Исповедь гипнотезера - Владимир Леви
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Живы ли?…
«Искры — еще не пламя, но обещают?..»
По опыту: одна-две строчки из неудавшегося стиха могут вспыхнуть, способны иногда вдруг, как побег из пня, дать начало чему-то жизнеспособному. Технология дела и состоит отчасти в отлове таких вот зародышей; неудавшиеся стихи не стоит уничтожать, а через год-другой-третий просматривать с холодным азартом утильщика. Стишонок мертворожденный сам себя похоронит.
«Поэт или не поэт?..»
Поэзия в Вас живет, но в слово пока не пробилась — искусством еще не стала. Можно иметь гениальную душу и при этом попросту не уметь писать. И можно быть квалифицированнейшим стихотворцем, мастером формы и при этом не быть поэтом — не иметь духовного своеобразия.
«Как достигнуть?..»
Поэзия начинается там, где кончается «я».
«Никак» — было бы ответом самым надежным, статистически точным, но все же не совсем верным. В том-то и искушение, то и дразнит, что в некоем неуловимом проценте… Да!.. Из массовой безнадеги, из бесконечности одинаково сереньких гадких утят с их неотличимыми синими дымками — вдруг нет-нет да и лебедь, подчас только под старость…
(Чаще обратное: ранний лебедь, стяжав лавры, гусе-ет.)
Сказать просто: «иметь дар» — значит только переназвать тайну.
Попробуем прошептать иначе: учиться выходить из себя — в смысле, противоположном общеизвестному.
Выходить из себя — и входить в строку.
Заблуждение, будто кому-то нужны наши чувства и переживания, будто быть искренним — значит уже и быть истинным или хоть интересным. Искренне и корова мычит. Читателю нашему (как и нам) интересны только его собственные чувства, это надо твердо и яростно зарубить себе на носу. А стиху? — какое дело стиху до каких-то там наших чувств?.. Творя, мы сжигаем все собственное, и в своем творении, к завершению ближе, должны уже вовсе НЕ УЗНАВАТЬ СЕБЯ.
Поэзия нам не принадлежит — она знает нас, но знать не желает.
Искусство — единственная область, где ложь о себе обретает святость, если только сливается с правдой большей, чем «»я».
Все стихи УЖЕ ЕСТЬ, только не все написаны.
«..Как же быть, как настраиваться, на что надеяться, не надеяться?» Писать или не писать?…»
Волевого решения быть не может. Стихи — род болезни, они нами пишут, а не мы их пишем. Какого бы качества ни бьши, если идут, останавливать не надо — опасно, я не шучу, можно сойти с ума.
Если на 1000 никуда не годных родится вдруг один настоящий, уже вся бодяга того стоила. Как есть «композиторы одной пьесы», так есть и «поэты одного стихотворения», и они живут в вечности наравне с необъятно-плодоносными гениями. Чудесно, если кто-то скажет спасибо хоть за одну строку. Но притязания на оценку — другое.
Если Вас не будут печатать, если не примут в профсоюз, беды не случится: живая строчка и в одном экземпляре дойдет до цели.
Самая большая угроза как раз в том, что Вас могут начать печатать, не требуя роста. Хорошо, если в этом случае Вас настигнет стыд. А если самоослепление, наркотическая некритичность, равная сумасшествию? Либо самое страшное — профессиональное охлаждение, ремесленническое выхолащивание? Об этом я даже не хочу думать. Уверен, Вы предпочтете остаться хорошим слесарем и быть БОЛЬШЕ своей профессии, чем получить лычки поэта и быть МЕНЬШЕ.
Поэзия — жесточайшее из явлений природы…
Так называемый простой народ не был простым никогда.
Не было никогда человека, не загруженного историей и не искривленного современностью. Были охотники, земледельцы, ремесленники, бьши рабы и рабовладельцы, мужики и дворня, бьши образованные и необразованные — но не было бескультурных. Необразованные несли из века в век свою культуру. Это бьши прежде всего местные люди.
Индустриализация перетапливает их в повсеместных.
Время стремительно погребает остатки «почвы». Остаются общечеловеческие начала, общечеловеческие болезни и безымянные духи Вечности.
Сегодня «простым человеком» мы можем считать разве что ребенка до полугода. Далее перед нами уже человек современный и сложный. И этот вот сложный и современный во множественном числе и образует массу недообразованных, недоинтеллигентных, не помнящих родства дальше первого-второго поколения, не имеющих ни сословных, ни профессиональных, ни духовных традиций, даже при наличии формального исповедания.» Все более повсеместных по культуре и все более местных по интересам.
И внук крестьянина, и потомок царского рода имеют ныне равную вероятность осесть в категорию тех, за кем русская литература еще с прошлого века закрепила наименование обывателя. Он практически одинаков и в Китае, и в Дании, и в Танзании, и на Аляске.
