Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

Он сделал всего несколько шагов, как был оглушен лязгом оружия и воплями раненых и едва сумел устоять в окружающей толчее. Как и его отец Хильперик, принц был коренастым и коротконогим — и сейчас совершенно потерялся в рукопашной схватке. По правде говоря, он почти ничего не видел. Он уткнулся в чью-то спину прямо перед собой, сделал шаг вправо, потом влево — и вскоре оказался так плотно зажат в этой кричащей толпе, что, даже если бы враг оказался прямо перед ним, Теодебер вряд ли смог бы высвободить руку, чтобы нанести удар. Здесь уже не оставалось места для воинской доблести. Все наносили удары наугад, по своим и чужим, без разбора — по любому, кого видели перед собой, чтобы в следующее мгновение упасть под ударом топора, кинжала или кулака…. Теодебера швыряло во все стороны в этом смертоносном потоке, и постепенно он все сильнее углублялся в ряды противников, даже не замечая, что они избегают сражаться с ним и лишь отбивают его удары, в случае необходимости. Принц уже опьянялся сознанием собственного могущества — хотя на самом деле единственным, что внушало противникам ужас, были его длинные волосы. Любой из воинов, будь то галл или франк, мог бы одним ударом свалить на землю этого безрассудного мальчишку, который размахивал мечом, даже не думая защищаться. Но никто не хотел подвергать себя риску, сделавшись убийцей принца.

Внезапно толстый, как боров, воин захрипел и вцепился в Теодебера; глаза гиганта были расширены от ужаса, его торс рассечен ударом топора. Воин рухнул на землю, увлекая принца за собой, и придавил его своим грузным телом. Теодебер, отчаянно барахтаясь, с трудом освободился и начал лихорадочно искать в траве свое оружие. Но, ему подвернулось лишь сломанное древко копья — жалкий обломок, с которым он и поднялся на ноги. И тут же принц увидел перед собой знакомое лицо. Первой его реакцией было невольное облегчение, но в следующий миг сердце резко подскочило у него в груди. Это было лицо Готико, еще более замкнутое и суровое, чем обычно. На руке у военачальника Зигебера был длинный порез — из раны сочилась кровь, стекая на рукоять меча, но Готико этого словно не замечал, так же как и кипевшей вокруг схватки.

— Ты помнишь меня? — Готико возвысил голос, перекрикивая шум сражения. Теодебер выпрямился и с презрением взглянул на него.

— Как ты постарел! В моих воспоминаниях ты был высоким и сильным, но это потому, что я в те времена был ребенком. Сейчас я вижу, как же тогда обманывался!

Готико медленно приблизился, переступая через мертвых и раненых, распростертых на земле. В последнем приступе безрассудного отчаяния Теодебер бросился на военачальника, взмахнув обломком копья, который Готико отбил ударом меча плашмя. Затем Готико резко схватил принца за волосы и рванул к себе с такой силой, что тот упал на колени.

— Слушайте меня все! — повелительно крикнул Готико, потрясая мечом. — Прекратите сражаться! Слушайте меня!

Сражение вокруг них понемногу затихло. Люди, опьяненные яростью или страхом, словно внезапно протрезвев, безумными глазами смотрели на своих противников — которых, возможно, убили бы мгновением раньше, если только те не убили бы их самих, — затем повернулись к Готико и его пленнику. Вскоре вокруг военачальника и принца образовалась пустота. Безвольный, лишенный последних сил Теодебер, которого Готико по-прежнему держал за волосы, не давая подняться, мог видеть лишь его сапоги и от стыда закрыл глаза. Ну вот, теперь все кончено. Несмотря на унижение, в глубине души принц чувствовал странное умиротворение. Что ж, по крайней мере, никто не скажет, что он не сражался. Его будут судить, возможно, он даже проведет некоторое время в заключении — а после с честью вернется в Руан. Еще немного — и он бы расплакался…

Между тем шум окончательно стих — гораздо быстрее, чем можно было ожидать, — и голос Готико зазвучал снова:

— Эта война закончится здесь, по приказу моего повелителя Зигебера, короля Остразии, суверена Тура, Пуатье и Бордо, и в честь моей королевы, чьи земли вы разоряли!

Готико прерывисто вздохнул, борясь с внезапным приступом головокружения. Его раненая рука налилась свинцовой тяжестью из-за того, что он потерял уже много крови, и пригнула голову принца к земле.

