Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Тем временем за линией фронта кипела работа. Подтягивались тылы, ремонтировались дороги, подходило подкрепление, вовсю работали госпиталя, ставя на ноги раненных, происходили реорганизации фронтов и соединений. Несколько опережая события — наш Южный фронт назвали Четвертым Украинским, под командованием, ничего не скажу, толкового генерала, а позже Маршала Советского Союза Федора Ивановича Толбухина, рано, сразу после войны умершего крепыша небольшого роста. Не везет российским кандидатам в Наполеоны. Полководец этот сравнительно мало известен, но дела, совершенные под его командованием, не уступают операциям Жукова или Василевского. Чего стоит только мастерское освобождение Донбасса или разгром Крымской группировки. Фронт действовал в сверхсложных условиях и был одним из крупнейших среди наступавших — около миллиона трехсот тысяч солдат. Но количество ничего не значит, если нет умелого командования. Произошли изменения и в судьбе нашего второго истребительно-авиационного полка. За особые успехи в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные личным составом героизм и мужество, наш полк был преобразован в 85-й Гвардейский истребительно-авиационный полк, вошедший в 6 Донскую истребительно-авиационную дивизию, под командованием генерал-майора Сиднева.

Но я забежал немного вперед, потому предлагаю читателю, для восстановления хронологической последовательности, уже представляя общую обстановку, вернуться в середину февраля 1943-го года, в Ростов. Столица южно-русской шпаны, которой его принято считать, Ростов-папа, трудовой русский город, вольготно, как казачья станица, раскинувшийся на берегах Дона, выглядел неважно. Многие дома были сожжены. Люди ходили оборванные и истощенные. На улицах лежало еще немало неубранных трупов солдат: немецких, румынских и наших. Город брали части с большим процентом среднеазиатской пехоты, а значит, потери были особенно велики. По расположению трупов было видно, что совершенно необученные люди, буквально толпой бежали по улицам, и любой немецкий пулеметчик укладывал чуть ли не по сотне наших. Многие дома еще горели, застилая весь город удушливым дымом, который перемешивался с густым туманом. Мы часто кашляли. Но уже кое-где начинала теплиться жизнь: суетились люди в партийных и советских учреждениях, на станции, где немцы бросили около тридцати эшелонов с разной разностью: танковыми и авиационными моторами, которые не успели отправить на капитальный ремонт, боеприпасами, зерном и амуницией. Неукротимый в захвате добычи и военных трофеев Соин сразу же «прихватил» отличный немецкий мотоцикл «БМВ», на котором мы с ним и отправились осматривать город, с трудом проезжая между обгоревшими машинами — немецкими грузовиками и бензозаправщиками. Немцы бросали технику, поджигая ее. Вся эта горелая рухлядь невыносимо смердела запахом паленой резины. Трупы пока никто не убирал — не было для этого сил, зато на переправах через Дон уже суетились наши саперы, которым помогало гражданское население. Должен сказать, что при всех недостатках и бесчеловечности советско-партийной системы, организующая пружина в ней была довольно сильна. Кружась по улицам Ростова: Соин сидел за рулем, а я в люльке тарахтящего «БМВ», мы подъехали к большому зданию в центре города, где стояла большая толпа людей, из которой доносился плач, крики и проклятия. Мы остановили мотоцикл и вошли в толпу. Выяснилось, что в этом большом здании немцы и румыны содержали до полутора тысяч наших людей, арестованных по разным поводам. Когда мы подошли к Ростову, то здание, а также и людей облили горючим и подожгли из огнеметов. Так говорили очевидцы злодеяния. Теперь родные и близкие, собравшиеся у тюрьмы, отыскивали своих, ворочая обгорелые трупы. Не стану останавливаться на подробностях этой ужасной сцены. Отмечу лишь, что по рассказам горожан в Ростове особенно свирепствовали румыны. Как обычно, самые паршивые солдаты становятся лучшими карателями и мародерами.

Румынам такое поведение не прошло даром. Когда мы через несколько месяцев все же прорвали Миус-фронт, и десятый Кубанский кавалерийский корпус, обильно насыщенный бронетехникой, в состав которого входило немало казаков — донцов, вместе с недавно выпущенными из тюрем заключенными, направленными для искупления своей вины на фронт, захватил в плен около сорока тысяч румын, прижатых к берегу Азовского моря в районе Мариуполя, то на протяжении нескольких дней казаки, упражняясь, рубили пленных румын пополам, с одного раза, в отместку за Ростов. Словом, война вступала в период полного озверения и принцип: нет человека — нет проблем, торжествовал вопреки Женевским конвенциям, которые мы, впрочем, не подписывали на горе нашим пленным. Когда я разговаривал с казаками, порубившими румын, то они с хозяйской рассудительностью объясняли, что если румына перерубишь, то он уже не «утечет». Кубанец рассказывал мне об этом с явным удовольствием, живописуя подробности работы шашкой по живому румыну. Пролетая над полем боя между Мариуполем и Таганрогом, я видел множество трупов румын, порубленных казаками. Вообще, кубанские казаки сохранили очень многое от своих предков-запорожцев, в свою очередь перенявших нравы татар и турок. «Порубать» для них первое дело и удовольствие. Так что, конфликт румын с казаками в нынешнем Приднестровье, отнюдь, не первый.

