Алиби для бультерьера - Наталья Александрова

— Что вы говорите! — Маркиз изобразил на лице светлый восторг. — Я это непременно учту!

Алоизий поглубже натянул на лоб свою конькобежную шапочку, взвалил на плечи абалаковский рюкзак и побрел к выходу, толкая перед собой тележку. Продавец на диване внезапно открыл глаза, но при виде Алоизия тут же испуганно зажмурил их снова. Он решил, что ему приснился кошмар.

Леня посидел еще немного, чтобы дать продавцу время окончательно упасть в объятия Морфея, потом вскинул сумку с канцтоварами на плечо и на цыпочках вышел из магазина. Сумка была тяжела, однако Леня не очень расстраивался по этому поводу. Путь его лежал через дорогу в музей писателя Панаева.

Леня Маркиз был человек не вредный и по-своему честный. Так, например, в своих мошеннических операциях он никогда не трогал людей малообеспеченных — пенсионеров, бюджетников, вдов, сирот и многодетных родителей с маленькими детьми. Правда, злая на язык Лола утверждала, что так поступает Маркиз не из сострадания, а исключительно из расчетливости, потому что хлопот с такими людьми много, а результат почти нулевой. Но так говорила Лола только в том случае, когда была на своего компаньона очень обижена.

Однако даже богатых людей Леня никогда, что называется, не раздевал до нитки и не снимал последнюю рубашку, всегда оставлял малую толику денег «на развод».

Никто, и прежде всего он сам, не назвал бы Маркиза Робин Гудом — этаким благородным разбойником, который все, что награбит у богатых, немедленно раздает бедным. Но отчего не помочь людям, когда есть возможность? Лене Маркизу, величайшему мошеннику всех времен и народов, как он сам себя называл, не чужды были некоторые необременительные добродетели.

Вместо того чтобы выбросить ненужные ему канцелярские принадлежности, полученные у Алоизия Закидонова, Леня решил отнести их в музей Панаева. Жаловалась же ему престарелая экскурсоводша, что фондов отпускают мало, а посещают музей плохо, можно сказать, игнорируют писателя Панаева.

Через две минуты он стоял уже перед старой дверью с покрытой зеленью бронзовой ручкой и читал надпись на мемориальной доске, сообщающую несведущим прохожим, что в этом доме тогда-то и тогда-то проживал известный писатель-демократ И. И. Панаев.

Гардероб пустовал, и Леня с маху протащил свою сумку на второй этаж, где сидела на стуле дама в зеленом пиджаке — экскурсовод Сырникова Анна Семеновна.

— Гражданин! — вскричала она строго. — Что это вы себе позволяете? Здесь вам не вокзал и не рынок, здесь музей!

— Знаю, знаю, — Леня с облегченным вздохом поставил сумку на пол, — здесь очаг культуры. Так позвольте мне как поборнику этой самой культуры и горячему поклоннику писателя-демократа Панаева подбросить в ваш очаг пару-тройку поленьев.

С этими словами он раскрыл перед изумленной экскурсоводшей клетчатую сумку.

Если Леня и ожидал в ответ на свой широкий жест слез благодарности, пожатия рук и уверения, что о нем не забудут никогда, то в данном случае он глубоко просчитался. Анна Семеновна заглянула в сумку, и ни один мускул не дрогнул в ее лице.

— Что это? — спросила она суровым голосом.

— Спонсорская помощь, — любезно объяснил Леня, — примите как дар музею от частного лица. Гусиными перьями писал Иван Иванович Панаев, упокой Господи его душу! А вам удобнее будет писать авторучкой. И так далее.

Далее минут сорок Леня убеждал престарелую экскурсоводшу, что он не вор и не шутник, в доказательство показал квитанцию, полученную от Алоизия Закидонова, и наконец сумел убедить Анну Семеновну в своих честных намерениях.

— Но почему? — спросила она. — За что нам все это богатство?

— Из благодарности, — скромно ответил Леня, — ибо здесь, в вашем музее, я впервые узнал замечательного русского писателя Панаева, узнал, какой это был человек и гражданин. Как это писал его лучший друг поэт Некрасов…

— «Поэтом можешь ты не быть…» — со слезами на глазах проговорила Анна Семеновна.

— «Но гражданином быть обязан!» — подхватил Леня, радуясь, что у него такая хорошая память, и продолжил: — Кто я раньше был? Простой человек! Ну знал, конечно, Пушкина — «Буря мглою небо кроет…» или там Чуковского — «Ехали медведи на велосипеде», да слышал краем уха, что Анна Каренина от несчастной любви бросилась под курьерский поезд. А вы раскрыли мне глаза. Я понял, как далек я был от совершенства и как много потерял в жизни, что не читал произведений выдающегося писателя Ивана Ивановича Панаева.

