподвижных голубых глаз Соболева, который не улыбался, когда мы стукнулись с ним перчатками, я вспомнил лицо своей матери на фоне вспышек огня, с которыми РСЗО «Торнадо» уничтожали мое родное селение, и ощутил, как кровь приливает к моему лицу. Этот русский возвышался надо мной на целую голову, глядя на меня, как на грушу, и мне должно было быть сейчас очень страшно, но вместо этого я ощущал лишь гнев. Эти ублюдки заставляли весь мир бояться себя уже две сотни лет, и продолжают делать это даже сейчас, когда на месте их старой столицы остался лишь огромный кратер, потому что боеголовка с граммом антиматерии предназначена именно для того, чтобы превращать города в кратеры.

Но я не позволю запугать себя.

— Бокс!

Я ринулся в атаку с отчаянной решимостью, вовсе не собираясь быть вторым номером и бегать от него по рингу, как хотел Джефф. Нет уж, я достану этого сукина сына, я сделаю ему больно, прямо сейчас!..

— Вы только посмотрите! — орал комментатор. — Неожиданно для всех экспертов австралийский спортсмен начал первый раунд с головокружительной атаки! Это смотрится так, будто он совсем потерял бдительность. Соболев держит расстояние, отвечает… снова Войцеховский… снова ответный… Это просто какая-то мясорубка, это!.. О, Господи! Какой удар! Дамы и господа, похоже, это конец в первом же раунде!

Я понял, что это произойдет, когда мой правый, в который я вложил так много сил, скользнул вдоль его щеки. Он был слишком высоким, мне не хватало размаха, чтобы как следует достать его, и я уже понимал, что моя атака, на которую было потрачено столько сил и куража, не ошеломила противника. Он все это время контролировал ситуацию, готовился нанести в ответ свой фирменный боковой мне прямо в челюсть. И он это сделал.

Пожалуй, даже столкновение с поездом не заставило бы мой мозг сотряснуться с такой силой, как после встречи с кулаком Андрея Соболева, попавшим мне в челюсть с силой артиллерийского снаряда. Это был не тот удар, после которого можно устоять на ногах и уйти в глухую защиту, надеясь дотянуть до конца раунда. Изображение перед глазами поплыло, звон в ушах перекрыл шум толпы, ноги подкосились, и пол ринга устремился мне навстречу. Это был нокдаун.

Лежа на животе, я смотрел заплывшим взглядом в свой угол, где расплывающийся силуэт Рины Кейдж яростно кричал мне что-то, призывая жестом подниматься, а Энди с Джеффом и другие члены команды лишь стояли, держась за головы и подбородки, потому что они были свидетелями того, как по их боксеру только что проехался каток в человеческом обличье, и опасались, что прямо из дворца спорта мне предстоит отправиться в госпиталь, а если так, то бронзовая медаль автоматически отойдет сингапурскому поляку, потерпевшему поражение от Диего Батисты всего несколько минут назад на этом же ринге.

«Ну ты и идиот», — донеслась до меня первая разумная мысль несколько секунд спустя. Поддавшись эмоциям, я избрал глупейшую тактику и поплатился за это. Крякнув, я перевернулся на спину, распластавшись на ринге, как черепаха, выброшенная на мель прибоем. Мой взгляд, поначалу расплывавшийся, сошелся на лице рефери и на его пальцах, которые показывали цифры: «3», «4», «5»…

Лицо рефери замерло перед моим взглядом, потому что в эту секунду я осознал, что австралийский спортсмен, столь быстро и бесславно деклассированный в полуфинале, никогда не станет национальным героем, даже если он каким-то чудом переживет полученный удар и вымучит бронзовую медаль в бою за третье место. Не будет громких приветствий и фанфар, не будет победно звучащего гимна Австралийского союза, и, что самое страшное — никто не поднесет мне микрофон, чтобы весь мир услышал несколько слов, сказанных новой гордостью нации. Будет лишь позор и забвение. Мой шанс будет утрачен, и никогда больше не повторится.

«Ну уж нет!» — решительно сказал я себе и, справившись с головокружением, встал на счет «8», все еще слегка пошатываясь, но показывая рефери, что могу драться дальше.

— Невероятно! — кричали комментаторы. — Впервые на протяжении всех игр боксёр, посланный на пол ринга страшным кроссом Молотильщика, нашёл в себе силы, чтобы подняться на ноги. Вау! Рефери сигнализирует, что Димитрис Войцеховский готов продолжить бой!

Когда русский удивленно обернулся, не веря, что противник, которого он только что свалил своим фирменным ударом, снова на ногах, я вдруг почувствовал растекающееся по телу спокойствие. Я только что испытал на себе самое лучшее, что у него есть, и я стою на своих двоих. Его удар оказался убийственно мощным. Но я уже почувствовал его на себе, и нет больше ничего, чем Молотильщик мог бы удивить меня. Теперь моя очередь.

— Бокс! — крикнул рефери.

Эти три раунда удивили всех, за исключением меня. В тот самый миг, когда я поднялся на ноги, я почувствовал в себе силы, чтобы выстоять этот бой против русского монстра. И я выстоял, с каждой следующей минутой становясь все увереннее. Я бил его не меньше, чем он меня, и даже больше. В середине третьего раунда я загнал его в угол серией ударов и не прекращал до тех пор, пока обессиленный, растерянный силач с рассеченной бровью и покрасневшим лицом не повис на мне, сохраняя клинч почти до самого конца раунда, так как он просто не чувствовал в себе сил, чтобы продолжать этот бой в том темпе, который я диктовал.