Один момент, одно утро - Сара Райнер

– Да, я понимаю.

Она осознает, что это правильный ответ, именно так Ширли и должна ответить, чтобы не обидеть Лу и самой избежать неприятностей. Она также понимает, что Ширли, вероятно, в самом деле так считает, хочет поверить, что сексуальная ориентация Лу никак не влияет на ее работу. Ширли добрая женщина с либеральными взглядами.

Тем не менее это неправда: личная жизнь Лу влияет на ее профессиональную деятельность – по сути, даже очень – и не только в отношениях с Кайрой и Аароном, но и гораздо глубже, на более глубинном уровне. В действительности Лу, может быть, и не была бы здесь, если бы не ее сексуальная ориентация. Ее личность так связана с осознанием своей гомосексуальности, что это формирует огромную – нет, критическую – ее часть. С раннего возраста у нее было чувство, что она не такая, как другие, еще до того, как она даже поняла, в чем это выражается. Борьба со своей склонностью окрасила ее взгляд на жизнь, людей и их отношения. А дальнейшее выяснение этого, с возбуждением, болью и страхом, пришедшими позже, дало ей сильное ощущение осознания самой себя – совсем так, как написано на ее черно-белом постере: это помогло ей узнать, кто она есть. И не только это: осознание самой себя дало ей сильную связь с теми, кто тоже, другим образом и по другим причинам, отделен от общества. По иронии судьбы, она связана в с ааронами и кайрами этого мира самим фактом того, что все они отделены от общества.

И все же сейчас не время и не место посвящать Ширли во все эти нюансы. Это только все запутает, и она позвала ее вовсе не для этого.

– В обычных обстоятельствах я не стала бы поднимать этот вопрос, – продолжает Лу. – Я бы просто предположила, что вы знаете об этом. Но проблема в том, что об этом узнал Аарон, а за ним и Кайра.

– Понятно. – Ширли продолжает жевать.

– В нормальных обстоятельствах я бы не стала вас беспокоить и этим. Но теперь их поведение стало несколько угрожающим. И, очевидно, это не хорошо ни для Аарона с Кайрой, ни для меня. Пока что, и это очевидно, я держала свою личную жизнь скрытой от чужих глаз и собираюсь продолжать поступать так же и дальше – по крайней мере с ними. Но я хотела, чтобы вы знали.

– Я рада, что вы это сделали. – Ширли дарит ей добрую ободряющую улыбку. – По сути, для меня честь, что вы мне сказали, спасибо.

– Ох! – Лу удивлена и испытывает облегчение. Пока что все оказывается легче, чем она предполагала.

– Я не хочу, чтобы мои сотрудники чувствовали себя в изоляции. Эта школа особенная, а с детьми, которые у нас учатся, совсем не просто ладить. Нам всем нужно помогать друг другу.

– Да.

Лу нужно какое-то время, чтобы это обдумать; ответ оказался теплее, чем она ожидала.

– Так как, по-вашему, мы должны поступать дальше? – спрашивает Ширли.

Лу по-прежнему хочет быть честной с Ширли. Она усиленно думает.

– Я бы предпочла, чтобы вы не говорили о том, что узнали обо мне, другим сотрудникам, если можно.

Она не готова для какого-то громогласного публичного объявления. Это будет выглядеть излишне драматично и смутит ее.

Ширли выскребает из контейнера последние остатки кускуса.

– А для чего мне это делать? Это не их дело. Что касается Аарона и Кайры, чем я могу помочь? Хотите, чтобы я поговорила с ними?

Лу снова задумывается.

– Я ничего особенного не хотела. Думаю, будет лучше, если я буду общаться с ними лично на своих сеансах. Я просто поняла, что никто об этом не знает, и, ну…

– …ощутили, что вас запугивают, – кивает Ширли.

– Да, пожалуй, так. А я всегда поощряла детей быть открытыми и сообщать старшим, если они чувствуют, что их запугивают. Поэтому у меня было ощущение, что сама я не следую тому, что проповедую.

– Ну, теперь следуете, – заверяет ее Ширли. – И, пожалуйста, без колебаний обращайтесь ко мне, если нужно.

– Хорошо, – улыбается Лу; ей стало легче. Все оказалось удивительно просто.

– Прекрасно. – Ширли встает. – Я пойду.

– Спасибо. – Лу тоже встает.

Когда она закрывает за Ширли дверь, ей хочется, чтобы и с другими она могла бы делиться своими проблемами так же безболезненно.

Лу в доме своих родителей, в Хитчине. Неподалеку у нее есть свое жилье, но она вернулась в семью, потому что ее отец очень-очень болен. Рак, начавшийся с легких, быстро распространился по всему организму. Диагноз поставили всего шесть месяцев назад, и с тех пор наступило ужасное время. Хотя никто не произносил этого вслух, призрачная фигура отца была красноречивым свидетельством того, что из больницы его послали домой умирать. Сегодня он захотел повидаться с дочерьми наедине. Младшая сестра Лу, Джорджия, на кухне, у нее красные глаза. Он уже поговорил с ней. Теперь черед Лу.