Тут Леня остановился перевести дух и подумал, куда его несет. Ну не хочет тетка брать канцтовары, так и черт с ней! Было бы предложено!

— Я всегда верила, что искусство непременно найдет путь к сердцу простого человека! — с пафосом сказала Анна Семеновна. — Что вы! Даже тот ужасный мужчина, который приходил к нам вместе с дамой в леопардовой шубке…

— Что же он сделал? — заинтересовался Леня.

— Наш музей произвел на него такое сильное впечатление, что он пришел к нам во второй раз!

— Сегодня? — оживился Леня.

— Утром. Я было сперва решила, что он опять будет встречаться с той же леопардовой дамой, и даже хотела сделать ему предупреждение, что тут литературный музей, а не дом свиданий, но он был один. Пробыл, правда, недолго.

«Еще бы он с дамой, когда ее давно прикончили», — подумал Леня, рассеянно попрощался с экскурсоводшей и ушел.

Всю дорогу домой он думал, для чего приходил в музей снова тот мужчина и вообще кто он такой. И не он ли убил жену Окуня? Или все же ее прикончил любовник, а сам пустился в бега? Хотя если бы он ее убил, то сделал бы это раньше, в офисе, и тот рыжий тоже мог успеть раньше. А вот муж… Допустим, Маргарита взяла что-то из офиса, потом в музее Панаева передала это рыжему. Но муж-то ведь мог не знать, что у нее этого нет, стал требовать, пытать… Или не муж, а кто-то другой. Но для чего тогда муж обеспечивал себе алиби? И при чем тут большой конверт с документами?

Леня решил, что настала пора познакомиться поближе с Василием Романовичем Окунем. Но для этой цели ему непременно нужен был Анатолий Зевако.

В ту ночь Сергей пришел в себя от холода.

Холод был резкий, обжигающий, мучительный.

Сергей замотал головой, вскрикнул, попытался понять, где он находится.

Он был в машине, но эта машина не ехала по улице, не стояла в гараже или на обочине дороги, а медленно плыла. Точнее, погружалась в темную, непрозрачную воду.

Вода наполняла машину больше чем наполовину и быстро прибывала. Черная, ледяная вода.

Это от ее обжигающе холодного прикосновения Сергей пришел в себя.

Он разом вспомнил все.

Вспомнил встречу с Маргаритой в офисе, вспомнил звонок Ивана, вспомнил пустой сейф. Вспомнил поездку с Василием и то, как компаньон подсел в его машину и прижал к лицу платок с хлороформом… Дальше была темнота.

Вот, значит, как.

Его пронзила обида, возмущение… так поступить с компаньоном, можно даже сказать, с другом… впрочем, хорош друг… что он сам вытворял за спиной Василия с его женой…

Ледяная вода подступила к горлу, поднялась выше…

Некогда предаваться самокопанию! Некогда лелеять свои обиды! Спастись, спастись любой ценой!

Он схватился за ручку, попытался открыть ее под водой, но рука соскользнула, а при второй попытке ручка отломалась.

Вода поднялась до губ, захлестнула лицо…

Неужели это все?

В первый момент он готов был принять такой конец.

Сдаться, закрыть глаза, прекратить всякое сопротивление… больше не видеть лицо предателя-компаньона, лицо опостылевшей любовницы, не вздрагивать каждый раз, услышав холодный, безжалостный голос Ивана…

Но потом его охватил ужас: неужели он погибнет в ледяной весенней воде, неужели рыбы обглодают его лицо, неужели невский ил похоронит его под своей скользкой толщей?

Сергея передернуло от такой перспективы.

Холод проникал в его тело, заполнял каждую его клетку.

От холода Сергея охватывало предсмертное ледяное, тупое безразличие.

Он и прежде был безволен, плыл по течению, делал то, что от него ожидали окружающие, а теперь, в этой черной воде, можно было окончательно отдаться этому безразличию.

Сознание мутилось, но тело не хотело сдаваться, не хотело умирать, оно само, без его участия из последних сил боролось за жизнь.

Тело повернулось на бок, сложилось пополам. Ноги подтянулись к подбородку и, распрямившись, как стальная пружина, ударили в боковое стекло.

Стекло выдержало.

Вода наполнила машину до самой крыши.

Дышать больше было нечем, и Сергей почувствовал странное облегчение — сейчас все кончится, больше не надо будет бороться, не надо будет думать…

Но упорное тело действовало само, без его приказов.

Снова ноги подтянулись к подбородку, распрямились, ударили в стекло…

Проклятое стекло снова устояло.