Он занят собой — своими нуждами, своими проблемами. Маленький человек, он, как и в прошлые века, мечется между духовностью и звериностью, рождает и свет, и тьму».
…Не так, мой мальчик — я не перестал быть слабым и не стал сильным, я просто открыл в себе силу, ничего этим не прибавив и не убавив, а лишь воспользовавшись. Дух мой подвержен все той же слабости, что и раньше. Слабость никуда не ушла и уйти не может. Достижение только в том, что я теперь этой слабости НЕ ВЕРЮ. Я теперь ЗНАЮ, что эта слабость — лишь часть меня, что она меня не исчерпывает. Зная о своей слабости — принимая ее трезво как часть реальности, которая есть я, — ВЕРЮ ТОЛЬКО СВОЕЙ СИЛЕ, которая есть другая часть этой реальности, — вот и все. Зол, как и прежде, но знаю, что добр тоже — и злости своей стараюсь не верить. Ленив — но верю в обратное, и поэтому удается работать…
Господи, для чего Тебе этот сумасшедший мир? Как попускаешь?» Дерутся все: негры с белыми, арабы с евреями, коммунисты с капиталистами, коммунисты с коммунистами, арабы с арабами, евреи с евреями, негры с неграми, христиане с христианами. Боже! Зачем?
Бывают моменты черной тоски от тщеты усилий, а именно — человеческих усилий, направленных на человека же. На читателей, на зрителей, на пациентов. На детей, на потомков. На себя самого.
Все зря, все не впрок. Не в коня корм!
Историческая оскомина. Сколько вдохновения и труда, сколько мученичества, страстного убеждения… И все зря, все — на круги своя. Как издревле — убивают, обманывают, пьют, калечатся и калечат. Непробиваемая порода.
… Или не зря?.. Или все-таки не зря?.. Ведь при всем бессилии обратить массу — что-то все-таки остается у единиц? Что-то передается, как-то срабатывает?.. Эстафета — от лучших к лучшим, но вдруг — и НЕ ТОЛЬКО к лучшим?..
Существенно: что удается — то не намеренно, а как-то побочно, само собой. В этом чуется воля Высшая. Никто еще не проник вглубь, все на поверхности, врачеватели душ не ведают, что творят.
Приходишь к мистической надежде, к молитве. Но надо действовать, действовать вопреки…
Кто же ты, сделавший эту хрупкую плоть вулканом своей энергии? Сколько, о, сколько ее пронеслось уже через слово и через клавиши — океан, Вселенная, мощь разрывающая. Дай же, Господи, изойти, пошли нестерпимое!..
Не отпустишь, знаю. На службе. Не для того ли оставляешь меня, вопреки всему, молодым, свежим, как будто сегодня только начинающим жить. Как благодетельно насилуешь волю, как снисходителен к потугам самонадеянного умишки. Слышу небесный смех — вот он ты, дурачок — удивляйся, живи!
О, легче…
…Проснулся от сновидения. Видел маму, листал какой-то альбом, повествующий о ее болезни, с большим количеством цветных вкладышей. Текст был давно знакомый, я был кем-то вроде научного консультанта и, холодно комментируя, вдруг заметил живое, искаженное болью выражение одной из фотографий — глаз будто вывернут… Ужалила жуть, проснулся с криком раздираемой пуповины — Мама!.. Зовешь?.. Я скоро, еще чуть-чуть…
КАСАНИЯ
(1)
Еще раз умирая, еще раз попытаюсь сказать вам о вас и о себе — вам, любимые, друзья, дети, вам, души родные, кого не встретил, но знаю, кого люблю, не узнав. Вам, Ваше Превосходительство (титул в самом буквальном смысле) — мой неведомый Продолжатель.
(2)
Тайна мира познается только исследованием души. Как называется исследующий — художником, писателем, музыкантом, ученым, врачом, философом, богословом или вовсе никак — не имеет значения — мы все вокруг одного, все в Едином.
(3)
Я был одним из исследующих. Я к чему-то приблизился, но, как и все, Самого Главного не успел достигнуть. До Откровения иногда оставалось совсем чуть-чуть, казалось даже, что оно посещало, но не успевал впиться…
(4)
Может быть, я теперь уже весь в Этом. Может быть, это Тот, Кого зовут Богом — не знаю — но Это являлось, снова и снова — и улетало, и было Главным, и было невыносимо прекрасно и невместимо. Но что же нового я сказал?
(5)
Мы приходим только к известному. Но да будет известно, что известное не известно. Ибо «известное» и есть Тайна, всякой душе предстающая. Тайна мира — тайна души — является нам то как вдохновение, то как выводы беспристрастного размышления, то как долг, то как совесть, то как любовь.