— Всем, кто принесет королю клятву верности, будет даровано прощение! — продолжал он. — Каждый, кто откажется принести клятву и присоединиться ко мне, будет убит немедленно. Каждый, кто после этого сражения возьмется за оружие или присвоит часть военной добычи, будет убит немедленно. И каждый, кто нарушит клятву сегодня, завтра или в любой другой день, будет подвергнут той же каре, что и этот недостойный принц, который привел вас к поражению!

И без малейшей паузы или колебания Готико отпустил волосы Теодебера, отступил на шаг и изо всех сил обрушил лезвие меча на склоненный затылок. Принц без единого вскрика рухнул в траву и перевернулся на спину. В его широко раскрытых глазах не было ни стыда, ни облегчения — лишь изумленное недоверие.

Я была зла на него.

Я больше не верила в него — ни в его успокаивающие речи, ни в какие бы то ни было проявления его любви. Я стыжусь этого сегодня, ибо знаю, что мое непростительное ожесточенное упорство стало причиной всех наших бед. Да, я сознаюсь в этом тому, кто прочтет написанное мной, сознаюсь и виню себя за это: по моей вине Зигебер вновь обратил оружие против своего брата, и они наконец должны были встретиться в решающем сражении — не для того, чтобы отвоевать другу друга земли, но чтобы один из них был уничтожен. По моей вине и по вине Фредегонды, полностью завладевшей душой и помыслами Хильперика и направлявшей все его поступки, вплоть, до самых подлых, таких как убийство моей сестры.

Я никогда не могла прощать оскорблений, и тем паче столь жестокого ущерба, как смерть дорогого существа. Я хотела, чтобы Галсуинта была отомщена, я желала этого сильнее всего на свете. По обычаям франков это могло произойти лишь со смертью ее убийцы. Любой другой исход был бы оскорблением ее памяти.

Однако, если я и признаю свои проступки, я о них не жалею. Я тоже скоро умру, столько лет спустя, из-за этого убийства и из-за своей жажды мести. И с моей смертью эта история завершится — если только кто-нибудь, в свой черед, не отомстит за меня.

Но этого не случится. Не осталось никого, кто бы отомстил за старую Брунхильду, и даже если несправедливость над ней восторжествует — пусть будет так.

Мои палачи точат ножи, возводят позорный столб и радуются моим мукам. Мне представляется, как они толпой хищников окружают меня, тявкают и скалят зубы, подобно псам, затравившим оленя…. Если бы они знали, как я жду того момента, когда моя жизнь закончится! Все пытки, которые они способны изобрести, ничто в сравнении с тем, что я уже вынесла… Моя боль, мои страдания длятся с того дня, когда я отправила короля на войну.

7. Проклятие Германия

Эскорт, посланный Зигебером, должен был присоединиться к ним в Мо, последнем большом городе, лежащем на старой римской дороге по пути в Париж. Брунхильда гадала, кто будет возглавлять его отряд сопровождения — ее дорогой Зигила, любезный герцог Лу или, может быть, сам король — после всех этих долгих месяцев, что они не виделись. Когда с крепостных стен объявили о приближении отряда, Брунхильда выбежала из своих покоев в прохладную свежесть терм, неся на руках новорожденную Хлодосинду и увлекая за собой двух старших детей. Оказавшись снаружи, она, в порыве радостного возбуждения, прижала к себе старшую дочь, Ингонду, в свои девять лет разодетую как знатная дама, и едва не расхохоталась, увидев серьезную мину на лице пятилетнего Хильдебера, сжавшего пальчики на рукоятке своего крошечного кинжала. Очевидно, юный принц с полной ответственностью воспринял последние слова отца, когда тот прощался с ним, уезжая на войну: «Береги свою мать и сестер. Никогда не забывай, что, когда меня нет, именно ты должен их защищать!»

Увы, эскорт возглавлял не Зигебер и даже ни один из его наиболее приближенных военачальников, а юный щеголь по имени Урсио, вырядившийся как римский придворный; он буквально рассыпался в фальшивых любезностях. Брунхильде стоило большого труда скрыть свое разочарование. Что до людей, которые прибыли с Урсио… даже ее собственный эскорт, уставший после долгого путешествия из Метца, выглядел лучше! Вскоре они выехали из Мо, и все то время, что процессия проезжала через лес, Брунхильда с детьми оставалась в своей повозке, задернув на окнах кожаные занавески. Затем снаружи послышались крики. Вначале они были редкими, и Брунхильда не обратила на них особого внимания, но потом стали все более частыми и громкими.

— Кажется, мы выехали из леса, мама?