Смерть в «Ла Фениче» - Донна Леон

Сидя у прохода, Брунетти ждал, пока из церкви вынесут гроб и выйдут главные участники церемонии. Снаружи замигали фотовспышки, и репортеры окружили вдову, — та, вся сжавшись, отпрянула, прильнув к своему пожилому спутнику.

Не раздумывая, Брунетти пробился сквозь толпу и взял ее под руку. Он узнал нескольких папарацци, убедился, что и они его узнали, и велел им удалиться. Те расступились, освободив проход к пришвартованным катерам и лодкам. Поддерживая вдову под локоть, он подвел ее к катеру, помог перешагнуть на палубу и проводил в пассажирский салон. Там к ней присоединилась пожилая чета, с которой она была в театре; седая женщина обняла ее за плечи, а мужчина ограничился тем, что, сев с нею рядом, взял ее за руку. Брунетти встал в дверях салона и смотрел, как барка с гробом отчалила и медленно двинулась вдоль по узкому каналу. Когда их катер отошел достаточно далеко от церкви, комиссар, пригнув голову, шагнул в салон.

— Спасибо, — проговорила синьора Веллауэр, даже не пытаясь скрыть слезы.

Он не нашел ответных слов.

Катер вышел в Большой Канал, потом повернул налево, в сторону собора Святого Марка, мимо которого пролегал путь на кладбище. Брунетти вернулся к дверям и стал смотреть вперед, тактично отводя глаза от чужого горя. Мимо проплыла Кампаниле[30] и прямоугольный, в шашечку, Дворец Дожей, и наконец вот они, эти радостные, безмятежные купола. Когда катер приблизился к Арсеналу, Брунетти вышел наружу и спросил у капитана, нельзя ли причалить на остановке «Дворец спорта», потом вновь занял место в дверях. Трое переговаривались вполголоса.

— Dottore Брунетти, — позвала вдова. Повернувшись, он посмотрел на нее.

— Спасибо вам. А то это уже было слишком — там, у церкви.

Он согласно кивнул. Катер заложил широкий левый разворот, чтобы войти в узкий канал, ведущий к Арсеналу.

— Я бы хотел поговорить с вами еще раз, — произнес он, — в любое удобное для вас время.

— Это так необходимо?

— Полагаю, что да.

Мотор загудел ниже, сбавляя обороты и приближаясь к причалу на правой стороне канала.

— Когда?

— Завтра?

Возможно, это ее удивило или как-то задело ее спутников, — однако никто из них виду не подал.

— Хорошо, — сказала она. — Завтра после обеда.

— Спасибо, — поблагодарил он, когда катер уже покачивался у деревянной пристани, и, шагнув на доски настила, долго стоял, провожая взглядом катафалк, уходящий в дальние воды лагуны.

Глава 12

Как и большинство палаццо на Большом Канале, палаццо Фальер изначально предполагало подъезд на гондоле — а гости должны были подниматься в него по четырем низким ступенькам, ведущим от причальной площадки. Но этот вход уже давным-давно закрыла тяжелая металлическая решетка, поднимавшаяся только в особых случаях, когда по каналу доставлялись какие-нибудь громоздкие вещи. Времена уж не те, — нынче гости добираются сюда пешком от Ка'Реццонико[31], ближайшей остановки vaporetto[32], а то и из других частей города.

Брунетти с Паолой шли в палаццо через город — мимо университета, потом, после кампо Сан-Барнабо поворачивая налево, а далее— вдоль узкого канала, ведущего к боковому входу в палаццо.

Они позвонили и прошли во внутренний дворик в сопровождении молодого человека, которого Паола никогда раньше не видела. Наверное, его наняли только на сегодняшний вечер.

— По крайней мере, он не носит панталон и парика, — заметил Брунетти, поднимаясь по наружной лестнице. Молодой человек даже не поинтересовался, кто они и имеют ли приглашение. Либо он держал в памяти весь список приглашенных и знал всех прибывающих в лицо, либо, что более вероятно, ему было решительно все равно, кого пускать в палаццо.

Добравшись наконец до верхней площадки, они услышали музыку, доносившуюся слева, где располагались три громадные гостиные. Они пошли на звук вдоль по коридору с зеркальными стенами, сопровождаемые собственными тусклыми отражениями. Мощные дубовые двери в первую гостиную были распахнуты. Оттуда лился свет, музыка и ароматы дорогих духов и цветов.

Заливающий комнату свет исходил из двух свисающих с расписного потолка огромных, муранского стекла, люстр, сплошь в ангелочках и амурах, и от канделябров со свечками на колоннах, окаймляющих комнату. Источником музыки оказалось трио в углу гостиной, под сурдинку наигрывающее Вивальди, одну из самых скучных его мелодий. Ароматы же проистекали от стайки нарядных и весело щебечущих дам, оживляющих собой интерьер.

