Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Я особенно люблю в «Цене» те сцены, которые напоминают о Дэвиде Бернсе, восторженной личности, человеке не от мира сего, с особым, только ему присущим чувством комического, у которого всегда перед глазами стояли иные горизонты. Работа над спектаклем шла мучительно, и как-то днем репетиции оказались на грани срыва, ибо трое из четверых занятых в спектакле актеров — Артур Кеннеди, Кейт Рейд и Пэт Хингл — ударились в яростный спор с постановщиком Улу Гроссбардом. Тут на просцениуме откуда ни возьмись появился Дэви, в шляпе, в пиджаке, при галстуке, брюки перекинуты через руку. Он с удивлением посмотрел на свои наручные часы. «Господи, я совершенно забыл, — произнес он, конкретно ни к кому не обращаясь, — у меня же в Филадельфии ребенок в отделении для недоношенных!» И бросился со сцены, как Белый Кролик. Спор сам собой затих, настолько великолепно Дэви продемонстрировал нелепость человеческой глупости.

Мне все-таки пришлось взвалить на себя руководство филадельфийской постановкой, так как разногласия не затихали. Оставалось два дня до нью-йоркской премьеры, мы заканчивали репетицию с Пэтом Хинглом и Кейт Рейд, когда ко мне в первый ряд подошел Артур Кеннеди. Было около четверти восьмого, в фойе шумели зрители, приглашенные на прогон. Он наклонился и прошептал: «Дэви увезли в больницу с заворотом кишок, сегодня ночью будут оперировать».

Поинтересовавшись у ассистента режиссера, как с подменой, я услышал, что актер знает роль и уже пошел одеваться. Кивнув Кеннеди, я посмотрел на сцену, где все еще репетировали Хингл и Рейд, и благополучно провалился в глубокий сон. Очнулся освеженный, зрители входили в зал, занавес был опущен, Хингл и Рейд ушли гримироваться. Актер Гарольд Гэри сыграл превосходно — это был его первый выход за двадцать лет, в течение которых он был подменой Дэви.

Даже перед лицом смерти Дэви не переставал ломать комедию. Примчавшись в госпиталь, мы с Уайтхедом обнаружили его на каталке перед операционной. Он был смертельно бледен и, увидев нас, прошептал: «Простите, ребята». Мы заверили, что роль будет дожидаться его, сколько бы он ни проболел.

Подошел дежурный врач и сказал: «Вас сейчас повезут наверх».

Дэви сдвинул брови, будто обдумывал полученное предложение, выдержал паузу и кивнул: «Ну что же, не возражаю».

Он поправился и вскоре на пару с Кэрол Чэннинг выступал в шоу «70, девушки, 70». Умер Дэви от инсульта под взрыв смеха на сцене во время одного из своих коронных трюков, сопровождаемого громом аплодисментов. Его ухода почти никто не заметил, но с друзьями я нередко размышлял, что, живи он в другое время и в другом месте, нашлось бы немало писателей и интеллектуалов, которые бы смогли по достоинству оценить эту возвышенную душу.

В течение сезона «Цена» с участием нескольких превосходных актеров, особенно в роли Соломона, обошла Европу. Из более поздних исполнителей этой роли выделялся Раф Валлоне, благодаря которому это произведение совершило долгое путешествие по Италии, от Сардинии до Милана. Пьеса — хлеб, который пускают по водам: русский писатель-диссидент Лев Копелев рассказывал мне, что Солженицын ежедневно ходил на репетиции, когда пьесу ставили в Москве, и помогал актерам. Его поразили в пьесе отдельные моменты, к сожалению, я так и не узнал какие.

Позвонила какая-то женщина: «Вас избрали делегатом на съезд…» Я решил, она разыгрывает меня.

А через несколько дней уже выступал в небольшом деревянном здании городского муниципалитета в Роксбери. Передо мной с безучастным видом сидели около пятидесяти местных демократов, из которых я знал нескольких человек. Попытавшись объяснить, что у меня нет опыта парламентских дебатов, я предложил избрать своего соседа, владельца молочной фермы Берчела, деятельного члена партии, которого хорошо знал. К этому времени я уже не тешил себя надеждой, что мое участие сможет реально способствовать прекращению войны во Вьетнаме. Вопрос поставили на голосование, и я получил перевес в один голос. Лестно было узнать, что пользуюсь в городе таким уважением, хотя редко покидал свой дом, чтобы участвовать в городских делах.

События в Чикаго в 1968 году похоронили демократическую партию вкупе с тем, что почти сорок лет эвфемистически называлось ее философией. Впечатления от той недели никогда не сотрутся из моей памяти. Стоя у гостиницы «Хилтон» около двух часов ночи, мы болтали с Дугласом Кикером из Эн-би-си. Так, разговор ни о чем, как двое американцев, встретившихся за границей. Поперек Мичиган-авеню лицом к Грандпарку длинной шеренгой вытянулись солдаты в касках с винтовками наперевес. В темноте напротив едва можно было разобрать очертания молодежного лагеря, где приютились те, кого сегодня целый день избивали и арестовывали.

По улице медленно ехал джип. Спереди на бампере была прикручена деревянная рама с колючей проволокой для разгона толпы. Видя, что джип приближается, мы с Кикером замолчали, понимая, что в любой момент он может развернуться и, наехав, вонзить в нас шипы. Кикер сказал: «Я был в 1953-м во время восстания в Берлине, я был в Будапеште, когда туда входили русские, но нигде наблюдать не сподобился подобной жестокости».

Я никогда не видел таких серых лиц, как у чикагской полиции. Казалось, кровь прилила к их чугунным кулакам. Незадолго до этого около ста делегатов промаршировали с зажженными свечами и делегатскими значками перед стоявшей наготове полицией. Однако их неподвижные, бледные лица, без тени снисхождения следившие за тем, как мы идем мимо, свидетельствовали, что пощады не будет.

Делегатов от Коннектикута посадили рядом с депутацией от штата Иллинойс. Перед сценой посреди своей делегации в сто человек восседал мэр Чикаго Ричард Дейли. Делегация от Иллинойса напоминала футбольную команду, под рубашками играли мускулы, лица побелели от злобы, а тяжелые ноги с трудом вмещались в остроносые выходные штиблеты.

Держать речь на сцену поднялся бывший губернатор штата Коннектикут сенатор Абрахам Рибикофф. Мне передали записку, где было торопливо нацарапано: «Они стреляют в нас прямо на улицах, они убивают нас прямо здесь!» Я ходил с ней от руководителя одной делегации к руководителю другой, пытаясь добиться слова у микрофона, когда Рибикофф, авторитетная фигура в партии, глядя со сцены в упор на Дейли, назвал то, что происходило на улице за стенами зала, «гестаповской тактикой». Я взглянул на Дейли — он сидел в пальто не далее чем в двадцати футах от меня, прикрытый с флангов своей многочисленной командой. Его люди не спускали глаз с сидевшей вокруг публики, напоминая доберманов, которые ждут, когда им дадут команду. Трудно было вынести их свирепые взгляды. И вдруг Дейли, глядя на Рибикоффа снизу вверх, широким жестом провел указательным пальцем по горлу, завизжав в его сторону, и я отчетливо услышал: «Еврей! Еврей!» Его в буквальном смысле корчило от злобы, однако Рибикофф продолжал говорить, не обращая внимания. Я оглох, как будто на мою голову обрушилась вагонетка с углем, ибо стал свидетелем того, чего больше всего боялся.