Люболь. Книги 1-4 - Вера Авалиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как отдохнула? – спросила ее Соня, доставая из шкафа вторую чашку для Натальи.
– Достань еще одну, Сонь, сейчас Миша подойдет. Он меня встретил, когда я к дому шла. Он спящего Фредика пошел наверх укладывать.
Соня достала бокал с надписью «Миха».
– Все им «свои», а я «рылом не вышла», – накапливала Наталья обиду на супругов Тауб, чтобы не признаться Софье в том, что подпилила сучки.
– Отдохнула я пассивно, нервное это дело – возвращаться к маме после того, как лихо проявила самостоятельность, смылась в Москву. А теперь снова здорово…
– Домой вернуться – мечта многих тех девчонок, которых Москва перемолола так, что уже и стыдно родителям показаться на глаза, – вздохнула Соня.
– Хорошо тебе рассуждать в этих хоромах, да еще после Канн.
– Иногда и из хором бывает выход только в гроб, – оборвала ее тираду Соня, – радуйся, что живой осталась, пообщавшись с парой мафиози. Знаешь анекдот про лису и ежика?
– Давай я расскажу, – перебил ее Миша, вошедший на кухню и присевший на высокий стул у мраморной стойки бара.
– Давай, – Соня была рада прервать этот нравоучительный разговор. Чего она взялась девку учить, как жить, раз сама не умеет?
Миша засиял всей своей круглой физиономией. Он любит и умеет подать анекдот, как пьесу. Или, скорее, как басню с моралью. Или уж он именно такие – философские – скетчи и запоминает из всей горы пошлятины.
– Итак, – подбодрила его кривой улыбкой Наталья.
– Еж зайцу говорит: «Спорим, я с горки на лису скачусь, а она мне ничего сделать не сможет?» – «Ну, давай», – с сомнением и опаской сказал другу заяц. Еж свернулся в клубок, скатился с горы, лиса разозлилась, что он ей лапы уколол, но ничего сделать с ежом из-за колючек не смогла. Заяц осмелел, свернулся, как еж. И тоже скатился под ноги лисе. Тут-то она его и съела. Подошел еж к шкурке друга и говорит: «Если нет иголок – выеживаться не надо».
Сам же Миша и засмеялся. А Наталья разозлилась еще больше.
– Да, у меня нет иголок, а я выеживаюсь. А еж мог бы прийти на помощь другу и уколоть лису.
– Ну, это было бы не жизненно, – Миша сам был не рад, что, видно, слишком встрял в спор девушек и, кажется, положил свою шутку на чашу весов и так побеждавшей стороны. Наталья нахмурилась и допивала чай молча. То есть явно внутри нее все клокотало. Но наружу не вырвалось. Но взгляд, которым Наталья окинула Софью, Михаилу очень не понравился.
Отвезти тебя, Наташа, в аэропорт? – Соня старалась быть снова гостеприимной, благо гостья к ним прибыла ненадолго.
– Такси закажу, – сквозь зубы промямлила Наталья, – есть у вас номер?
– Номера нет. И на турецком никто из нас ни бельмеса. Можем попросить Махмуда. Его такса – сто евро.
– Пойдет, – сказала Наталья, не добавив даже «спасибо».
Соня попросила Махмуда об одолжении. Тот подъехал через пять минут.
– Счастливого полета, – сказала Соня вслед гостье, которая ни с кем не попрощалась, уходя с водителем.
– Чего она вечно на тебя обиженная, не знаешь? – спросил Миша у Сони.
– Она ищет повод меня возненавидеть. У многих людей такая тактика: принять услугу и изобразить ее недостаточной, воспринять в штыки. Чтобы не быть благодарными.
– Да, уж. Не делай добра – не получишь и зла, – не в бровь, а в глаз заметил Михаил. Впрочем, до него уже это сказали философы пару-тройку тысяч лет назад.
И слова его были пророческими.
Наталья позвонила Лимону из машины и сказала обтекаемо:
– Я сделала то, что ты просил. Еду в аэропорт. Ты встретишь меня?
Лимон сперва хотел отказаться, но потом подумал, а вдруг Натка в отместку за невнимание позвонит Таубам и предупредит, что подпилила сучки под гамаком. К тому же, если гадость сработает, как надо, Наталью нужно будет отравить снотворным и напечатать покаянную записку.
Май закончился и настал июнь, а с ним и начало туристического сезона.
Соня с мужем и ребенком все чаще спускались к морю. Потому что от горячего песка, звука волн и домашнего лимонада Соня впадала в блаженную дрему. Она спала на берегу, потом вяло поднималась наверх и располагалась на террасе с видом на море. Потом снова спускалась к морю и плавала, плавала, плавала в чудесной аквамариновой воде, вдыхая ее неповторимый аромат. Море словно переселилось ей в кровь. Оно ласкало и баюкало. Оно обнимало и выталкивало на гребень больших, протяжных волн.
Клод плавал с ней, но только тогда, когда с ними на берег спускались Лиля с Мишей. Потому что Фредик настолько полюбил плавать, нырять и бултыхаться с мячиком у берега, что рвался вдаль. А этого родители допустить не могли.
Но на этот раз Клод не дал Соне заплыть далеко. Он встал на ноги и стал кружить Соню по воде, как на карусели, целуя на каждом обороте.
– Дай мне поплыть, – счастливо смеялась Соня, – голова кружится от поцелуев.
И они улеглись на волны. Клод плыл профессионально, а Соня держалась на воде, раздвигая ее руками перед животом.
– Как я рада, что мы купили этот дом, – сказала Софья, перевернувшись на спину и глядя в безоблачное небо. – Я словно плыву по воздуху – так мне легко и хорошо.
– И мне, – сказал Клод и поднырнул под Соню, задев ее спину своей.
– О, ты сегодня дельфин. А у нас в одной песне поется: дельфин и русалка, они, если честно, не пара, не пара, не пара.
– Мы и правда уже не пара. Мы – великолепная четверка.
– Как это?! – насторожилась Соня, заревновав.
– Да так. Нас – двое. У тебя в животе еще двое. Да еще пятый наш – на берегу.
– Тогда уж семерка. Ведь еще Роберт с Робертой. То есть по-русски – классическая семья. Семь таких, как я. Так у нас расшифровывается то, что у вас «фэмили».
– Пошли домой пельмени есть. Мама на всю ораву налепила, – сказала Соня. Она называла Роберту «мама», а Роберта все же по имени. Но каждый раз, произнося заветное слово «мама», она понимала, как долго этого не делала. А что если ее близнецам станет мамой называть некого? Но эта грустная мысль не задерживалась в климате блаженства и ускользала так же быстро, как и мелькала.
В саду тоже было хорошо, но до гамака Соня не доходила – плелась сразу в прохладу дома, в «облако» дивана.