Спустя несколько минут после их прихода подошел сам граф, наклонился поцеловать Паолу в щеку и протянул руку зятю. Этот высокий, почти что семидесятилетний старик не пытался скрыть того факта, что волосы его поредели, — коротко остриженные вокруг плеши, они придавали ему сходство с ученым монахом. Те же карие глаза и крупный рот, что и у Паолы; к счастью, ей не достался папин выдающийся аристократический нос— наиболее яркая деталь его облика. Смокинг графа был сшит столь безупречно, что будь он хоть ярко-розового цвета, все равно в глаза бы бросилась линия, а не цвет.

— Мама так рада, что вы оба к нам выбрались, — легкий намек, что Брунетти впервые посетил их прием. — Надеюсь, вам понравится.

— Уверен, что понравится, — ответил Брунетти за себя и жену. Все семнадцать лет он не знал, как обратиться к тестю. Ни графом, ни папой называть его он не мог. А звать его по имени, Орацио, было бы фамильярностью и профанацией идеи социального равенства. И Брунетти каждый раз выкручивался как мог, избегая далее величать его просто «синьор». Оба, конечно, шли на известный компромисс, обращаясь друг к другу на «ты», но и это интимное местоимение срывалось с их губ не без усилия.

Увидев жену, проходящую через гостиную, граф заулыбался и знаком поманил ее. Она пробиралась сквозь толпу с грацией и тактом, на зависть Брунетти— там останавливалась чмокнуть щеку, там— чуть коснуться локтя. Он любовался графиней, такой парадно-чопорной в этих жемчугах и волнах черного шифона. Как обычно, ножки ее были упакованы в остроносые туфли с каблуками высотой с тротуарный бордюр, и все равно она не доставала супругу и до плеча.

— Паола, Паола! — воскликнула она, не пытаясь скрыть, как рада дочери, единственному своему ребенку. — Как замечательно, наконец ты привела к нам Гвидо, — она поцеловала обоих. — Мне так приятно, что вы выбрались сюда, а то приходите только на Рождество и на эти ужасные фейерверки, — нет, графиня явно не из тех, кто держит камень за пазухой.

— Пойдемте, — сказал граф. — Позволь угостить тебя, Гвидо.

— Спасибо, — ответил тот, потом повернулся к Паоле и теще. — Разрешите принести вам что-нибудь?

— Нет, нет, не сейчас. Мы с мамой возьмем что-нибудь, но попозже.

Сопровождая Брунетти, граф Фальер шел через гостиную, то и дело останавливаясь— с кем-то здороваясь, с кем-то обмениваясь парой слов. Возле бара он попросил шампанского для себя и виски для зятя и, протягивая тому стакан, поинтересовался:

— Полагаю, ты тут по служебному делу. Правильно?

— Да, — ответил Брунетти, обрадованный прямотой собеседника.

— Вот и хорошо. Значит, я не напрасно потратил время.

— Прошу прощения?

Кивнув усевшейся за рояль даме чудовищных размеров, граф объяснил:

— Мне Паола сказала, тебе поручили расследовать эту историю с Веллауэром. Неприятная история, такой удар для города. — Он явно не мог сдержать своего возмущения дирижером, позволившем себе подобное, да еще в разгар сезона. — Во всяком случае, когда я узнал, что позвонила Паола и что вы оба собираетесь прийти, я тоже кое-куда позвонил. Решил, что тебе захочется узнать о его финансовых делах.

— Да, это так. — Неужели некоторым, чтобы раздобыть подобную информацию, достаточно просто поднять трубку и набрать номер? — Могу я спросить, что ты сумел разузнать?

— Он был вовсе не так богат, как думают.

Брунетти молча ждал разъяснений в доступных для него цифрах: слово «богат» они с графом наверняка понимают по-разному.

— Все его состояние, включая ценные бумаги, долговые обязательства и недвижимость, вряд ли превышает десять миллионов немецких марок. У него четыре миллиона франков в Швейцарии — в «Юнион-банке», в Лугано, — однако сомневаюсь, что немецким налоговым властям об этом известно. — Брунетти только-только успел сосчитать в уме, что смог бы заработать такие деньги лет за триста пятьдесят, когда тесть добавил: — Его доход от выступлений и продажи записей составлял в год не меньше трех-четырех миллионов марок.

— Понимаю, — признался Брунетти. — А завещание?

— Раздобыть копию его посмертной воли мне не удалось, — виновато сообщил граф.

Поскольку со времени смерти маэстро прошло лишь двое суток, Брунетти нашел это вполне извинительным.

— Но состояние было разделено в равных долях между его детьми и вдовой. Однако ходили разговоры, что за несколько недель до смерти он пытался вступить в контакт со своими поверенными — никто не знает зачем, и вовсе не обязательно, что по поводу завещания.