Маршалы Сталина - Юрий Рубцов

Расчеты фашистских бонз понятны. А Сталина? Что побудило его обрушить невиданный в истории удар по командно-начальствующему составу собственной армии да еще в предвидении войны?

Если коротко, то — опасения, что крупные военачальники, все более определявшие лицо армии, — М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, А. И. Егоров, А. И. Корк, И. Э. Якир, Я. Б. Гамарник и их более молодые последователи откажут ему в поддержке в условиях крайнего обострения внутриполитической обстановки в стране во второй половине 30-х годов. Вождь опасался именно их — образованных, самостоятельно мыслящих. Не зря с тех времен бытует история о том, как Семен Буденный, озадаченный размахом репрессий, пришел к своему давнему соратнику, такому же лихому рубаке Оке Городовикову с вопросом: что делать? «Не боись, Сема, — был ответ. — Нас не возьмут. Посмотри вокруг — берут шибко умных».

А что подпитывало решимость вождя? Тоже есть ответ: острое соперничество в армейской верхушке между интеллектуальной элитой Вооруженных Сил и малообразованными выходцами из красноармейской среды К. Е. Ворошиловым, С. М. Буденным, Г. И. Куликом, Е. А. Щаденко, П. А. Дыбенко, не понимавшими необходимости создания современной армии. Их взаимная неприязнь уходила корнями во времена гражданской войны и обострялась по мере того, как эпоха мотора уценяла старые представления в военном деле. Лагерь «кавалеристов», где спокойно, а где и весьма злорадно-заинтересованно следил, как выкашивался слой «шибко умных», пока по своим внутренним законам воронка репрессий стала затягивать и их самих.

Однако вернемся к основной сюжетной линии. В начальной стадии следствия Тухачевский свое участие в заговоре отрицал. Но цена его признаний была для инициаторов «дела» слишком высока, чтобы долго ждать. Во главе следствия встал сам нарком Ежов. Приемы заплечных дел мастеров оригинальностью не отличались. Об этом заговорила даже бумага, которая, как известно, все терпит. По заключению Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР, данному в 1956 г., на листах судебного дела Тухачевского № 967581 присутствовали следы крови. Причем «некоторые пятна крови имеют форму восклицательного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом…»

Надо ли удивляться, что уже 29 мая 1937 г. от подследственного были получены «признательные показания»: «Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 году я лично связался с Бухариным, с немцами я установил шпионскую связь с 1925 года, когда я ездил в Германию на учения и маневры… При поездке в 1936 году в Лондон Путна устроил мне свидание с Седовым[5]… Я был связан по заговору с Фельдманом, Каменевым С. С., Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И. Н., Ягодой, Осипяном и рядом других».

Таким же путем следователи Леплевский, Ушаков, Агас и другие добились признательных показаний со стороны Эйдемана, Уборевича, Корка и других арестованных.

Документально установлено, что Сталин ежедневно получал протоколы допросов арестованных, часто требовал Ежова и его заместителя Фриновского, непосредственно участвовавшего в фальсификации обвинения, для доклада. Так что популярные у сталинистов разговоры, будто генсек ничего не знал и ни во что не вмешивался, не имеют под собой ни малейшей почвы. Все шло по заранее намеченной канве при соблюдении всех бюрократических процедур, что придавало происходящему особенный цинизм. Через два дня после ареста Тухачевского Политбюро поставило на голосование членов ЦК предложение об исключении Михаила Николаевича из партии и «передаче» его дела в Наркомвнудел, будто маршал в это время находился где-нибудь на курорте. Чудовищное лицемерие! Предложение, естественно, было единодушно поддержано.

Такое же единодушие продемонстрировали участники прошедшего в Кремле с 1 по 4 июня 1937 г. расширенного заседания Военного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро ЦК.

Показательно, что к этому времени двадцать членов Военного совета были сами арестованы как «заговорщики».

Выступивший на Военном совете Сталин утверждал, что в стране сложился «военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами», ядро которого составили 13 человек: Троцкий, Рыков, Бухарин, некоторые другие, а по военной линии — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Почти всех он обвинил в работе на иностранные разведки. Говоря, в частности, о Тухачевском, вождь заявил: «Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион…»

Спрашивается, в чем состояли доказательства измены, кроме личного признания маршала? В определении Военной коллегии Верховного суда СССР от 31 января 1957 г., отменившей приговор, по этому поводу читаем: «Показания Тухачевского о том, что он еще в 1925 году передал польскому шпиону Домбалю данные о состоянии частей РККА и что в 1931 году он установил шпионскую связь с начальником германского генерального штаба генералом Адамсом и офицером этого штаба Нидермайером, опровергаются материалами дополнительной проверки, которой установлено, что Домбаль являлся одним из лидеров Компартии Польши, был осужден необоснованно и в данное время реабилитирован, а Нидермайер О. Ф. в указанный Тухачевским период времени являлся официальным представителем рейхсвера в СССР и в силу имевшихся тогда соглашений контактировал связь рейхсвера не только с представителями командования РККА, но и с органами НКВД.

При рассмотрении дела в суде Тухачевский изменил свои показания, заявив, что он знал Домбаля не как шпиона, а как члена ПК Компартии Полыни».

Нельзя верить и результатам даже тех допросов, которые проводились с участием членов Политбюро. О «методике» их проведения позднее рассказал бывший начальник отдела охраны НКВД И. Я. Дагин: «Об очных ставках заранее предупреждали всех следователей, которые не переставали «накачивать» арестованных вплоть до самого момента очной ставки. Больше всех волновался всегда Ежов, он вызывал к себе следователей, выяснял, не сдадут ли арестованные на очной ставке, интересовался не существом самого дела, а только тем, чтобы следствие не ударило лицом в грязь в присутствии членов Политбюро, а арестованные не отказались бы от своих показаний. Уговаривания и запугивания продолжались даже в комнатах, где рассаживали арестованных перед самым вызовом на очную ставку». Так обводили вокруг пальца даже членов высшего политического руководства. Впрочем, судя по всему, они сами были рады обманываться.