ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Немецкая революция столкнулась с невежественным народом и чиновничеством, являвшим образчик бюрократического ме­щанства. Народ с пеной у рта ратовал за социализм, но не имел ни малейшего понятия о том, каким должен быть этот социа­лизм. Люди знали своих угнетателей; люди отчетливо знали, чего они не хотели, но не имели отчетливого представления о том, чего они, наоборот, хотели. Социал-демократические и профсоюзные лидеры были повязаны кровью и дружбой с мо­нархией и капиталистическим классом, имея с ними общие гре­хи. Они были удовлетворены буржуазным уровнем своей жиз­ни; они не верили в доктрины, которые провозглашали, они не верили людям, которые полагались на них... Они ненавидели революцию. Эберт нашел в себе мужество заявить об этом пря­мо (14).

9 ноября, хотя растерянный кайзер еще противился расста­ванию с троном, канцлер Макс Баденский уже опубликовал, можно сказать, лживое сообщение об отречении Вильгельма. Император какое-то время колебался, потом пришел в ярость, сел в поезд и уехал в Голландию, откуда только спустя три неде­ли прислал по почте официальное отречение от престола и ис­чез из дальнейших исторических хроник. Сразу же после отъ­езда кайзера, утомившись начинающейся новой интригой, принц Макс умыл руки, назначив — противозаконно, ибо это была прерогатива еще не отрекшегося императора — социали­ста Фрица Эберта рейхсканцлером, и бежал в свое имение на берегу Констанцского озера, канув, подобно кайзеру, в Лету по­литического небытия.

Как раз в это время, не зная, что он, собственно, представ­ляет — республику или империю, Матиас Эрцбергер, не­утомимый и печально известный политический деятель из Вюртемберга, был послан — в сопровождении двух офицеров и немецкого посла в Болгарии графа Обендорфа — в качестве представителя германского правительства на комиссию по перемирию в Компьенский лес*,

* В пятидесяти милях к северу от Парижа.

для того чтобы официально предложить союзникам принять капитуляцию Германии. По­средник, ведший переговоры с Эрцбергером, маршал Фош, на­чал перечислять немецким представителям требования, кото­рые скорее можно было назвать приказом, нежели условиями перемирия: эвакуация войск из района военных действий; пере­дача союзникам портов, военных материалов, военного снаря­жения и оборудования, возврат пленных (без взаимного обмена пленными), сдача тоннажа судов и транспортных средств и ан­нулирование Брестского мира с Советами. Генерал Гинденбург телеграфировал Эрцбергеру, что перемирие надо подписать любой ценой, чтобы избежать удушения блокадой. Виртуозный дипломат Эрцбергер сумел выторговать у Фоша уступки по объ­ему оружия, которое предстояло сдать, и по срокам вывода войск с занятых территорий. 11 ноября 1918 года немцы поста­вили свои подписи под документом о перемирии. На следу­ющий день, по возвращении Эрцбергера в Германию, Гинден­бург и Тренер поздравили его с успешным завершением нелегкой миссии (15). Формально под Первой мировой войной . была подведена черта.

Новость о перемирии дошла до Гитлера, когда он выздорав­ливал в одном из военных госпиталей Померании от времен­ной слепоты. После четырех лет непрерывной службы на За­падном фронте — Гитлер был связным и исползал на брюхе ничейную землю вдоль и поперек — он в самом конце войны был во Фландрии накрыт ослепляющим облаком горчичного газа. Узнав от госпитального капеллана о капитуляции, подписан­ной Эрцбергером, Гитлер пришел в отчаяние, которое позже описал так:

Мои глаза снова заволокло черной пеленой; едва ли не ощу­пью я добрался до своей палаты и рухнул на койку, зарыв­шись лицом в подушку и накрыв одеялом пылавшую голову... Значит, все было напрасно. Напрасны были жертвы и лише­ния; напрасны были голод и жажда нескончаемых военных месяцев... напрасной была гибель двух миллионов человек... Последовали ужасные дни и еще худшие ночи — я понял, что все погибло безвозвратно. Только глупцы, лжецы и преступ­ники могли питать надежду на милость врага. В эти ночи во мне родилась и окрепла ненависть, ненависть к тем, кто нес ответственность за это злодеяние (16).

Теперь Фрицу Эберту, новому канцлеру-социалисту, предстояло выполнить свою часть сделки, заключенной с Тренером и арми­ей: надо было усмирить миротворческое движение и повести его участников, как ни о чем не подозревающих баранов, на бой­ню. Тем временем импровизированные советы развернули бур­ную деятельность, явно недооценивая силу реакции: первый же первый национальный съезд рабочих и солдатских советов ре­шил заняться реформой армии: отныне верховное командова­ние могло осуществляться только народными комиссарами, дис­циплинарная власть переходила к советам, знаки различия упразднялись, а командиры теперь должны были назначаться с одобрения большинства солдат.

