Тринадцатый Койот (ЛП) - Триана Кристофер

Он снова забрался в седло, и Бо зашагал вперед, лошадь была напугана присутствием убитых мулов и пони. Бирн щелкнул поводьями, и Бо поскакал галопом, копыта стучали по растительности, когда они набирали скорость. Заходящее солнце окрасило небо в ранний вечер. Бирн бежал от ужаса Оникс-Бэнкс, бродя по сельской местности, увядшей от прикосновения осени, когда некогда яркая листва стала темно-коричневой, как гроб, когда ноябрь подходил к концу. Когда в сгущающихся сумерках заискрились первые звезды, он пробирался через раскачивающееся нагорье, где лес расчищался и паслись неуклюжие тени. Стадо бизонов бродило по холму, их лохматые зимние шубы скрывали их в мягких объятиях ранней темноты, их рога и уши светились неземным лисьим огнем. Он подстрелил бы одного на ужин, но пробыл бы здесь только для того, чтобы поесть и дать отдых своей лошади, решив, что они будут скакать всю ночь.

Когда рассвело, Бирн заметил лагерь брезентовых вигвамов, их деревянные спицы тянулись к пурпурному небу. Одна из их дымовых заслонок открылась, и изнутри выглянуло лицо. Индейцы были слишком далеко, чтобы он мог угадать их племя, поэтому он подоткнул пальто, чтобы обнажить железо на бедре, на всякий случай, если оно ему понадобится. Его лошадь напряглась, и они перешли на рысь. Уши Бирна навострились, услышав звук раскачивающегося лука, стрелы, рассекающей воздух. Но никто не пришел. Проходя мимо, он обошел лагерь стороной.

Хотя они ступали тихо, он услышал их прежде, чем увидел. Он мог сказать, что они были индейцами, по тому, как они ехали на своих лошадях. Они были украшены шкурами бизонов, в каждой повязке было по одному перу. Один был пожилым мужчиной, обветренным, с волосами, такими же седыми, как и его зубы. Другая была скво-подросток с глубокими глазами и ожерельем из бус на шее.

Бирн учуял их запах.

Тогда он знал, что это племя смешанных браков шошонов и банноков, вероятно, вытесненных белыми с земель, более богатых водой. Змеиная война закончилась мирным договором, что дало Бирну надежду, что эти двое позволят полубелому пройти без каких-либо призывов к насилию. Когда они оказались на расстоянии шести футов друг от друга, Бирн и всадники остановились, но остались на своих лошадях. Мужчина сказал что-то на своем родном языке, и молодая женщина перевела на английский, насколько это было в ее силах.

“Отец, - обратилась она к Бирну, - он спрашивает, есть ли у тебя табак”.

Бирн медленно потянулся за своей пачкой "клин", чтобы не насторожить их, достал две сигары "Генри Клэй" и предложил их всадникам. Когда мужчина заговорил снова, его дочь перевела.

“Спасибо тебе, путник. Хорошим дымом нужно делиться”.

“Рад услужить”.

Бирн чиркнул спичкой и зажег их сигары, затем одну из своих. Мужчина заговорил со своей дочерью, но не сводил глаз с Бирна.

“У тебя бакенбарды”, - сказала девушка, глядя на его бакенбарды. “Отец сказал, что ты ходок по коже. Двигаешься сквозь ночь, как антилопа.”

Бирн выдохнул дым. “Я всего лишь мужчина”.

“Мы считаем, что ты из народа койотов”.

Бирн напрягся. Знало ли это племя злую стаю вулфена, знало ли, что он когда-то был солдатом койотов? Или они просто имели в виду вулфена в целом, когда ссылались на людей-койотов? Индейцы всегда были более мистической расой, их умы были открыты для сверхъестественного и, следовательно, лучше способны понимать его, даже использовать его.

В тусклом свете восходящего солнца лицо старика было похоже на взорванную мину. Его взгляд был молочно-белым от катаракты, его слова вылетали, как смешанный гравий.

“Брат Койот был частью Великой Тайны”, - сказала женщина, переводя. “Сотворение мира. Это были мирные оборотни, которые научили наш народ молоть муку, разводить огонь. Найди травы, чтобы исцелить наших больных. Но некоторые койоты - обманщики злой магии. Если кто-то из этой породы пересекает наш путь, мы возвращаемся домой на три дня, прежде чем снова выходить на улицу. Миссионеры рассказали нашим шаманам о сатане. Мы считаем, что он ездит на плохих койотах, как на скакунах.”

