Сёгун - Джеймс Клавелл

Тогда он попробовал сам. Он одиннадцать часов вел батальон по горам. Анджин-сан выдержал, не в передних рядах, но все-таки он выдержал. Вернувшись опять в Анджиро, Анджин-сан сказал на своем плохом японском, который едва можно было выносить:

— Торанага-сама. Я ходить могу. Я могу готовить стрелков. Простите, но невозможно делать два дела в одно и то же время, правда?

Торанага лежал и улыбался под облачным небом, ожидая дождя, довольный игрой, которая заставит Блэксорна сесть к нему на кулак. Он, конечно, короткокрылый. Марико такая же стойкая, такая же умная, но более яркая, и в ней есть та преданность, которой у него никогда не будет. Она как соколиха, как Тетсу-ко. Почему самка хищника, сокола, всегда больше и быстрее и сильнее, чем самец, всегда лучше самца?

Они все хищники — она, Бунтаро, Ябу, Оми, Фудзико, Ошиба, Нага и все мои сыновья и дочери, женщины, вассалы, все мои враги — все хищники или добыча для хищников.

Я должен поставить Нагу в положение хищника и дать ему броситься на добычу. Кто это будет? Оми или Ябу?

То, что Нага сказал относительно Ябу, оказалось верным.

— Ну, Ябу-сан, что вы решили? — спросил Торанага на следующий день.

— Я не собираюсь в Осаку, пока не поедете вы, господин. Я приказал мобилизовать все Идзу.

— Ишидо предъявит вам обвинение.

— Он сначала обвинит вас, господин, и если падет Кванто, падет и Идзу. Я сделал выбор и заключил сделку с вами одним. Я на вашей стороне. Касиги соблюдают свои договора.

— Я в равной мере считаю за честь иметь вас своим союзником, — солгал он, довольный, что Ябу еще раз сделал то, что для него запланировал Торанага. На следующий день Ябу собрал свое войско и просил его устроить смотр и затем перед своими людьми церемонно встал перед ним на колени и предложил себя в вассалы.

— Вы признаете меня своим сюзереном? — спросил Торанага.

— Да. И все люди Идзу. Господин, пожалуйста, примите этот дар как знак сыновьего долга, — все еще стоя на коленях, Ябу предложил ему меч работы Мурасамы, — это меч, которым был убит ваш дед.

— Но этого не может быть!

Ябу рассказал ему историю меча, как он попал к нему через годы, и как только недавно он узнал о его подлинности. Он позвал Суво. Старик поведал, чему он был сам свидетелем, когда был очень маленьким мальчиком.

— Это правда, господин, — гордо сказал Суво, — никто не видел, как отец Обаты сломал меч или забросил его в море. И я клянусь своей надеждой стать самураем в новой жизни, что я служил вашему деду, господину Чикитади. Я верно служил ему до того дня, когда он погиб. Я был там, святая истина.

Торанага принял меч, который, казалось, трясся от злобы в его руке. Он всегда смеялся над легендой о том, что некоторые мечи обладают стремлением убивать сами по себе, что некоторым мечам надо выскакивать из ножен, чтобы напиться крови, но теперь Торанага поверил в это.

Торанага содрогнулся, вспомнив тот день. Почему мечи Мурасамы ненавидят нас? Один убил моего деда. Другой чуть не отрубил мне руку, когда мне было шесть лет, необъяснимый инцидент, никого рядом не было, но все-таки моя рука с мечом была разрезана, и я чуть не истек кровью до смерти. Третий обезглавил моего первого сына.

— Господин, — сказал Ябу, — такой оскверненный меч не может жить дальше, правда? Позвольте мне выбросить его в море и утопить его, так чтобы по крайней мере этот меч никогда не мог угрожать вам или вашему потомству.

— Да, да, — пробормотал он, благодарный Ябу за то, что он предложил это. — Сделайте это сейчас же! — И только когда меч скрылся в самой глубине моря, сердце у Торанаги заработало нормально. Он поблагодарил Ябу, приказал ему удерживать налоги крестьянам на шестидесяти процентах, на сорока их господам и отдал ему Идзу как его собственный надел. Таким образом, все осталось как прежде, за исключением того, что вся власть в Идзу теперь принадлежала бы Торанаге, если бы он захотел ее взять.

Торанага повернулся, чтобы удобнее расположить руку с мечом, улегся получше, наслаждаясь близостью земли, как всегда, получая от нее силу и бодрость. «Этот клинок исчез и никогда больше не вернется. Хорошо, но вспомни, что предсказал старый китайский ясновидец, — подумал он, — что ты умрешь от меча. Но чьего меча и будет ли это от моей или чужой руки?»

— В свое время я узнаю, — сказал он себе без страха. «А теперь спать. Карма есть карма. Будь ты Дзеном. Помни, в покое Абсолют, Тао, внутри тебя, что никакой священник, никакой культ, догма, книга или слово, учение или учитель не стоят между тобой и этим. Войди в сферу, где нет страха смерти или надежды на следующую жизнь, где ты свободен от препятствий жизни или необходимости спасения. Ты сам Тао. Будь сейчас скалой, о которую тщетно разбиваются волны жизни».

Слабый крик вывел Торанагу из медитации, и он вскочил на ноги. Нага возбужденно показывал на небо. Все глаза были обращены на то, что он показывал.

С запада прямо на Анджиро летела почтовая голубка. На минуту она замахала крыльями у отдаленного дерева, присела отдохнуть, но тут же взлетела снова, так как начался дождь.

Далеко на западе, там, откуда она прилетела, была Осака.

Глава тридцать седьмая

Птичник у голубиной клетки держал птицу аккуратно, но твердо, пока Торанага снимал промокшую одежду. Он прискакал обратно под проливным дождем. Нага и остальные самураи тревожно толпились около дверей, не обращая внимания на теплый дождь, который стремительным потоком еще несся с неба, барабаня по черепичной крыше.

Торанага осторожно вытер руки. Птичник протянул ему голубя. Два маленьких цилиндрика из кованого серебра были привязаны к лапкам. Торанага приложил много усилий, чтобы унять нервную дрожь в пальцах. Он отвязал цилиндрики, поднес их к свету у окна, чтобы посмотреть на маленькие печати, и узнал тайный шифр Кири. Нага и остальные напряженно следили за ним, но лицо Торанаги ничего не выражало.

Он не сломал сразу печати, как ему этого ни хотелось, а терпеливо подождал, пока не принесут сухое кимоно. Слуга принес большой зонтик из промасленной бумаги, и он прошел в свои помещения в крепости, где его уже ждали суп и зеленый чай. Торанага выпил их и послушал, как шумит дождь. Почувствовав, что совершенно успокоился, он расставил часовых и перешел во внутренние комнаты. Там в одиночестве сломал печати. Бумага в четырех рулончиках была очень тонкой, иероглифы мелкие, сообщение длинное и зашифрованное, а расшифровка очень трудоемкой. Когда она была завершена, он прочитал послание, затем перечитал его еще раз. Потом задумался.

Наступила ночь. Дождь прекратился. «О, Будда, пусть будет хороший урожай», — молился он. Это был сезон, когда рисовые поля были затоплены, и по всей стране на чистых от сорняков почти жидких полях выращивались бледно-зеленые рисовые ростки, чтобы через четыре или пять месяцев быть сжатыми. И по всей стране бедный и богатый, эта и император, слуга и самурай — все молились о правильном чередовании дождя и солнца, пришедшихся на этот сезон. И каждый человек, мужчина, женщина и ребенок, считали дни до жатвы.