Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

А чем в таком случае она для горца отличается от царской, воронцовской, ермоловской? Да ничем. А теперь мы хотим, чтоб горец в банды не шарахался, исраиловскую профашистскую пропаганду мимо ушей пропускал. А она, между прочим, немецкий порядок и сытость сулит. Оттого горец Исраилова кормит и укрывает.

— А вы… А ты что, кроме розовых соплей про нищету, сотворил? Вас, карающий орган, для чего здесь держат? — взвился Серов. Припекала аврамовская картина безысходностью. И самое нестерпимое заключалось в том, что гидра, нарисованная Аврамовым, многоголовой оказывалась: на месте отрубленной головы тотчас две новые вырастали. Это Серов по украинскому опыту накрепко запомнил. — Вы куда смотрели?! — закончил он ожесточенно.

— Туда же, куда и вы! Эх, Иван Александрович, я ведь тоже мечом махал, узлы каждый день разрубал. Караем! Сажаем! Ссылаем! За последние пять лет сняли с должностей, арестовали, отдали под суд более двухсот руководителей: взятки, обман, саботаж, хищения! Ну и что? Отсидит клоп-кровосос, отдохнет от дел воровских — и снова за свое, потому что он уже по-другому не может. Только стервенеет после отсидки.

А мы снова караем. Каратели… Кровавая сказка про белого бычка получается. Тут арба муки да пуд керосина со спичками больше пользы принесут, чем десяток наших арестов. Тогда горец хоть на зубок куснет, хоть на ощупь испробует, что Советская власть — это не только аресты, расстрелы, поджоги, но и заплата на дырявых штанах, кусок хлеба в голодуху. Я в этих горах, считай, всю жизнь. Сделай горцу добра на рупь — он тебе в ответ расшибется, весь дом со скотиной при нужде отдаст.

— Ты из меня слезу не жми, — глядел исподлобья, катал желваки по скулам Серов. — В России у крестьянина, у баб, у стариков давно брюхо к позвоночнику прилипло, однако в банды они не кучкуются.

— Иван — он терпеливый, — согласился Аврамов.

— Язык укороти! — загремел Иван Серов. Терпеливым он не был.

— Я его при чужих не распускаю, — смиренно подставился Аврамов.

— Ну спасибо… свояк.

Надолго замолк Серов, сидел, гневно посапывал, остывал. Наконец подал голос:

— Где третья причина? Ты мне три сулил.

— А вот тут самая грязь.

— Ладно, не пугай. Говори.

— Хабар про Гачиева с Валиевым просочился: двойную игру ведут, мародерничают. Горца данью обложили за легализацию: пять тысяч рублей за голову. Оперативная разработка на банду чуть дешевле идет — три тысячи. А у кого в кармане вошь на аркане — в тюрьму. Хутора жгут, стариков, женщин, детей за бандпособничество забирают.

— А ты здесь на что? Почему Иванову не докладывал?!

— Про что? Про хабар? Одна бабка сказала? — бессильно ожесточился Аврамов.

— Ну не Иванову, так Кобулову! Ему обязан был доложить, расследование провести!

Серов всмотрелся: Аврамов явно усмехался.

— Чего зубы скалишь? Или опять «привычка» с гражданской?

— Хутора палить, стариков, женщин под арест сажать — Кобулова идея, — пояснил, как ударил, Аврамов. Долго молча, с невольной жалостью глядел на генерала.

— Подсыпал угольков на мозги и доволен, лыбится.

— Ага. Веселюсь от души.

— Ты как разговариваешь?!

— Виноват, товарищ генерал. Мало били. Штаны снять?! — нехорошо, напролом полез Аврамов, ибо не держали уже нервы генеральский нахрап, норовивший в национальную суть не со скальпелем, не с пинцетом, а с топором влезть.

— Ты… Да я тебя… — задохнулся Серов.

— Не серчайте, Иван Александрович, ситуация у нас — хоть в петлю… Вторая ночь без сна, — первым опомнился, измученно, глухо сказал Аврамов.

— Ну и шел бы, на кой ляд ты мне такой… — перекипал, осаживал себя Серов. «А, черт, разорался. Привык глотку драть».

— Допрос с Ушахова снимем — и прикорну, с вашего позволения, — измученно согласился замнаркома.

— Так распорядись. Где он? И Гачиева, наркома, сюда. А то у него, я смотрю, легкая жизнь под ножки стелется.

— Слушаюсь.

Аврамов набрал номер телефона.

— Пригласите в кабинет Аврамова капитана Ушахова… Что значит отключил? Так пошлите посыльного, если он разговаривать ни с кем не желает! И стенографистку.

Набрал другой номер.

— Товарищ Гачиев, здесь начнется допрос капитана Ушахова. Вас приглашает генерал-майор Серов. Да, у меня.

Серов встал, пошел к окну. Звякнула трубка на рычаге.