– Привет, папа, – говорит она, входя. Отец полулежит на подушках. Из капельницы в его вену на тыльной стороне руки поступает морфин.

– Привет, милая, – хрипит он.

Он очень ослаб, ему сделали трахеотомию[16], ему трудно говорить. Его пальцы хрупкие, как у птицы, и дрожат. Он подносит руку, чтобы закрыть отверстие у себя в шее.

– Садись, – велит отец.

Она пододвигает кресло поближе к его кровати.

– Моя Лулу, – говорит он, произнося ее детское имя. Это разрывает ей сердце. Он делил многие пристрастия Лу – спорт, прогулки, работу руками – и, похоже, в ней он находил больше родного, чем в ее сестре, когда они росли. Лу часто подозревала, что она любимица отца. Безусловно, она его любит, в то время как ее отношения с матерью более напряженные.

– Папа.

– Я знаю, что тебе нелегко, – продолжает он.

Она удивлена: не это она ожидала от него услышать.

– Особенно с матерью. – Он выдавливает из себя слова медленно, с трудом. Ей чуть ли не хочется, чтобы он замолчал, но она остро – отчаянно – хочет выслушать его.

– Посмотрим правде в глаза, – смеется он, но этот смех вызывает кашель.

Лу встает и нежно наклоняет его, похлопывает по спине, пока кашель не проходит. Отец опять откидывается на подушки.

– Извини.

– Не волнуйся.

– С ней не легко… Видит Бог, я это знаю.

Лу кивает. Она давно поняла, что отношения между родителями далеко не гладкие: уж очень они разные. Отец оптимист, с юмором, независим в суждениях. Мать более подозрительно относится к миру, постоянно сравнивает себя с другими, нервная, хрупкая. Лу полагает, отец многое в себе преодолел, чтобы не порвать с ней. Он добрый человек, из поколения, пропитанного чувством долга, он бы никогда не бросил ее, несмотря на их полную несовместимость. Вместо этого он гнул себя, как деревянный лук, в дугу, все натягивая и натягивая тетиву. Когда-нибудь – много лет Лу чувствовала это – что-то должно было лопнуть. И оказалось, что отказало тело. Ему всего шестьдесят, но многолетнее курение – эта привычка, несомненно, усугубленная жизнью с женой, – сказалось на нем.

Кажется в некотором роде несправедливым, что расплачиваться за такой компромисс должен отец, особенно учитывая, что это мать всегда держала свои чувства в себе. Хотя, опять же, отец, наверное, тоже сдерживался, чтобы сохранить брак. Тем не менее не раз в последнее время Лу хотелось, чтобы они поменялись местами, чтобы заболела мать, а не он, но она сразу в ужасе прогоняла эти мысли.

– Вы, кажется, не очень ладите, – продолжает отец.

Лу кивает.

– Я знаю.

Он делает глубокий вздох и тянется к дочери свободной рукой. Она кладет руку в его ладонь. Его рука холоднее, чем обычно.

– Ты, может быть, так не думаешь, но она, знаешь, тебя любит.

И снова Лу удивляется. Она никогда не считала, что мать ее любит по-настоящему, но не думала, что отец догадывается о ее чувствах.

– Хотя в тебе много такого, чего она никогда не поймет.

«Ты мне будешь говорить», – думает Лу. Но ничего не отвечает.

– Ты понимаешь, о чем я. – Он смотрит ей в глаза. Его глаза красные, слезятся, но за болезнью видно понимание. И она тут же осознает, что он знает. Как давно ему известно? Ей двадцать три года, и она не скрывает от друзей своей ориентации, но никогда не говорила об этом отцу. Не хотелось заставлять его лгать своей жене. Лу уверена, что ее мать не вынесла бы этого. Мать не могла прочитать даже эротическую главу в романе, который дала ей почитать младшая дочь, Джорджия, – этот отрывок привел ее в такую ярость, что она больше не брала книгу в руки. Ей всегда неловко говорить о сексе.

– Я только хотел сказать тебе, что лучше ей не говорить. – Его глаза просительно смотрят на Лу. – Я понимаю, тебе трудно, действительно понимаю. Но ее это убьет.

Лу кивает. Ее бросает в жар, переполняют эмоции – злость, печаль, облегчение оттого, что отец знает правду.

– Но я хочу, чтобы ты знала, что я знаю, и, что бы ты ни решила, меня это устроит.

Лу сглатывает.

– Я не могу притворяться, что понимаю тебя, мне это чуждо, но, честно говоря, чем ты занимаешься у себя в спальне – только твое личное дело. Для меня главное, чтобы моя Лулу была счастлива.