Алиби для бультерьера - Наталья Александрова

Но упорное тело действовало само, без его приказов.

Снова ноги подтянулись к подбородку, распрямились, ударили в стекло…

Проклятое стекло снова устояло.

Ну все… на этот раз, кажется, действительно все…

Ему очень хотелось вдохнуть полной грудью. Пусть это будет самый последний вдох. Пусть при этом легкие наполнятся ледяной водой, пусть они разорвутся от боли, пусть…

Он снова неловко повернулся на бок… и тут ему на глаза попалась вторая дверца, с пассажирской стороны. Та, через которую выскочил Василий.

Выскакивая, он неплотно захлопнул ее.

Правда, давление воды со страшной силой прижало эту дверцу к корпусу, но теперь, когда внутри машины тоже была вода, давление уравновесилось.

Ни во что не веря, ни на что не рассчитывая, в последнем безнадежном порыве Сергей навалился плечом на эту дверь, и — о чудо! — она медленно, с трудом открылась.

Сергей оттолкнулся ногами от противоположной стенки, с трудом протиснулся в проем, выскользнул из погружающейся машины и рванулся вперед и вверх…

Правда, на какое-то время он полностью утратил представление о направлениях, не мог понять, где верх, где низ, где спасительная поверхность, где илистое речное дно — вокруг него был только мутный сероватый кокон ледяной, беспросветной, безнадежной темноты, но тело опять само решило за него эту задачу, само поняло, где спасение, само рванулось из смертельного плена — и Сергей прорвал невидимую границу, его голова оказалась над водой и он сделал мучительный, разрывающий легкие, но такой желанный вдох…

Он дышал и не мог надышаться.

В первый момент казалось, что больше ничего не нужно, кроме этого сырого весеннего воздуха, пахнущего смолой, талым снегом, ржавым железом, пеньковыми канатами и мокрыми досками. Но затем, когда легкие наполнились кислородом, он понял, что до спасения еще очень далеко. Ледяная вода не хотела отпускать его, она сковывала движения, замедляла ток крови, проникала к самому сердцу, сжимая его, словно ржавыми клещами.

Ко всему прочему мокрая одежда стала тяжелой, как свинцовые гири, и тянула Сергея в речную глубину.

Он понял, что главное сейчас — двигаться, двигаться, пока хватает сил, и сделал несколько сильных гребков.

Плавал он хорошо, но, конечно, не в таких условиях — в теплом южном море или в голубой прозрачной воде бассейна, а не в ледяной апрельской реке, да к тому же в мокрой, тянущей на дно одежде…

Двигаться, двигаться!

Еще несколько гребков…

Сознание снова начало мутиться. Холод довершал свое дело, лишая его последних сил, лишая остатков воли.

И в тот момент, когда ему казалось, что все кончено, он почувствовал под ногами илистое, неровное дно.

Сергей сделал еще одно, последнее усилие — и потерял сознание.

И опять оно вернулось к нему от холода.

Он приоткрыл глаза и застонал.

— Живой! — раздался над ним хриплый незнакомый голос. В этом голосе прозвучало откровенное разочарование. — Живой! — повторил невидимый голос. — Возись теперь с ним! Ох, грехи наши тяжкие!

Сергей снова мучительно застонал и попытался приподняться.

Тело онемело от холода и не хотело слушаться.

Сергей почувствовал острый и свежий запах реки, почувствовал под собой сырую осклизлую почву и понял, что успел в полубессознательном состоянии выбраться на берег. Глаза с трудом разлепились, и он сначала увидел прямо над собой голое поникшее дерево, а потом ссутулившегося рядом человека.

Человек был одет в какие-то грязные обноски.

Его лицо, до глаз заросшее пегой клочковатой бородой, покрывали синяки и ссадины. Из этой кошмарной маски выглядывали два живых, насмешливых глаза.

— С днем рождения! — прохрипел этот удивительный представитель человеческого рода. — Считай, ты сегодня второй раз родился! За это дело, голубь ты мой, выпить надо!

— Я сейчас от холода околею! — с трудом проговорил Сергей, стуча зубами. — Так что день рождения отменяется!

— Обожди. — Бомж принялся рыться в своих лохмотьях и наконец вытащил небольшую бутылочку с какой-то зеленоватой жидкостью. — Вот, видишь, голубь, как тебе повезло? У меня для хорошего человека всегда найдется… — Он приподнял голову Сергея, поднес пузырек к его губам: — Пей, голубь, не стесняйся!

