Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

– Господи, сука, Иисусе, Саймон. Ты сам себя послушай. Ты прям как сраный адвокат, который вызывает в суде и спрашивает: а правда ли, детектив Уолтемейер, что вы трахнули какую-то телку в 1929-м? Кого это колышет? Макларни там работал, ему поебать твои сраные сроки. Так что шел бы ты в задницу, и газете своей скажи идти в задницу, и хватит корчить тут из себя адвоката на хер.

Я увидел, как Макларни хихикает, пряча лицо в пиджаке.

– Целый год тут провел, – заключил Уолтемейер, – а так и остался капризной сучкой.

Ах, снова нормальная жизнь.

Так бы все и осталось, если бы Барри Левинсон не купил права на книгу и она не переросла в целый сериал на NBC – перевернув наш маленький самодостаточный мирок вверх дном. Эджертон вдруг стал каким-то гордым пафосным интеллектуалом по имени Пемблтон. А Макларни облысел, отрастил смешные усы и стал фанатеть от убийства Линкольна. А Уордена сыграл тот актер – как там его, ну этот, кого еще в жопу трахнули в «Избавлении». А Гарви? Твою ж налево, на Гарви нацепили рыжие волосы и приделали ему сиськи. Бабой он стал, господи ты боже мой.

Мне «Убойный отдел» (Homicide: Life on the Street) сначала казался незнакомым пасынком. Я восхищался драматургией и мастерством сценаристов – и даже отстаивал перед детективами их творческие вольности, необходимые для многосерийного формата. Как минимум меня радовало, что книгу открыли заново: задолго до завершения сериала продалась четверть миллиона экземпляров. Но, сказать по правде, у меня были противоречивые чувства.

Прочитав первые три сценария, я накатал длинное письмо Барри Левинсону и Тому Фонтане, объясняя нюансы и юридические требования различных следственных методов. Нет, в доме подозреваемого нельзя искать оружие только потому, что детективу приснилось, будто оно там есть. Достаточное основание – это обязательный элемент для получения ордера на обыск, подписанного окружным судом, и так далее и тому подобное и до бесконечности, эт сетера, эт сетера, эт сетера…

Нонфикшеновец наш, как прозвал меня потом Фонтана без особой приязни.

Я пару раз посещал площадку во время съемок, торчал там, как обычный турист. Время от времени появлялись и сами детективы – обычно с женами или подружками, которые просили познакомить с Дэнни Болдуином или Кайлом Секором. Кое-кто из них подрабатывал техническим консультантом – сидел за мониторами и давал советы к месту и иногда – немало раздражая кинокомпанию – не к месту.

В этом отношении особенно отличился Гарри Эджертон, который, увидев, как Фрэнк Пемблтон – его телевизионное альтер эго – заказывает в баре скотч с молоком, крикнул «Снято!».

Барри Левинсон оглянулся на технического консультанта с таким видом, будто это неизвестный науке зверь. Помрежи и младшие продюсеры тут же кинулись исправлять ошибки.

– Но я бы ни за что не стал это пить, – сказал мне потом Эджертон. – Скотч с молоком? Серьезно, Дэйв, это же мои знакомые смотрят – что они подумают?

В конце концов единственным консультантом остался Гэри Д’Аддарио – человек огромного такта и приличий, – а со временем он и сам исполнил роль начальника спецподразделения. Остальные же детективы откололись, когда прошло ощущение новизны. Как, собственно, и я, почувствовав, – подобно, наверное, всем авторам на съемочной площадке, – что я там никому не сдался.

Справедливости ради, один продюсер, Гейл Матракс, спрашивала, не хочу ли я попробовать себя в написании пилота. В комичном неведении о гонораре я отказался, сказав Гейл – которая как раз прочитала «Убойный» и предложила книгу Левинсону в качестве потенциального телепродукта, – что ей лучше найти того, кто в этом разбирается, чтобы дать проекту хоть какой-то шанс на выживание. Если они еще захотят, я возьмусь за сценарий какой-нибудь другой серии, когда уже определится общий шаблон.

Фонтана и Левинсон согласились. И этот сценарий, который я написал в соавторстве с Дэвидом Миллсом, другом со времен университетской газеты, получился настолько беспросветно мрачным и безжалостным, что начальство NBC отказалось снимать его для первого сезона. Его сняли только год спустя, для укороченного второго сезона из четырех серий, и то лишь потому, что в нем согласился сыграть Робин Уильямс.

У меня до сих пор хранится первый черновик того сценария – весь жирно исчирканный красной ручкой Тома Фонтаны. Сцены слишком длинные, а речи – еще длиннее, описания испорчены указаниями для оператора, выдающими любителя. После того как Том и Джим Йосимура добавили сцены для приглашенной звезды – и урезали диалоги остальных героев, – от меня с Миллсом там осталась, дай бог, половина сценария.

Я считал это личным провалом – даже когда серия получила премию Гильдии писателей Америки – и лишний раз напомнил себе, где на самом деле мое место. Вновь вернувшись в «Сан», я начал планировать вторую книгу – год на наркоуглу в Западном Балтиморе. А Миллс ушел с работы в «Вашингтон Пост», перебрался в Голливуд и, поработав в сериале «Полиция Нью-Йорка», позвонил мне и успокоил, что любой фрилансер, которому с первой попытки удается донести до экранизации хотя бы половину слов, на самом деле пишет отлично.

И после второго сценария для «Убойного» – снятого почти без правок – я последовал за ним. Меня подтолкнуло и то, что моя газета – некогда замечательная «серая дама»[87] почтенных, пусть и ретроградных традиций, – стала личной игровой площадкой пары пришлых саквояжников[88] из Филадельфии, двух оторванных от жизни халтурщиков, для которых апогеем журналистики стала пятичастная серия статей, во втором абзаце объявлявшая «"Балтимор Сан" извлекла урок», а затем скатившаяся в пару многословных страниц с примитивными возмущениями и еще более примитивными решениями.

Началась пулитцеровская лихорадка, родилась аккуратно продуманная мифология, согласно которой у нас в газете никто не умел работать, пока новый режим не принес скрижали с горы Синай. Закончив с подготовкой матчасти для «Угла», я вернулся уже в удрученный и удручающий ньюсрум, откуда после выкупов акций талантливые ветераны стали перебираться в другие газеты. В конце концов, сокращения бюджета и удаленное руководство практически уничтожат издание, но уже в середине девяностых там развелось столько интеллектуальных претензий и охотников за премиями, что я понял: все, что я любил в «Сан», исчезает, и искусственность телесериалов в сравнении с искусственной погоней за премией Пулитцера теперь не такой уж и грех.

Я нанялся в свой сериал-пасынок, и Том Фонтана с командой научили меня писать сценарии так, что я даже стал гордиться своей работой. И когда вышел «Угол», мы с Миллсом были готовы рассказать