Бирн поерзал в седле. Старик стряхнул пепел с сигары. Молодая девушка выпустила дым. Наступила тишина, заполненная только отдаленным пением утренних птиц.

“Прежде чем ты умрешь, отец хочет знать, каким койотом ты будешь”.

Бирн посмотрел на горизонт. “Это правда, что я волк, но я не страдаю от призыва ко злу в своем сердце, и я не бегаю ни с какой стаей, которая это делает”.

Дочь обменялась взглядом со стариком.

“Отец говорит, что ты мирный человек, - сказала она Бирну, - но все равно твой дух воет”.

Старик поднял руку, показывая три пальца, и воины, которые прятались вне поля зрения, выскользнули из-за своих укрытий и положили стрелы обратно в колчаны. Они вернулись в лагерь индейцев, чувствуя себя непринужденно, но, возможно, немного разочарованные, судя по скальпирующим томагавкам, которые были у некоторых мужчин.

На этот раз скво говорила сама за себя.

“Беги дальше, брат Койот. Тебя навсегда узнают по следам, которые ты оставляешь”.

***

Был полдень, когда Лютер Бирн вернулся домой.

Хоупс-Хилл выглядел по-другому, но по своей сути маленькие городки, как правило, остаются прежними. Сердца таких мест - это камни, которые никогда не катятся, потому что они скованы традициями, предрассудками и переоцененной родословной старой крови. Одна мысль о том, чтобы снова пройтись по этой грязи, заставила Бирна застыть в позе. Он напоил Бо и привязал его к столбу рядом со старой часовней, проходя мимо цветника, который он сам помог создать много лет назад. Тогда он ненавидел приют. Его оторвали от матери, и это сделало его озлобленным ребенком, мальчиком, за которым монахини должны были присматривать повнимательнее. Но можно ли его винить за его ярость, учитывая, как он оказался здесь?

Он ужасно скучал по своей милой маме, но не нуждался в своей биологической матери, настоящей женщине, которая его родила. Она была слюнявой пьяницей, которая приводила домой любого мужчину в салуне, который покупал ей бутылку водки или стащил немного самогона из частного бара. Но это был не один из этих ночных ромео, который оставил ее с ребенком, а индеец навахо, которого изгнали из его собственного племени по причинам, которые он не назвал. Мать Бирна стыдилась того, что забеременела от мужчины, который не был белым, обвиняя в этом галлюциногенный эффект нелегального алкоголя. Она оказалась неспособной заботиться о своем сыне, будучи нищей алкоголичкой, у которой не было семьи, на которую можно было бы опереться. И поэтому она взяла малыша Лютера и поместила его в загон к их собаке, суке русского волкодава, которая воспитывала Бирна как своего собственного. От нее мальчик научился нюхать то немногое, что у них было, прежде чем съесть, ходить на четвереньках, облизываться в целях личной гигиены, а также лаять, выть и тявкать, чтобы выразить себя. Волкодав была заботливой матерью, дававшей ему больше наставлений, чем когда-либо могла бы дать та, кто его породила. И хотя он проклинал свою биологическую мать по сей день, он пришел к пониманию того, что у нее, по крайней мере, хватило здравого смысла отдать его на попечение того, кто любил бы его, человек он или нет.

К тому времени, когда маленькому Лютеру исполнилось четыре года, его биологическая мать выпила достаточно крепких спиртных напитков, чтобы полностью ослепнуть. Не в силах найти дорогу домой после ночи, проведенной в лесу, она, спотыкаясь, бродила по улицам в болезненном бреду, крича и размахивая руками, пока ее не забрали стражи закона, которые поместили ее в фургон, полный других пациентов с головными болями, направлявшихся в лечебницу. Она рассказала им о своем сыне, и когда стражи закона обнаружили одичавшего мальчика, его забрали из собачьего загона, он выл, зовя свою мать, а волкодав выл в ответ.

Бирн больше никогда ее не видел.

Со временем он научился говорить, ходить прямо и есть с помощью посуды, а не руками, но и по сей день он все еще нюхал пищу, прежде чем съесть ее, и зализывал свои раны, пока они не перестали кровоточить.