Екатерина Великая - Ольга Елисеева

Светлейший князь предпочитал не обольщаться относительно быстрого заключения мира. Он считал, что изменение позиций Пруссии далеко не так кардинально, как можно было заключить из слов немецких дипломатов в Петербурге. Еще в конце декабря 1790 года он получил копии донесений М. М. Алопеуса из Берлина, в которых посол рассказывал о встрече с любимцем короля бароном И. Р. фон Бишофсвердером, главой берлинских иллюминатов. Фаворит Фридриха Вильгельма II заверил «русского брата», что Пруссия вовсе не желает войны, но, связанная договорными обязательствами с Турцией, будет вынуждена ее начать, если Россия не пойдет на уступки[1470].

Принц Генрих, сам не чуждый братства вольных каменщиков, проклинал новое поколение масонов, обступившее короля. Он считал, что именно их происками Пруссия поставлена на грань разорения. «У вас есть ваши шляпных дел мастера, — писал он Гримму о революционных депутатах во Франции. — …У нас есть свои иллюминаты, свои иллюминаты и еще раз свои иллюминаты… Пруссия теряет во всех отношениях. Казна ее тратится без выгоды для нее. Уважение: но кто станет уважать рабов Англии? Войско: но военных без повода и причины гоняют из одного места в другое, тогда как ни по каким человеческим расчетам нельзя предвидеть для них ни славы, ни выгоды». Гримм вынужден был утешать старого друга: «Кто может расчесть и подчинить законам логики легкомысленные и извилистые пути иллюмината?»[1471]

Между тем план, разработанный берлинским кабинетом, был чрезвычайно соблазнителен для Пруссии: польские войска вторгаются на Украину, а их место в Польше заступают, якобы для поддержки, прусские части, которые отрезают Данциг и Торн вместе с балтийским побережьем.

В случае если Пруссия приступит к осуществлению своего проекта, Потемкин предлагал употребить секретный план действий по возмущению Польской Украины. «Расположения такой важности должны быть проведены с крайней точностью. При устроении могут многие случиться объяснения, которых на бумаге расстояние должное не позволит в полной мере истолковать, — писал князь. — Нужно, всемилостивейшая государыня, мне предстать перед Вами на кратчайшее время»[1472].

Потемкин предсказывал крупный политический кризис, связанный с намерениями Пруссии и Англии спасти Порту от полного разгрома[1473]. К середине февраля его предположения подтвердились. «Получено с курьером письмо барона П. А. Палена, — писал 2 февраля А. В. Храповицкий об известиях от нового русского посла в Стокгольме. — Шведский король имеет предложение от Англии… чтоб 1-е, вооружился против нас, или 2-е, дал свои корабли в соединение с ними, или 3-е, дал бы им свой военный порт, и за все то платят наличными деньгами»[1474]. Англия обещала производить шведскому королю ежегодную субсидию в 600 тысяч гиней в продолжение турецкой войны, а также на случай войны между Россией и Пруссией, даже если Густав III не примет в ней участие, а ограничится одним вооружением[1475].

«Я заключаю по всему, что Россия вступит в весьма бедственную войну, — писал принц Генрих, — ибо друг ее король шведский не останется нейтральным, а англичане посылают 60 кораблей — 40 в Балтийское море, 20 в Черное; или она примет status quo». Комментируя этот пассаж, Екатерина почти вспылила: «Россия вот уже сто лет ни в одной войне ничего не теряла, и ей нельзя предписывать и приказывать, как ребенку… В Лондоне народ пишет мелом на домах: „Не хотим войны с Россией“. Эта черта возобновила мои старые симпатии к английскому народу… Но эту давнюю нежность я вовсе не распространяю на министерство (британский кабинет. — О. E.), потому что оно ее не заслужило»[1476].

6 февраля Храповицкий продолжал перечисление неприятных новостей: «Из разных сообщений и дел политических заключить можно: 1-е, мирясь мы с турками, оставляем за собой Очаков, и граница будет по Днестр. 2-е, турки ни на что не соглашаясь, даже и на уступку нам Тавриды, хотят продолжать войну [вместе] с Пруссией. 3-е, король прусский к тому готов, ждут последнего отзыва Англии, которая к тому же наклонна и подущает уже шведа. 4-е, австрийцы за нас не вступятся: им обещан Белград от Пруссии, кои с согласия англичан берут себе Данциг и Торунь»[1477].

Именно в это время активизировалась переписка между великим князем Павлом Петровичем и Фридрихом Вильгельмом II, которая велась через секретные розенкрейцерские каналы. Русский министр при берлинском дворе Максим Максимович Алопеус, мастер стула петербургской ложи «Гигия», придумал для этой корреспонденции особый шифр[1478]. В Петербурге письма Павла попадали в руки агента прусского посольства Гюттеля, который доносил в Берлин, что в марте 1791 года следует ожидать перемены царствующей особы на российском престоле[1479], если сторонникам великого князя удастся свалить ненавистного главу русской партии[1480], то есть Потемкина.

Некоторые уникальные документы, касавшиеся сношений Павла Петровича и нового главы его партии князя Николая Васильевича Репнина с Берлином, сохранились в бумагах Александра Самойлова, племянника и одного из ближайших сотрудников Потемкина. Эти материалы позволяют сделать вывод, что светлейший князь был хорошо осведомлен о развивавшейся интриге[1481]. Именно о ней он собирался говорить с императрицей по приезде в Петербург. В деле фигурировало имя наследника, поэтому князь не мог позволить себе объясниться с Екатериной «иначе… как на словах».

28 февраля Григорий Александрович прибыл в столицу. «Записки» Храповицкого показывают, что по приезде светлейший князь много времени проводил наедине с Екатериной, составляя документы «для отклонения от войны»[1482] с Англией и Пруссией.

Тем временем в Польше партия во главе с Игнатием Потоцким обнародовала проект новой конституции, предусматривавшей отмену liberum veto, провозглашение польской короны наследственной и назначение саксонского курфюрста наследником Станислава Августа. Торжественное объявление этого законодательного акта происходило 3 мая 1791 года. Политическая реформа была принята меньшинством голосов, на одном воодушевлении зала: на сейме присутствовало 157 депутатов, между тем как отсутствовало 327. Большинство шляхты не симпатизировало идеям конституции. В таких условиях Россия имела возможность создать свою конфедерацию.