Дом проблем - Канта Ибрагимов

— А разве классика — плохая музыка? — вырвалось у Мастаева.

— В том-то и дело, что хорошая. Она заставляет задуматься, мечтать, верить. А зачем это в массы? Массам нужны хлеб и попса, — я тебя люблю — ля-ля-ля, ты меня люби — ля-ля-ля. Понял? В Москве новые веяния — перестройка, гласность, свободные, альтернативные выборы на всех уровнях. Надо узнать, чего поистине хочет народ после стольких лет советской власти?

— А для чего?

— Чтобы выверить курс, — Кныш вновь закурил. — Поэтому, раз свободные, так сказать, демократические выборы, тьфу, ну и слово выдумали. Ну, да ладно, еще подавятся своей «демократией» и будут нашу рабоче-крестьянскую власть вспоминать!.. Так, о чем я? А, да, о выборах. Выборы — свободные, действительно, свободные. Поэтому никакой пропаганды и агитации. Мы покидаем эту секту, тьфу, черт, ты накаркал, — эту секцию и перейдем на первый этаж, «Общество «Знание», — он указующе вознес палец. — Пошли.

Кроме пачки папирос и спичек, Кныш даже бумажки не взял. Они спустились на первый этаж, открыли дверь в «Общество «Знание» и сразу перед глазами огромный лозунг «Знание — Сила!»

— Вот это редкая правда на земле, — постановил Кныш.

И здесь никого не видно, да заварен чай — аромат. И обстановка здесь несколько иная — не то что лучше, а свободнее: глубокие кресла, диван.

— Садись, — Кныш сам плюхнулся. — Здесь можешь курить, свобода!.. А в принципе эти выборы — просто блажь. Раньше нам надо было пахать, агитировать, пропагандировать и заставлять голосовать, хотя все заранее известно. А теперь — пусть массы делают что хотят. Наше дело организовать, это мы умеем, проанализировать — этому научимся, и сделать правильные выводы — это нам подскажут.

— А кто подскажет?

— Тот, кто сидит в «Секции пропаганды и агитации».

— Так там сейчас никто не сидит.

— Хе-хе, Мастаев, тебе сегодня все кажется, а свято место пусто не бывает, а то, небось, другие позарятся. Так что, Ваха, дорогой, у нас работа есть, ведь кладезь знаний не исчерпан.

Хотя Кныш предупреждал, что работы будет немного, на самом деле было столько документации и всякой писанины, что сидели не только весь день, но и до ночи. Однако этот труд не был по рабоче-крестьянски изнурительным, наоборот, теперь Кныш все делает спокойно, не спеша, и если раньше он всегда клеймил буржуазию и демократию, то теперь он находит в этом много полезного.

— Видишь, как живут капиталисты, — это они на обед зашли в соседнюю комнату, где на столе столько всего, что Мастаев даже названий таких блюд не знает. — У них принято коньячок, — это во время полдника, и перед уходом, ночь за окном. — Ну а в целом, все-таки буржуи молодцы, их энтузиазм — не почетные грамоты и значки, а то, что существенно, — деньги. Так что Ленина с пиджачка на время убери, а это получи, — он бросил на стол увесистый конверт. От этой фантастической суммы Ваха даже отпрянул. — Бери, бери, — постановил Кныш. — Это аванс. И вот здесь распишись.

— Что это? — испуг в голосе Мастаева.

— Как положено — расходный ордер.

— Но тут написано расстрельный ордер.

— Что?! — Кныш поднес документ к глазам, потом надел очки. — Вот идиоты. Ну, это опечатка. А ты распишись, а завтра я все исправлю.

— Может, я завтра деньги возьму.

— Завтра некогда. Я улетаю в командировку в Москву.

— А может, я замазкой исправлю?

— Мастаев, финансовый документ ляпать нельзя. Да и какая разница: расход — расстрел, на жаргоне — все одно.

— А вы какого звания? — вдруг ляпнул Ваха и сам испугался своего вопроса.

— Товарищ Мастаев, — тут Кныш вновь закурил. — Я солдат революции. Ха-ха-ха! Распишись. Теперь ты тоже. И запомни первое и единственное правило — молчи.

Они распрощались в «Обществе «Знание», и когда Мастаев попал в фойе Дома политического просвещения, там был непривычный полумрак, пустота, и почему-то ковров уже нет. По холодному мрамору каждый шаг как колокол звенит, ни одна лампочка не горит, только там, где «Секция пропаганды и агитации», освещено новое название «Братство: перестройка, гласность, демократия».

Ваха хотел было возвратиться в «Общество «Знание», как вдруг его напугал голос сверху:

— Мастаев, ты что забыл? — Кныш уже на втором этаже, облокотившись на мраморные перила, курит.

— Э-э-э, тут, по-моему, ошибка в названии, после «Братство» двоеточие надо убрать, и далее.

— Где? — перебил его Кныш, сделал несколько шагов. — Вот идиоты, только списывать могут. А ты, товарищ Мастаев, молодец! Все-таки в тебе рабоче-крестьянская бдительность. Иди, все исправим.