Генералы больше не желали терпеть этот цирк. Эберту и его сподвижникам нужен был лишь повод, для того чтобы разогнать этот балаган. В канун Рождества 1918 года этот повод был найден: последовало ложное обвинение в адрес преторианской гвардии революции — народной морской дивизии — разношерстного и плохо управляемого конгломерата неплохо, впрочем, воору­женных рабочих. Их обвинили в насильственных престыениях, нечестной игре и в подрывной деятельности и естественно перестали платить им жалованье. Между социалистическими лидерами и матросами возник серьезный, чреватый насилием конфликт. После того как Эберт отказался принять командира дивизии, она заняла здание рейхсканцелярии. Генералы получили давно ожидаемый повод вмешаться и применить военную си­лу. Одним из высших военных чинов, помимо Тренера, обещав­ших оказать Эберту немедленную поддержку, был генерал Курт фон Шлейхер, державшийся до тех пор в тени деятель, который отныне и до прихода нацистов к власти становится активным участником мучительно хромавшей немецкой политики; против своей воли воплотив в себе несчастную судьбу Германии, именно Шлейхер стал последним канцлером Веймарской республики*.

* См. главу 4.

В первом столкновении между регулярными войсками и красными последние были спасены от неминуемого разгрома решительной народной поддержкой — люди вышли на улицы помешав солдатам рейхсвера нанести удар по революционным матросам и рабочим. Повстанцы продержались день и получи­ли свою плату; число погибших не установлено.

Но то была лишь прелюдия к жесточайшим репрессиям, которым было суждено обрушиться на германскую столицу и кото­рые решили судьбу революции в течение одной недели — с 5 по 12 января 1919 года.

30 декабря 1918 года, в ходе дальнейшего дробления герман­ского левого движения, из отпочковавшихся в 1917 году от СДПГ «независимых» возникло ядро радикальной партии — КПГ (KPD**),

** Kommunistische Part с i Dcutschlands.

 Коммунистическая партия Германии, которая с самого начала строилась не по образу и подобию диктатор­ской большевистской партии ленинского типа. Карл Либкнехт и Роза Люксембург, написавшие манифест партии, стали ее идо­лами (17). До самого конца парламентского правления в Герма­нии, то есть до 1933 года, коммунисты упорно боролись со сво­ей материнской партией, СДПГ, называя ее продажной девкой капиталистического класса. Последовательно направляемая в своей деятельности из России, КПГ, проводя промосковскую политику, окончательно оторвалась от реальности, а своей фракционной борьбой навлекла на себя подозрения в том, что была скорее орудием дестабилизации обстановки, нежели орга­ном пролетарского представительства в парламенте. КПГ не иг­рала заметной роли в событиях 1919 года.

В январе правительство наконец начало действовать: Эберт назначил своего сподвижника, социалиста Носке, командующим элитными ударными отрядами, давно вернувшимися с фронта, разрозненными группами вечных ландскнехтов, не изъявлявших никакого желания складывать оружие, — так на­зываемым добровольческим корпусом. Для социал-демократи­ческого «народного» трибуна командование такого рода людь­ми было достаточно тревожным назначением, но Носке лишь пожимал плечами. «Меня оно совершенно не беспокоит, — говорил он.— Должен же кто-то стать кровавой собакой».

Внутренний фронт кишел теперь разбойничавшими призра­ками Тридцатилетней войны и возродившимися кланами тацитовской Germaniae — разношерстными бандами небритых убийц, членами единого тела, беспрекословно исполняющего приказы своего бесстрашного командира, готовыми захватить и взять под контроль крупные города. «Principes pro victoria pugnant, comites pro principe (Командиры сражаются за победу, подчиненные — за командира)» (18). Имена многих из таких на­водивших ужас командиров были кровью вписаны в хроники контрреволюции: Эрхард (Консул), фон Эпп, Рейнгардт, фон Стефани, Меркер, Пабст...

Добровольческий корпус, сколоченный на скорую руку в конце войны и насчитывавший в 1919 году около 400 тысяч че­ловек, был, словно свора собак, натравлен на охваченные бес­порядками германские города, руководимые советами. Так на­зываемые белые (то есть контрреволюционеры) подавили революцию с беспощадной жестокостью. В Берлине в ночь на 15 января были зверски избиты прикладами и убиты выстрела­ми в голову Карл Либкнехт и Роза Люксембург; они не принима­ли участия в «революции», но с их разоблачительными статья­ми, которые регулярно печатались в органе КПГ «Die rote Fahne» («Красное знамя») и раскрывали зловещий сговор меж­ду Эбертом и квартирмейстером генерального штаба Тренером, надо было немедленно покончить. Это убийство было на руку и Москве, желавшей «взять под контроль [новообразованную коммунистическую] партию» (19) и очистить её от независи­мых руководителей.