Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

Отец записал Фили в эту категорию, когда ему было примерно столько же, сколько сейчас мне. Тогда он выступал на национальных юношеских чемпионатах. Он не просто проигрывал, он никогда не реагировал на попытки соперников сжульничать, отчего отец краснел, как рак, и во весь голос выкрикивал ругательства прямо с трибуны.

Фили как моя мать: он долго терпит, но потом все же взрывается. В последний раз это случилось, когда отец перетягивал теннисную ракетку, мама гладила, а брат, растянувшись на кушетке, смотрел телевизор. Отец почему-то стал выговаривать Фили, безжалостно критикуя его выступление на недавнем турнире. И вдруг тоном, которого я ни разу от него не слышал, Фили крикнул:

— Знаешь, почему я не выиграл? Из-за тебя! Потому что ты назвал меня прирожденным неудачником!

Фили задыхался от гнева. Мама расплакалась.

— Хочешь, я с этого момента буду роботом? — спросил брат. — Как тебе идея? Я буду роботом, ничего не буду чувствовать, и тогда я пойду и буду делать все, что ты скажешь!

Отец перестал натягивать струны ракетки. Он выглядел счастливым, почти умиротворенным.

— Ну надо же, — сказал он. — Ты, наконец, понял!

В отличие от Фили, я каждый раз ругаюсь с соперниками. Иногда мне хочется научиться у Фили умению пожимать плечами в ответ на несправедливость. Если противник пытается сжульничать, как Таранго, кровь тут же бросается мне в лицо. Чаще всего я мщу оппоненту уже на следующей подаче: когда обманщик бьет в центр корта, я объявляю, что мяч упал за линией, и смотрю на него, всем видом давая понять: теперь мы квиты.

Я делаю это не для того, чтобы порадовать отца, но он всякий раз доволен.

«Ты смотришь на жизнь не так, как твой брат, — говорит он. — У тебя есть талант, энергия — и удача. Ты родился с серебряной ложкой во рту».

Он говорит это каждый день: иногда — убежденно, иногда — восхищенно, временами — с завистью. Я бледнею, когда слышу эти слова. Думаю, что мне досталась удача Фили, я, наверное, как-то сумел украсть ее, ведь если я родился с серебряной ложкой во рту, то он, кажется, был рожден неудачником. В двенадцать лет он сломал запястье, упав с велосипеда, и это несчастье стало первым в череде непрекращающихся проблем. Отец был так зол на Фили, что заставлял его выступать в юношеских турнирах, несмотря на сломанную руку. От этого проблема с запястьем у Фили стала хронической, и с мечтами о спортивной карьере пришлось расстаться. Чтобы поберечь поврежденную руку, Фили был вынужден постоянно использовать удар слева с одной руки, что сам он считает отвратительной привычкой, с которой тем не менее не смог расстаться, даже когда рука зажила.

Наблюдая за неудачами Фили, я думаю: дурные привычки и отсутствие удачи — воистину безнадежное сочетание. Я смотрю на брата, когда он приходит домой после тяжелых поражений: на его лице ясно написано, что он чувствует себя последним из бездарных неудачников. Отец же загоняет в него это чувство еще глубже. Фили сидит в углу и казнит себя за неудачу. Это, по крайней мере, похоже на честную битву один на один. Но потом вступает отец, помогая Фили есть поедом самого себя. В ход идут и пощечины, и оскорбления. Кажется, он делает все, чтобы Фили лишился рассудка. В крайнем случае — чтобы возненавидел меня и начал задирать при каждом удобном случае. Вместо этого после каждой порции обид и оскорблений, полученных от отца и себя самого, Фили относится ко мне с еще большей заботой и вниманием. Он хочет, чтобы я избежал его судьбы. Поэтому хоть отец и обзывает его неудачником, я считаю Фили победителем и горжусь, что у меня такой старший брат. Как можно радоваться, что твой старший брат — неудачник? Возможно ли такое? Не глупость ли это? Что ж, это еще одно из моих противоречий.

МЫ С ФИЛИ проводим вместе все свободное время. Он забирает меня из школы на своем скутере, мы едем домой через пустыню, болтая и смеясь над тем, как пронзительно ноет мотор — точь-в-точь как комар. У нас общая спальня в задней части дома — наше убежище от отца и тенниса. Брат очень беспокоится о своих вещах — впрочем, как и я. Он провел посреди комнаты белую линию, которая делила ее пополам, будто теннисный корт: одна половина — моя, другая — Фили. Я сплю в передней половине. Моя кровать — рядом с дверью. Ночью, перед тем как выключить свет, мы совершаем ритуал, без которого я уже чувствую себя неуютно: пристроившись на краю кроватей, мы перешептываемся через нашу пограничную линию. Чаще всего говорит Фили, который на семь лет старше меня. Он раскрывает передо мной душу, повествуя о своих сомнениях и разочарованиях. Рассказывает, каково это — никогда не побеждать, постоянно слышать, что ты — прирожденный неудачник. Он делится мыслью занять у отца денег, чтобы продолжать заниматься теннисом и все-таки попытаться стать профессионалом. Хотя отец, соглашаемся мы оба, отнюдь не тот человек, на чью поддержку хотелось бы рассчитывать.

Однако из всех неудач, выпавших на его долю, самой тяжелой Фили считает проблему с волосами. Андре, говорит он, я лысею. Он сообщает это голосом, каким мог бы рассказать о том, что доктора оставляют ему лишь четыре недели жизни.

Но он не расстанется с шевелюрой без борьбы. Лысина — вот тот противник, с которым Фили дерется со всей яростью отчаяния. Он полагает, что лысеет из-за недостаточного прилива крови к голове, и поэтому каждый раз во время нашей ночной беседы он стоит на голове. Брат опирается головой о матрас и осторожно поднимает ноги вверх, для равновесия опираясь о стену. Я молюсь, чтобы это помогло, прошу Бога о том, чтобы мой братишка Фили, прирожденный неудачник, не потерял хотя бы свою шевелюру. Я лгу Фили, утверждая, что его странный метод лечения определенно помогает. Я люблю брата и готов говорить ему что угодно, если ему от этого станет лучше. Ради брата я сам готов, если понадобится, простоять на голове всю ночь.

После рассказа Фили о бедах наступает мой черед. Я восхищаюсь тем, как он умеет переключаться. Он выслушивает очередную гадость, сказанную отцом, оценивает, насколько глубоко она меня затронула, и выдает тщательно отмеренный кивок. Для мелких проблем — короткий кивок. Для крупных неприятностей — оживленный кивок и нахмуренные брови. Даже стоя вниз головой, Фили умеет столько выразить в одном кивке, сколько другой человек не скажет вам в письме из пяти страниц.

Однажды ночью Фили просит кое-что пообещать ему.

— Конечно, Фили, что угодно.

— Если отец скажет тебе есть таблетки, никогда их не ешь!

— Таблетки?

— Андре, послушай, что я тебе скажу. Это очень важно.

— Да, конечно, Фили, я слушаю.

— В следующий раз, когда ты поедешь на национальный турнир, если отец предложит тебе таблетки, не ешь их.