Мир приключений 1971 - Александр Абрамов

После обеда и кратковременного отдыха мы снова принялись за работу, кончившуюся около заката солнца. К тому времени вода опять убыла, и нам в другой раз пришлось спотыкаться и проклинать морские травы и кораллы. Когда стемнело, я удивлен был множеством искр, беспрестанно мелькавших перед глазами: то были светящиеся мошки и мухи, которых иногда заносит даже на рейд.

Дикари посещали нас часто. Мы обменивались подарками и щедро потчевали своих гостей. Никобарцы — превосходные пловцы и рыбаки. Я никогда не думал, чтоб человек мог так легко и скоро плавать, так далеко и быстро нырять, и все это без малейшего усилия, шутя.

Единственное оружие их — копья; луков и стрел я не видел. Дикари показывали нам опыты своего искусства метать копье: ни один не промахнулся по кокосовому дереву на расстоянии около тридцати шагов.

Никобарские жители — народ кроткий и миролюбивый и без сильного повода не возьмется за оружие. Только крайние обиды, как, например, поступки с ними экипажа английского китолова, вывели их из терпения и побудили к убийству.

Работы наши в лесу продолжались ежедневно до тех пор, пока все срубленные деревья не были перевезены на судно, где в то же время обделывали из них стеньги, а на острове Корморте наливались водою и запасались дровами.

Вода здесь нехороша и, конечно, содействует вредному влиянию климата: она имеет горьковатый, болотистый вкус и, без сомнения, протекая по гнилым корням и растениям, заимствует от них вредные частицы”.

Приметил ли читатель слова, подчеркнутые мною в “Памятной книжке”? Слова о том, что команде русского корабля впоследствии довелось “на многих горестных опытах” убедиться в пагубности никобарикого климата? Я выделил их неспроста.

Но прежде краткое дополнение. Оно необходимо. Конечно, климат сказался. Однако лихорадка и горячка не разгулялись бы настолько, если б так каторжно не измучили матросов никобарские леса.

Алексей Иваныч напрасно про то умолчал. Песня, веселый стук топоров… Песни песнями, а вот насчет веселья… Право, не очень-то веселились нижние чины “Або”. Я не прошу верить мне. Есть свидетельство Павла Шкота, он тогда лейтенантом был.[30]

Уже стариком, вице-адмиралом, вспоминая злосчастное путешествие, Павел Яковлич не веселый стук топоров вспомнил, а как тяжко, как хлопотно, как изнурительно было разыскивать в душных чащобах нужные стволы, как обрубали матросы сучья, прокладывали лесосеки, как волокли бревна берегом и мелководьем, как заваливали их в шлюпки, как везли на корабль…

И все это с половинной командой, потому что другая всегда оставалась на корабле.

“Вот такие-то работы, — заключал Павел Яковлич, — продолжались более двух недель, и они-то расстроили здоровье команды”.

Утонули за горизонтом картинные острова. “Або” совершал медленный мрачный переход к Сингапуру, или, пользуясь излюбленным выражением сочинителем, “бороздил лазурные воды”.

“Бороздили” туго: ветры мешали и течения. Лавируй! А лавировка под парусами — это, знаете ли, не лавпровка под парами. Офицеры работали вровень с матросами. Доктор Исаев, добрая душа, радетель экипажа, сбивался с ног. Но все чаще равнодушно всплескивали “лазурные воды” Малаккского пролива, принимая покойников.

Иеромонах творил печальную молитву. Утешал: “Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретенье господу на воздуху и так всегда с господом будем”.

Сознавал ли свою преступность бесшабашный господин Юнкер? Навряд ли. Имел он в мыслях легкость необыкновенную. Горевать ли о простолюдине, о нижнем чипе? Велика матушка Россия, новым рекрутам обреют лбы, не оскудеет государева служба.

Как на Никобарских островах, как в Малаккском проливе, так и в Сингапуре еще ни разу не видели андреевский белый флаг, перекрещенный синими полосами. Увидели июньским полднем 1841 года. Увидели и на берегу, и на рейде, где толпилась пестрая морская публика: европейцы и малайцы, китайцы и индусы. А на транспорте впору было б держать не военный флаг, а госпитальный.

Госпиталь устроили на берегу, в Сингапуре. Доктор Исаев перебрался вместе с больными в скудный лазарет. Иеромонах тоже.

Моряки, разоренные господином Юнкером, кое-как после долгих препирательств столковались с торговцами о продовольствии.

Больным отдавали лучшее. Хворые поправлялись медленно, и “Або” стоял в Сингапуре пять недель.

Потрудитесь прочесть несколько заметок Алексея Иваныча Бутакова. Они из той же “Памятной книжки”, что и никобарские записи.

“Воспользовавшись первым удобным случаем, я съехал на берег. Пристань — на западном берегу узкого залива соленой воды, который обыкновенно здесь называют Сингапурскою рекою.

На том же берегу находится азиатский или, правильнее, китайский город, а на противоположном живут в богатых и роскошных домах европейцы, большею частию английские купцы и консулы разных наций.

Тут же на довольно возвышенном холме дом или бунгало британского губернатора.

Наружность азиатского города далеко не привлекательна. Строения темные и довольно грязные. Верхние этажи заняты конторами, магазинами и жильем, а внизу ряд лавок европейских и индийских торговцев, торгующих почти исключительно английскими товарами.

Единственная красивая площадь в китайском квартале окружена каменными домами, принадлежащими английским, китайским и персидским купцам. В середине се разведен маленький садик.

Везде мастерские, где с утра до вечера идет работа, везде лавки. По временам раздаются частые удары гонга, возвещающие продажу с публичного торга, и множество парода толпится около места продажи, и жажда прибыли отражается одинаково в узких блестящих глазах китайца, в спокойной физиономии величавого индийца и в медном взоре хладнокровного англичанина.

На самом взморье находится новый, еще не достроенный китайский храм. Я заходил в него. Все идолы, деревянные и каменные, привезены из Кантона. Китайские божества имеют свирепый, карающий вид, что вместе со множеством драконов, нарисованных на стенах и составляющих главное украшение фонарей и карнизов, заставляет думать, что китайцы более боятся злобы и мщения своих богов, нежели благоговеют пред их премудростью…

Джонка, стоявшая недалеко от нас, должна была уйти в скором времени в Китай. Однажды я полюбопытствоал посмотреть этот чудный экземпляр допотопного мореходства. Джонка длиною около 130 футов, вместительностью около 500 тонн. Снаружи она выкрашена в красное, с широкой белой полосой, на которой намалеваны пушечные порты.[31] В середине ее, на левой стороне, печь, складенная из кирпичей, и подле нее обнаженный до пояса китаец, запустив вспотевшие руки в котел, мешал в нем рис; в бамбуковых пристройках в несколько этажей, крытых циновками, ползали грязные ребятишки; трюм был завален тюками товаров, мешками риса, пожитками и проч.