Сергей почувствовал резкий, отвратительный химический запах и хотел с негодованием отстраниться… но губы сами приоткрылись, и он невольно сделал глоток.

Нёбо обожгло, потом жидкое пламя перетекло в пищевод, ударило в желудок…

Ничего более отвратительного Сергей не мог себе представить.

Смесь ацетона, бензина и сероводорода только приблизительно могла дать представление об этом напитке.

Но огонь, вспыхнувший в желудке, в считанные секунды распространился по всему телу, и Сергей почувствовал, что оживает, что может даже двигаться.

— Ну вот, голубь, поживешь еще немножко! — прохрипел бомж и отнял у него пузырек. — Мне-то оставь!

Он жадно, до последней капли допил зеленую жидкость и аж крякнул от удовольствия.

— Что это было? — с трудом выговорил Сергей, показав глазами на опустевший пузырек.

— Понравилось, да? — Бомж хрипло рассмеялся. — Молотов-коктейль! Сам изобрел! — Он потянулся и проговорил, придирчиво осмотрев Сергея: — Ну, голубь, если встать сможешь — надо нам с тобой домой двигаться, а то и вправду от холода околеешь! Больше-то у меня согревающего не осталось…

— Домой? — переспросил Сергей.

Домой… может ли он сейчас вернуться домой? Есть ли у него этот самый дом?

Бумаги, которые ждет Иван, пропали. Причем, судя по тому, как вел себя Василий, именно он украл их. Как уж он сумел это сделать — отдельный вопрос, но сделал. В этом можно не сомневаться. Обеспечил себе алиби и хотел убить его, Сергея, чтобы списать кражу на него. Как говорится — концы в воду.

Буквально в воду — в черную, ледяную апрельскую воду.

Так что появляться сейчас дома ему никак нельзя.

Иван ни в какие его объяснения не поверит, возьмет в оборот и будет прессовать, пока не останутся от Сергея рожки да ножки… Иван за те бумаги кого угодно на куски разорвет.

— Домой мне никак нельзя… — едва слышно проговорил Сергей.

— А я не про твой, я про свой дом говорю, — успокоил его бомж.

Он встал и помог Сергею подняться на ноги.

Ноги подкашивались, земля качалась и норовила завалиться набок, но нежданный попутчик подставил Сергею свое плечо, и они медленно двинулись вдоль берега реки.

Берег был скользкий и неровный, ноги разъезжались, и если бы не бомж, Сергей снова свалился бы в реку, и уже точно не встал.

— Куда мы идем? — проговорил он через несколько минут, почувствовав, что силы на исходе.

— Я же тебе сказал — домой! — отозвался бомж и покосился на Сергея как на неразумного ребенка.

— И далеко еще?

— Да уж, считай, пришли!

С этими словами попутчик придержал Сергея за рукав и вдруг пихнул куда-то вбок. Продравшись сквозь голые кусты, они оказались на небольшой вытоптанной площадке, с одной стороны которой виднелось строение — не то сарай, не то трансформаторная будка, но больше всего это походило на деревенский дощатый сортир. Провожатый Сергея отогнул две доски и залез внутрь. Там он покопался немного и вскоре вылез, бросив к ногам Сергея какой-то тюк.

— Одежонка это тебе, — сказал он.

Сергей пошевелил ногой дурно пахнущие тряпки.

— Что кривишься? — добродушно спросил провожатый. — Не модное, зато сухое. Не чванься, парень, ведь дуба дашь в мокром-то…

Куртку Сергей бросил еще в реке, так что теперь мужик жадно схватил мокрый пиджак и брюки, рубашку и даже галстук. Сергея же он обрядил в хламиду, которую только условно можно было считать пальто, и в засаленные рабочие штаны. Из ботинок вылили воду, но сменить их на галоши Сергей категорически отказался.

— Теперь пойдем, обчеству тебя представлю! — радостно сказал мужичок и потрусил вперед. — Не отставай, скоро уже!

Действительно, впереди, прямо по курсу, сквозь голый весенний кустарник мелькнул дрожащий огонек.

Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого сгрудились самые фантастические персонажи.

Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы Горького «На дне».

Из того спектакля запомнилось не очень много — то, что знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно пошитые в театральной мастерской.

Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие, не поддельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни в одном театре.

По большей части это были так называемые синяки, то есть алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского, как блин, лица. Судя по почтению, с каким с ней разговаривали окружающие, она была здесь самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.