Один момент, одно утро - Сара Райнер

– Но как же он туда попал, если он здесь?

Карен пытается найти ответ попроще:

– Его тело здесь, а его душа там. – Она глубоко вздыхает. – Ну… не хотите положить ваши рисунки в папин специальный ящик?

Они кивают – оба все еще сжимают рисунки в руках.

– Тогда почему бы не положить их сюда? – предлагает она, беря рисунок Люка и засовывая его под крышку гроба, чтобы не упал. Потом берет рисунок Молли и делает с ним то же самое. – А теперь, может быть, ваши игрушки попрощаются с папой? Они лежат в большом мешке у двери, если сможешь его принести, Люк.

Люк соскакивает на пол и приносит. Карен берет Синего крокодила и протягивает сыну.

Люк в нерешительности закусил губу.

– Я! – Молли тянется к принцессе Авроре.

Карен протягивает дочке куклу.

– Наклонись туда с Авророй, чтобы она поцеловала папу. Папа любит, когда его целуют, ты же знаешь.

Карен понимает, что путает понятия о теле и душе Саймона, но она сочиняет на ходу, без подготовки. Филлис подносит Молли к гробу. Та торжественно прикладывает Аврору к щеке Саймона, сопровождая это движение звуком поцелуя.

– Может быть, дать Синему крокодилу поцеловать другую щеку, Люк?

Карен нежно за плечо подводит Люка к краю гроба.

Малыш все еще не уверен, но не хочет показаться нерешительным по сравнению с младшей сестренкой и поэтому следует совету.

– А теперь отдайте папе его халат, – говорит мать, вытаскивая его из мешка. – Думаю, мы просто положим его сверху, накроем, вот так. – Она накрывает Саймона халатом и подтыкает вокруг костюма. Может быть, не совсем уместно оставлять его так, но она обсудит это с Барбарой отдельно.

– Ему будет уютно? – спрашивает Молли.

Карен кивает:

– Да, милая. Смотри, как ему мило и уютно.

Ее голос срывается. Нахлынули воспоминания о Саймоне… Бессчетные дни, когда он утром надевал этот халат, идя заваривать чай; выходные, когда он стоял в кухне, готовя завтрак в халате; ночи, когда он быстро накидывал халат, услышав, что кто-то из детей плачет, и шел посмотреть, как там они.

Если рисунки – подарки от детей, то халат, несомненно, подарок от нее. С одной стороны, это кажется такой малостью, а с другой – это так значительно, так глубоко лично. Он определенно неуместен здесь – на блестящем шелке внутри гроба и сером сукне рабочего костюма. И у нее даже не было возможности его постирать. Какая досада!

– Карен, – прерывает ее мысли Филлис.

– А, да, простите. – Карен медленно выдыхает и старается сосредоточиться на настоящем. – Ну, дети, хотите сказать что-нибудь еще? – Оба выглядят смущенными, и она подсказывает: – Хотите попрощаться?

– Прощай, папа, – хором говорят они.

И снова у Карен щемит сердце. Это слишком тяжело для них.

– Вот что я вам скажу, – говорит она; ей самой больше невыносимо наблюдать происходящее. – Думаю, бабушка хочет побыть с папой одна. Поэтому давайте вернемся домой, а потом встретимся с ней там.

Она смотрит на Филлис, действительно ли она хочет остаться.

Та, все еще с Молли на руках, беззвучно плачет, слезы увлажняют белокурые волосы внучки. И коротко кивает.

– Тогда увидимся дома. Наверняка Барбара вызовет вам такси, если вы захотите.

Через несколько минут Карен пристегивает Люка на его кресло в машине.

– Мама! – говорит он.

– Что?

– Ты тоже умрешь?

Сколько вопросов! И все же они помогают сосредоточиться на детях, а не на себе. Она задумывается, а потом говорит:

– Все, кто живет, когда-нибудь умрут, милый. Но большинство рассчитывает прожить дольше, чем твой папа. То, что с ним случилось, очень-очень печально, потому что папа был совсем молодой – ему был пятьдесят один год, – и он не знал, что болен, поэтому его смерть стала для нас всех великим потрясением. Но большинство людей живут до семидесяти, до восьмидесяти лет, поэтому я проживу еще много-много лет. Обещаю. – Она задумывается, как бы это обосновать. – Я ведь моложе папы, ты помнишь?

– Сколько тебе лет?

– Всего сорок два. Так что ты будешь совсем большой и взрослый, когда мне исполнится восемьдесят.

– А бабушка?

Экая неловкость! Тем не менее Карен отвечает:

– Не думаю, что она собирается умереть прямо сейчас.

– Хорошо. – Люк хмурит брови: – Но почему же папа умер?

«Господи, – думает Карен, – если бы я знала!»