— Я смотрю, ты со своим наркомом на одном гектаре… не сядешь?

— Да и вы, я слышал, с Кобуловым… — неосторожно обронил Аврамов.

— А вот это наше дело! — оборвал Серов.

— Виноват.

Ушахов шел к наркомату. Два дня жил в гостинице, изнывая в черной сгустившейся неопределенности. Наконец вызвали. Сзади послышалось запаленное дыхание Зенова, посыльного. Скользя по глинистой мокрети, которой заплыла улица (гостиницу определили захудалую, на окраине), не поспевая за крупно шагавшим начальником райотдела, щуплый Зенов не вытерпел, досадливо буркнул:

— Не гоните! Успеете свое получить.

— Зачем вызывает? — спросил Ушахов, понимая, что ответа не будет. Не полагалось отвечать Зенову на такие вопросы.

Над городом трудно, с муками, набухала весна. Неуютная, промозглая стынь вот уже неделю окутывала далекую сизую оголенность предгорий, засевала дома изморосью, шаркала по лицам мокрым наждаком холодного ветра. Но в редкие часы затишья сквозь драно-бурую холстину туч вдруг проглядывала столь пронзительно-веселая голубизна, так отчаянно прорывался к мокрому асфальту и брус-тчатке играющий солнечный луч, что становилось ясно: хмари недолго держаться.

Ждал такого вызова Ушахов давно, с того момента в ауле, когда отказался сдать оружие наркому Гачиеву. Убит при его, ушаховском, попустительстве председатель колхоза. Упущен главный враг Исраилов. Время военное. По всем меркам, как ни крути, тянули грехи начальника райотдела на трибунал.

И, осознав это, не надеясь уже на просвет в грозно сгустившейся судьбе своей, долго и тщательно мыл сапоги он в корытце перед наркоматовским крыльцом, поворачивая их и так и эдак, пока не понял: трепещет душа перед предстоящим, а ежели проще, все поджилки трясутся.

Усмехнулся, закаменел скулами и плотно ступил на гранитную ступеньку. Поднимался грузно и обессиленно, пятная чистый камень темными следами, — как на эшафот.

В кабинете заместителя наркома Аврамова кроме него самого были нарком Гачиев и генерал из Москвы Серов. В углу кабинета за небольшим столиком сидела стенографистка наркомата родом из Хистир-Юрта — Фариза.

Ушахов доложил без адреса:

— По вашему приказанию капитан Ушахов прибыл.

— Не прибыл, капитан, а привели на допрос! — тотчас недобро поправил нарком.

Худо дело. Генерал, посланный Москвой для поимки Исраилова, пожелал присутствовать при допросе. Ох, худо. Он и приказал:

— Садитесь, капитан… Не туда, вон на тот стул.

Опускаясь на стул, все пытался поймать Ушахов взгляд Аврамова. Тот врос в кресло, колюче смотрел в стену.

Серов достал из синей папки хрусткий лист, помял пальцами. Уперся локтями в стол, сказал:

— Начнем. Прежде чем приступить к делу Ушахова, ознакомьтесь с запиской по ВЧ от наркома Берии. На мое имя. Думаю, всем будет полезно. — Прочел: — «Ваше обещание ликвидировать политбандита Исраилова не выполнено. Ваши действия считаю преступным бездельем. Принять любые меры, использовать любые средства для его ликвидации. О результатах информировать меня каждые три дня. Срок исполнения — двадцать дней. Берия». Ушахов, когда вы получили сообщение о банде?

Ушахов шевельнулся. В звенящей тишине пронзительно скрипнула половица. Напряженно ловя шорох карандаша по бумаге (заработала стенографистка), ответил:

— В шестнадцать двадцать.

— Что вам сообщил майор госбезопасности Жуков?

— Он взял банду в полукольцо и гнал ее к балке. Это было передано по рации в райотдел.

— Вы чем занимались?

— Только что вернулся из ночной засады, собирался отдохнуть.

Грузно завозился в кресле Гачиев, скрипуче уронил:

— Доотдыхался…

Серов покосился на него, продолжил:

— Какой приказ вам отдал Жуков?

— Перекрыть моей опергруппой вход в балку и встретить банду огнем.

— Вы успели прибыть к месту засады до появления банды?

— Успел.

— Когда прибыли?

— Через тридцать пять минут после приказа. В шестнадцать пятьдесят пять.

— Вы подтверждаете, что видели в банде самого Исраилова?

Ушахов пожал плечами: «Чего он на этом топчется? В рапорте все есть».

Серов помнил рапорт Ушахова. Он был сух, подробен и непонятен беспощадностью капитана к себе, к своим действиям. Никто не тянул за язык докладывать об увиденном в бинокль Исраилове, банда ведь отрицает его присутствие.

— Я видел его в бинокль. Он был в банде, — твердо сказал Ушахов.