Особенно тяжелое впечатление, кроме сцены у тюрьмы, произвело на меня зрелище Ростовского вокзала, от которого остался лишь обгоревший остов, превращенный в мусорную свалку. Много раз проезжал я здесь дорогами, которыми водила меня судьба: ел шашлыки в ресторане, покупал жареных кур прямо на перроне. Но сейчас передо мной, как и перед всей дивизией, стояла совершенно другая задача: нужно было надежно прикрыть с воздуха Ростов и места сосредоточения наших войск, подтягивающихся для наступления. Немецкая авиация базировалась на прекрасном Таганрогском аэродроме и на аэродромах Донбасса. Наша 6-я Донская гвардейская истребительно — авиационная дивизия состояла из четырех гвардейских истребительных полков: 9-й гвардейский Одесский истребительно-авиационный полк базировался на гражданском аэродроме города Ростова. 31, 73 гвардейские полки на аэродроме Военведа. Наш, 85-й гвардейский истребительно-авиационный полк на аэродроме «Ростсельмаша», который расположился вплотную к кирпичной стене, огораживающей сам завод. Вдоль этой стены немцы сложили рядами, вернее штабелями, около пяти тысяч авиационных бомб разного размера и веса, которые бросили при отступлении. Если бы немцы совершили удачный налет на наш аэродром, и одна из их бомб попала в этот штабель, то от завода и нашего полка остались бы рожки да ножки. Бомбы начали бы разлетаться в разные стороны, детонируя и сметая все вокруг в радиусе примерно километра. Немцы, налетая, пробовали поразить штабель, но им не везло — не было ни одного прямого попадания. Уж не знаю, то ли наши были настолько истощены и отупели, то ли сказывался фронтовой фатализм, которому поддавались многие, устав играть в прятки со смертью, но штабеля бомб никто не убирал. По всему аэродрому, кроме того, валялись мины и снаряды, стояло несколько неисправных «Мессершмиттов», которые мы позже отправили куда-то на платформах. Впрочем, мы имели шанс взлететь на воздух и без участия немецкой авиации. По штабелям немецких бомб лазил подвижным колобком наш начальник штаба майор Соин, в глазах которого светилось нездоровое возбуждение. «Эх, подорвать бы их», — мечтал вслух Соин, который не летал на боевые задания и потому вместе с весенним авитаминозом явно испытывал недостачу острых ощущений. «Вот бы грохот был большой», — продолжал мечтать он. В конце концов, наши приспособили эти бомбы и сбрасывали их на немцев.

Как я уже упоминал, нашей дивизией командовал генерал-майор Сиднев, человек лет тридцати пяти, спокойный по характеру и хорошо воспитанный, отличный летчик, принимавший у меня в 1935-ом году, в Киеве, экзамены по полетам вслепую и оценивший мои навыки на «отлично». К сожалению Сиднев очень сильно заикался, и на этой почве у нас с ним произошел такой конфуз: докладывая ему впервые, я немного переволновался, и дало себя знать последствие детского испуга в горящем сарае — легкое заикание. Рапортуя, я слегка запнулся на своей фамилии, и у меня вышло: «Замполит полка П-П-Панов». И хотя я заикался совсем не так, как Сиднев, который, бедняга, буквально корчился, порой щелкая челюстями, чтобы произнести слово, но он понял это, в силу болезненного восприятия людьми намеков на свои недостатки, как мою попытку его передразнить, и лицо комдива вытянулось. Когда общий разговор закончился, он отозвал меня в сторонку, и сильно заикаясь от обиды, поинтересовался, зачем я его передразниваю. Я честно признался, что сам порой слегка заикаюсь, и он, убедившись, что я говорю правду, уже совсем другим тоном стал интересоваться, как я справляюсь с заиканием. Мы подружились, проникнувшись друг к другу симпатией. Особенно понравилась Сидневу моя рекомендация говорить нараспев. Сиднев был одно время инспектором летной подготовки Киевского Военного Округа, но в бой не летал.