21 ч. 33 мин

Дети спят. Филлис уехала. Только Карен и Анна с бокалами красного вина в руках сидят на диване рядом, как сиживали когда-то, более двадцати лет назад. Сидя здесь, у Карен дома, Анна вспоминает: приобретение дома. Они так и не решили, что с этим делать, но ее беспокоит, что это еще одна забота Карен, и потому осторожно касается этой темы.

– Можно у тебя кое-что прояснить, дорогая? – говорит она. – Мы пока оставили дом в Хоуве в подвешенном состоянии, но, надеюсь, ты еще не подписывала договоров?

После паузы Карен отвечает:

– Мы собирались это сделать вчера утром.

– Понятно, – вздыхает Анна.

Следующий вопрос еще более трудный:

– Я просто думала… Ты не хочешь отказываться от этого дела?

– Я думала об этом, – хмурится Карен.

Анна чувствует, что она пытается вникнуть. Большой дом на окраине Хоува: большой ипотечный заем. Или маленький домик – да и не такой уж маленький – у Брайтонского вокзала: вполне подъемная ссуда – или, по крайней мере, не совсем неподъемная. На самом деле ответ ясен: даже если жизнь Саймона была застрахована, Карен одной трудно себе такое позволить. Но она все еще так потрясена, что ей сложнее, чем обычно, собраться с мыслями.

– Думаю, придется отказаться, – продолжает она.

– Отказаться… – Анна качает головой, чувствуя печаль Карен в эту секунду, эту новую потерю. Она знает, что одним из главных требований к новому дому для Карен был двор; как и у многих домов в центре Брайтона, в их доме лишь крохотное патио. Она хотела, чтобы детям было где играть и где она бы могла выращивать цветы и овощи. Саймон любил растения и обожал копаться в земле, он тоже хотел огород побольше, а к дому в Хоуве прилегал великолепный участок в сотню футов. Распроститься с этой мечтой в любом случае нелегко. Но переезд сейчас и правда нереален. У нее и так слишком много хлопот, и это не способ снять стресс. Дом, в котором она живет сейчас, если все обдумать, совсем неплох.

И снова молчание, не считая легкого шума от горящего в камине газа. Рядом улегся котенок, нежась в тепле.

Наконец, молчание прерывается:

– Одна из главных причин, почему мы хотели купить тот дом, – чтобы у Саймона был кабинет и он бы мог работать из дому без этих противных ежедневных поездок. – Карен презрительно фыркает: – Какая ирония, а?

Анна вздыхает:

– Понимаю.

Они с Карен бесконечно взвешивали все «за» и «против» в отношении того, чтобы Саймон завел собственную практику в ландшафтном дизайне. У Карен были кое-какие опасения: «Не очень подходящее время, при нынешнем-то состоянии экономики, и он, может быть, свел бы меня с ума, сидя целый день дома», – но в целом ей очень хотелось, чтобы он проводил больше времени с ней и детьми.

– Он пожилой отец, Анна, с двумя маленькими детьми, но почти их не видит. Двадцать часов в неделю он проводит в этих чертовых поездах.

Действительно ирония.

Анна пожимает Карен руку. Сердце у нее сжимается от этого жеста. Она так понимает чувства Карен, будто они сейчас стали одним существом, с общими ногами, но отдельными головами, как Тяни-толкай в «Докторе Дулиттле»[17].

И пока они так сидят, молча, с бокалами в руках, Анна думает о Стиве. Что бы она делала без него? Как бы справилась с этим? Она представляет свою кровать без него, жизнь без сексуальной близости. Каково это было бы – никогда не разговаривать с ним, не смеяться с ним, не шутить с ним, не дразнить его? Она содрогается. Так хорошо, что он жив.

Потом, мимолетно, как-то извращенно, она задумалась, не было ли бы меньше боли, если бы умер Стив, а не Саймон. Да, это было бы ужасно, но в основном для нее, в то время как смерть Саймона затронула стольких людей. Определенно Стива будет кому-то не хватать – его родителям в Новой Зеландии, которые его любят, сестрам, друзьям. И она, конечно, его обожает. Или ей все-таки невыносимо его поведение по отношению к ней? Но они живут вместе гораздо меньше времени, чем Карен с Саймоном, не так сжились. До встречи с ним у нее была своя жизнь – дом, друзья, работа; она могла бы вернуться к прежней жизни без особой травмы.

Но жизни Карен и Саймона были переплетены в течение двух десятков лет, она зависела от него, а он от нее, ее личность приросла к его. Он играл для нее столько ролей – был не только любовником, другом и наперсником, но и ее спутником в выходные, финансовым менеджером, мастером на все руки, товарищем по играм, садовником, автомехаником, иногда доставщиком продуктов с рынка… Список можно продолжать до бесконечности. Он был как двутавр[18], поддерживающий комнату, в которой они с Карен сейчас сидят.