Все реки текут - Нэнси Като

Дели с трудом оторвала от него взгляд и повернулась, чтобы обнять Вики, которая наблюдала за ней с напряженным вниманием. Не трудно было догадаться, кто мамин любимец. В следующем году Вики должна была пойти учиться, – и Мэг вполголоса заметила, что она этому рада, потому что Вики стала «создавать проблемы», с ней теперь нелегко справляться; но все «проблемы» обнаружились в этом бесхитростном взгляде, брошенном на бабушку: что, она тоже очарована неизвестно откуда появившимся братцем?

Поцеловав Чарли и Мэг, Дели взяла девочку за руку и повернулась ко всем спиной.

– Ну, теперь ты должна мне все показать. – И, радостные, они отправились на прогулку. Рядом с Вики, Дели на время возвращалась в утраченное детство, будто сбрасывала не меньше шестидесяти лет.

Мэг не терпелось рассказать о помолвке Алекса; его невеста тоже была врачом и училась в том же университете, что и Алекс, но несколькими годами позже.

– Уверена, они будут производить на свет только маленьких докторят, – довольно сухо сказала Дели. – Никогда не знала, что определяет выбор профессии – гены и давление родителей; хотя Алекс, должно быть, унаследовал склонность к медицине от своего дедушки. Конечно, ни я, ни отец никак не влияли на него.

Дели была искренне рада, что Алекс женится на женщине материально независимой, имеющей профессию. Почему же тогда она почувствовала что-то враждебное по отношению к незнакомой невесте своего сына? Отчасти, вероятно, потому что ее страшила предстоящая суета, неизбежная встреча с родителями невесты, которые, она была уверена, ожидают от жениха большой и громкой свадьбы.

Алекс был теперь блестящей партией; ведущий хирург в городе, обеспеченный, имеющий репутацию знатока живописи. Он был незаменим на открытиях художественных выставок – небольших модных сборищах, где пили шерри и сплетничали. Эти открытия Дели от души презирала. (Алекс настоял, чтобы Дели продала ему несколько картин для кабинета.)

Дели шокировала Мэг и Алекса, отказавшись купить себе шляпу для церемонии открытия персональной выставки ее работ в Аделаиде. Она ходила по выставке в старых туфлях без каблуков, воинственно сунув руки в карманы, пряди ее тонких седых волос свободно разметались по воротнику синего пальто, но этот в целом довольно неряшливый вид искупал, как ей казалось, шелковый, вызывающе яркий индийский шарф ручной работы.

А теперь ей, как матери жениха, предстояло надеть какую-нибудь глупую шляпку с цветами и вуалью. Дели слишком долго жила одна, и светская жизнь тяготила ее. Она решила заиметь какую-нибудь подходящую болезнь, когда станет известна дата венчания, а Энни послать очень хороший подарок, компенсирующий ее отсутствие.

В течение года, пока длилось обручение, Алекс несколько раз приводил к ней в гости доктора Энни, и они все время разговаривали вдвоем, в основном о «деле», что нравилось Дели гораздо больше, чем пустая светская болтовня, даже когда их разговор становился слишком профессиональным. Энни говорила быстро и оживленно, но слушать она не умела, предпочитала высказываться сама. Алекс же был слишком влюблен, чтобы протестовать. Интересно, через сколько времени после свадьбы он начнет отстаивать свои права, размышляла Дели.

У Энни были светлые волосы, пухлое личико и немного выдвинутые вперед зубы, что придавало ей своеобразную привлекательность. У нее была крепкая фигура и большие руки с хорошо ухоженными, остриженными ногтями. Как-то она поладит с женой Бренни – подумала Дели, вспомнив длинные грязные ногти Мэвис с облупившимся красным лаком. Уж это-то серые наблюдательные глаза Энни заметят сразу.

После первой беременности Мэвис не стала красивее, а сейчас она уже ждала второго ребенка. Дели начала уставать от роли бабушки, ведь четвертый внук – не первый, к тому же она не собиралась превращать свой дом в ясли для младенцев Бренни. Вежливо, но твердо она отказалась присматривать за маленьким Китом, пока Мэвис была в «интересном положении».

Когда разразились события в Пёрл-Харбор, Дели не представляла себе, что они затронут и ее лично, хотя вступление в войну Соединенных Штатов Америки, безусловно, приблизит ее конец, считала она. Вскоре Гордон написал, что они направляются в Квинсленд, чтобы пройти курс обучения по ведению военных действий в джунглях.

В последний раз он приехал домой в отпуск на Рождество и сказал, что его часть перебрасывается на север – они должны помешать быстрому продвижению японцев через Малайю. Служба у Гордона шла хорошо, он получил звание лейтенанта. Дели ненавидела войну и всю военную машину, ненавидела форму и жесткую регламентацию жизни, но сейчас она с невольной гордостью смотрела на фигуру сына, одетого в «хаки», – он в самом деле очень хорошо выглядел. Дели встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и погладила стриженые каштановые волосы на затылке.

Она улыбалась и вздыхала, вспоминая свою глупую гордость, когда он родился у нее в Мельбурне: «Это – мой сын», – думала она тогда. Смешно – сотни миллионов женщин так же рожали детей и так же провожали их на войну.

– У меня такое чувство, – сказала Дели, – что японцы планировали теперешние события, а они фанатичны и хорошо обучены. Как ты думаешь, они доберутся до Австралии?

– Никогда. Мы им не позволим.

– Но ведь очень многие наши мужчины сейчас на Среднем Востоке.

– Им придется вернуться. Но Сингапура «самураям» не видать.

Дели растрогалась, когда Гордон попросил у нее фотографию – ту, на которой она была сфотографирована в Эчуке, тогда ей было чуть больше восемнадцати.

– Мальчишкой я любил смотреть на эту фотографию, – сказал он. – Мне тогда казалось, что так выглядят настоящие принцессы.

В нем появилась решительность, синие глаза потеряли свою мечтательность, хотя настоящую военную выправку он еще не приобрел. Это просто Гордон, одетый в военную форму, а не лейтенант Эдвардс, прибывший домой в очередной отпуск, подумала Дели.

Он побывал в гостях у Бренни в его семейных апартаментах, которые выделили ему в доме Департамента общественных работ. Гордон впервые увидел Мэвис и двух своих племянников, но его комментарий после посещения Бренни был весьма односложен: «Ну и тигренок этот маленький Кит».

Дели пошла проводить сына на станцию. Она стояла рядом с ним и, кусая губы, ждала, когда объявят об отправлении поезда. Во всем мире, говорила она себе, матери провожают на войну сыновей. Ты – только одна из них. Не смей плакать, Гордон терпеть не может сцен. Скорей бы поезд отошел.

Наконец поезд тронулся. Рука в хаки махала ей до тех пор, пока поезд не скрылся из виду. Через два месяца пал Сингапур, и Гордон пропал без вести в аду японского наступления.