Улицы Грозного в фонарях, однако весь город так густо засажен деревьями, что как и в фойе, прохладно, сыровато, тишина, лишь где-то у Главпочты на повороте заскрипел припозднившийся трамвай. Мастаев почему-то глянул вверх, как там символы СССР, а их уже нет. Точнее, не видно. Только на фоне темно-фиолетового неба черный, кажется, колышется флаг, и рядом полумесяц со звездой.

То ли от свежести ночи, то ли вспомнив расстрельный ордер, Мастаев, ежась, вздрогнул. И все же карман приятно утяжелен, мать, наверное, волнуется. Он дворами напрямую побежал домой, и уже у ступенек случайно глянул вверх: на своем балконе стоит Кныш, в майке, курит, как обычно, облокотившись о перила.

Словно видит впервые, Мастаев Кнышу кивнул, как бы здороваясь, а может, прощаясь, чуть ли не бегом заскочил домой. Хотел спросить у матери, когда приехал сосед, а она его опередила:

— Слушай, сынок, только что приехал Кныш. Такой важный, на черной «Волге», с шофером. И со мной такой вежливый, говорит, хорошего я вырастила сына и что ты огромную премию получил. Это правда? За что?

Эти выборы оказались очень сложными, и Мастаев Ваха почти круглые сутки на избирательном участке. И не может справиться с работой, столько нового, непонятного. А как таковых инструкций и положений о новых выборах нет, старые не подходят. Ведь предыдущие выборы — это одна партия, коммунистическая, один кандидат на одно место. Все ясно и понятно, лишь бы явку обеспечить. Если кто посмеет на выборы не прийти — столько рычагов воздействия на избирателя у советской власти, вплоть до того, что участковый милиционер сам с урной и до больного пенсионера, и до пропойцы дойдет, и проголосовать заставит.

Выборы в СССР в конце восьмидесятых — это совершенно новый этап в жизни страны. Старая система себя просто изжила и не могла больше в таком виде существовать. Шли поиски нового пути, так сказать, через свободное волеизъявление граждан, и оно началось. И пусть партия еще, как и прежде, одна, а уже на одно место начальника, точнее народного избранника, — двадцать четыре кандидатуры. И здесь не только члены КПСС, много беспартийных, много простых людей, есть и рабочий, и инженер, и даже колхозник. И что более всего удивляет, нет никакого шаблона. Оказывается, коммунистическая пропаганда и агитация не смогли управлять мыслями людей. Как выяснилось, советские граждане сохранили способность думать, да еще как думать. И это в программе каждого кандидата, где есть и утопия, но в основном много здравых, конкретных предложений по улучшению ситуации в республике и стране.

По национальному составу кандидатов — полное отражение национального состава населения Чечено-Ингушской АССР.

Больше всего чеченцев, потом русские, ингуши, есть и армянин, еврей, украинец и даже грек. Как ни странно, и женщины выразили готовность участвовать в управлении республикой, даже горянка среди кандидатов есть.

Конкуренция колоссальная, если не партии, то инициативные группы поддержки каждого кандидата оказывают давление на руководителя избиркома Мастаева, требуя для себя тех или иных выгодных условий. У самого Мастаева, кроме как зарегистрировать претендента, пока других прав нет. Кныш, как уехал в Москву, так и не звонил. А помимо него что-либо вразумительное по поводу выборов никто сказать не может. Все ждут указаний из Москвы, а их нет. И когда Мастаев уже отчаялся, не зная, как далее быть, даже напечатать избирательные бюллетени не на что, из Москвы, как спасение, правительственная телеграмма: «Тов. Мастаеву В. Г. срочно вылететь в Москву для повышения квалификации и аккредитации».

Так, первый раз в жизни Мастаев попал в столицу СССР. Все, что увидел Ваха, поразило его. Грязь, давка, очереди у касс, неразбериха, крики, всюду вповалку спят люди. В метро и на улицах нищие, попрошайки и почти безучастная милиция.

На такси он добрался до гостиницы «Россия», где ему забронирован номер. Здесь, в фойе, тоже столпотворение, мест нет. Проголодавшись, он пошел в местный буфет. На витрине есть все, даже черная икра, но цены такие, что один его обед — как жизнь неделю в Грозном.

Вечером Ваха решил прогуляться по центру Москвы, везде мусор, какой-то чувствуется беспорядок, в магазинах — сплошь пустые прилавки, даже хлеба нет, в свободной продаже только соль, уксус и какие-то дешевые рыбные консервы. А люди злые, подозрительные, к нему презрительны. И все же Москва есть Москва, чувствуются мощь, масштаб, историческое величие, культура. Правда, последнее где-то «хромает»; он, выросший на городских улицах, остро ощущает характер бытия, к вечеру какое-то напряжение, улицы резко опустели, у гостиницы машины без номеров, в них подозрительные лица с хищными взглядами. Мастаев поспешил вернуться в номер, и уже у двери услышал, как надрывается телефон, явно межгород.