Майлз Бридон - Рональд Нокс

болезнью. Если они готовы по-новому объяснить загадку запертой двери, то у них есть возможность вынести вердикт об умышленном убийстве, совершенном неизвестным лицом или неизвестными лицами. Да, читатель согласится, что коронер всего лишь человек, такой же, как все.

Присяжные, которым оказалось не по силам умственное напряжение, необходимое в данной ситуации, признали наличие преступления без установления преступника.

Коронер поблагодарил их и произнес краткую речь, фактически не имевшую касательства к делу. Он подчеркнул преимущество электрического освещения перед газовым: в доме с электрическим освещением такого вообще бы не случилось. Далее, он настоятельно призвал всех проверять перед сном, закрыт ли газ, а также — что не менее важно — открыто ли окно. Засим дознание было окончено, а Моттрам, который не оставил завещательных распоряжений насчет того, где и как его следует похоронить, на другой день упокоился на кладбище поселка, лицезревшего схватки его юности, и Пулфорд тотчас о нем забыл.

После дознания Лейланд и Бридон, как и уговаривались, решили всесторонне обсудить новые сведения. В гостиницу они не пошли, отчасти потому, что там сейчас было полно народу, а отчасти потому, что, памятуя о бридоновских наблюдениях накануне вечером, опасались чужих ушей. Моросил дождь, и они отправились на гостиничные задворки, откуда заросшая тропинка привела их по берегу реки к развалинам старой мельницы. Возле обветшалого мельничного колеса была не то кабинка, не то сараюшка, щелястая, с дырявой крышей, но все же какое-никакое укрытие от непогоды. Даже посидеть можно, хотя и без особых удобств, благо есть скамейка, сколоченная из узловатых сучьев и покрытая темно-коричневым лаком. Временами, когда ветер задувал в щель за спиной или за шиворот капала вода, приходилось неловко ерзать, но, поскольку «Бремя зол» удобствами так или иначе не баловало, они были вполне довольны своим приютом.

— Признаться, я в некоторой растерянности, — сказал Бридон. — Не то чтобы у меня появились объективные причины пересмотреть свою точку зрения, но раньше я очень хотел видеть здесь самоубийство, а теперь уже нет. Епископ просто замечательный старик и определенно найдет применение этим пятистам тысячам, ну, хотя бы обои поменяет… Или прибавит жалованье своему секретарю. Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания рекомендовать Компании воздержаться от уплаты. Для них это не расход. Но, должно быть, где-то во мне сидит совесть, потому что я, так или иначе, намерен докопаться до истины. Значит, ты говоришь, Моттрам сделал это дополнение меньше трех недель назад?

— Да, примерно так. По моим расчетам, это было до, а не после его визита в Бесподобную.

— Еще не легче. Если он решил одарить пулфордскую епархию, то зачем предлагал аннулировать свою страховку при условии, что мы вернем ему половину взносов? А если не собирался одаривать епархию, то зачем все эти хлопоты с изменением завещания?

— Не забудь, когда сделал это дополнение, он, возможно, еще не побывал у специалиста.

— Тоже верно… Слушай, допустим, он не сделал бы дополнения — какова в таком случае была бы участь страховки? Она что же, как и все остальное, ухнула бы на эти его бредовые затеи с художественными галереями?

— Нет, в завещании не было туманных формулировок вроде «после моей смерти все мое имущество…». Он расписал все подробно и четко, но касательно страховки вообще никак не распорядился. Следовательно, не сделай он этого дополнения, она отошла бы его ближайшему родственнику.

— То есть племяннику? Н-да, неплохо бы повидать этого джентльмена.

— Ты его видел.

— Видел? Где?

— На дознании. Такой тщедушный, невысокий, с крысиной физиономией, стоял на крыльце, когда все кончилось. Это он и есть, Симмонс, а если тебе охота посмотреть, что это за птица, нет ничего проще — у себя в магазине он сам обслуживает покупателей. Подбирая новые подтяжки, или таблетки от кашля, или что-нибудь еще, можно без зазрения совести с десяти утра до семи вечера пользоваться его вниманием.

— Этого-то коротышку я заметил. И не скажу, чтобы он вызвал у меня симпатию. Но знакомство надо непременно продолжить. А ты что о нем думаешь? Извини, наверно, такие вопросы против правил?

— Ну, вообще, я тоже от Симмонса не в восторге. Хотя мы с ним говорили и, судя по всему, он отвечал вполне честно и откровенно. Не нервничал, не вилял.

— Кстати, есть один важный момент, связанный с моттрамовским завещанием. Я полагаю, ты выяснил у юристов, известны ли кому-либо завещательные распоряжения.

— Из основного завещания Моттрам, по их данным, секрета не делал и как будто бы обсуждал его с членами пулфордского муниципалитета. Кроме того, он распорядился, чтобы адвокаты направили заверенную копию Симмонсу, вроде как в упрек; дядя с племянником в ту пору рассорились. А вот с дополнением совсем другое дело, здесь все было как нельзя более конфиденциально. Бринкман и тот ничего не подозревал, хотя, конечно, не исключено, что он врет или осторожничает. В общем, думаю, маловероятно, чтобы о нем знал кто-то еще, кроме тебя, миссис Бридон, ну и юристов, разумеется.

— Так, может, Симмонс воображал и воображает до сих пор, что от нашей Компании ему ненароком обломится большой куш? Или, по-твоему, он не знал, что Моттрам застрахован?

— Почему? Наверняка знал, ведь в первом завещании, которое Моттрам аннулировал, страховка на дожитие была четко оговорена. Так что не ты один интересуешься молодым Симмонсом… Ну, какое у тебя складывается впечатление?

— Раз уж мы играем в открытую, я должен тебе кое-что сказать, иначе будет нечестно. Недели три назад Моттрам крупно поспорил с епископом по какому-то богословскому вопросу и пытался убедить его преосвященство, что у человека есть моральное оправдание творить зло во имя грядущего добра.

— Большое спасибо за информацию, дружище, но подобные домыслы меня не слишком увлекают. Моя задача — ловить людей, которые творят зло, а во имя чего они его творят, мне безразлично.

— Значит, эта информация тебя не впечатляет?

— Да не очень.

— Ну и ладно. Может, удвоим ставку?

— Удвоим? Ты с ума сошел! Впрочем, я и сам хотел предложить то же, но думал, ты наверняка откажешься. Ведь денежки-то, считай, у меня в кармане!

— Это мы еще посмотрим. Так согласен или нет?

— Согласен? Что ж, если хочешь, я готов учетверить.

— Идет! Стало быть, двадцать фунтов. А теперь послушай мою версию.

— Охотно. Но уж потом с удовольствием поучу тебя уму-разуму.

— Ну так вот, — начал Бридон, — с самого начала все эта история для меня крепко пахла самоубийством. Каждый шаг Моттрама казался продуманным шагом человека, идущего навстречу вполне определенной denouement[15]. Накануне, когда он ходил к епископу, вид у него был