Архив Шамбала - Константин Гурьев

— Ну, и что из этого следует?

— А то и следует, что в первые послереволюционные годы большевики были светочем для всех, кто стремился к свободе, к преобразованиям. И большевиков встречали как избавителей, как вождей и пророков. И старались им помогать, чем только можно.

— В том числе и рукописями?

— В том числе, я думаю. Хотя, возможно, для кого-то рукописи обладали невероятной ценностью. Вы что-нибудь слышали об организации под названием «Единое трудовое братство»?

Корсаков ответил уклончиво (не мог же он рассказывать о папках, виденных им совсем недавно, летом, когда так трудно пришлось распутывать дело о «заговоре Ягоды»):

— Приходилось.

— Вот как? — удивился Сутормин. — Между прочим, вы — первый, от кого я слышу такой ответ.

— Честно говоря, это следы некоторого интереса. Правда, я данной организации коснулся по другому поводу.

Сутормин реагировал хорошо, адекватно и уточнил:

— Видимо, речь шла о репрессиях в НКВД?

— Да. Но, повторяю, только слышал, ничего более, — решил не отвлекать собеседника своим знанием Корсаков.

— Так вот, — почти продолжил Сутормин. — Организацию создали в Питере в середине двадцатых годов. Поначалу она была просто сообществом ученых, верящих в некие неведомые силы, которые можно изучать и подчинять человеку. Одним из основных регионов, интересовавших этих людей, стала территория в районе горных массивов

Памира. Там будто бы хранится вся мудрость веков, которая теперь, после победы большевиков, воистину может служить благу человечества! Через некоторое время идеи эти заинтересовали и ЧК, которая старалась держать под контролем любые проблески интеллекта. Создателя «Братства», профессора Варченко, пригласили в Москву, на Лубянку, где он обо всем и рассказал. И сразу же его идеями увлекся, так сказать, в практической плоскости Глеб Бо-кий. Мало того, что он был одним из создателей ВЧК, так он еще умудрился получить задание лично от Ленина.

— И что же за задание? — поинтересовался Корсаков, которого уже не удивляло, когда каждый, кто пояснял о «тибетских рукописях», так или иначе касался Бокия и Блюмкина.

— Единого и точного ответа на этот вопрос все еще нет и вряд ли появится, — ответил Сутормин мимоходом и пояснил. — Не забывайте, что ВЧК, так или иначе — спецслужба, то есть структура закрытая! Официальная версия заключается в том, что Бокий был гениальным шифровальщиком, если можно так выразиться. И задача перед ним ставилась простая: знать все о замыслах врагов Советской власти и скрывать все тайны самой этой власти.

— И что же заинтересовало Бокия в этом «Братстве»?

— Как чекиста его могли заинтересовать новые пути борьбы за власть над людьми, а как человека…

Сутормин задумался.

— Понимаете, Бокий занимался исследованиями в разных сферах. Он, например, расшифровывал информацию, содержащуюся, как он утверждал, в картинах Малевича или Сомова, представляете?

— И расшифровал?

— Так ведь, что значит «расшифровать»? Это значит точно раскрыть то, что хотели засекретить. А что там хотел скрыть Малевич? Неизвестно, да и Малевич ничего подобного не говорил, — усмехнулся Сутормин. Он взял со стола документы, протянул их Корсакову. — Вот. Читайте, смотрите, готовьте, так сказать, решение.

Корсаков сначала просто просмотрел все бумаги. Посмотрел и замер на миг. Потом для вида еще полистал, задал несколько вопросов. Но голова его в это время уже была занята совсем другими мыслями. В одном из листов, лежавших перед ним, он увидел знакомую фамилию и фразу: «Теперь о том, что просил товарищ Зенин 3.»…

Таких «совпадений» не бывает, и «Зенин 3>, конечно, — тот самый Зеленин, который помогал ему в деле о «внуке Николая Романова»! Зелениным тот стал уже в пятидесятые годы, после того как отсидел срок в лагерях. И даже инициалы подтверждали, что отчету этому много-много лет.

Зенин, помнится, еще в конце тридцать седьмого был арестован. Значит, никаких указаний уже давать не мог. А после освобождения он сменил и фамилию, и имя, и отчество и стал Александром Сергеевичем Зелениным. А до ареста был Зиновием Зениным.

Ну, что же, все сходится, подтверждая подлинность бумаг, но запутывается, вовлекая в круговерть событий все новых людей и новые пласты времени.

Корсаков размышлял над превратностями судьбы, когда Сутормин после недолгого раздумья произнес:

— Не хочу, чтобы картину, которая у вас складывается, дополнили другие люди, и не в мою пользу. Вы слышали о журнале «Штерн»?

— Да, — ответила Корсаков и спохватился. — Кстати, вспомнил я о нем сразу, а не слышал давно, лет пять, наверное.

— Больше, — успокоил Сутормин. — Много больше. А ведь журнал был авторитетнейший, его мнение во всем мире ценилось, и не только в Западной Германии. А репутацию потерял моментально, и знаете — как? Весной восемьдесят третьего года «Штерн» всех ошарашил сенсацией: начинаем публиковать дневники Гитлера. Представляете? Почти сорок лет, как Гитлера нет, а дневники его только сейчас найдены! Принес их некий Конрад Куяу, брат которого, мол, тайком переправил дневники аж из ГДР. И, дескать, виднейшими экспертами подтверждена подлинность авторства и материалов. (За дневники, между прочим, «Штерн» уплатил девять миллионов западногерманских марок — огромные деньги.) Однако Куяу вскоре добровольно явился в полицию и поведал, что все эти дневники — фикция, которую не распознали эксперты! Бумага, на которой «дневники Гитлера» написаны, состарена самым простым образом, а сведения, якобы, почти конфиденциальные, взяты из обычных книг и статей по истории нацизма, ну и так далее.

— И зачем вы это рассказываете? — спросил Корсаков.

— Затем, чтобы вы понимали, что подделка — дело выгодное, значит, распространенное. Ведь Куяу подделал материалы, очевидцев которых тогда, в начале восьмидесятых, было еще много миллионов в разных странах. А мы с вами вели речь о рукописях, которым сотни лет! Сотни лет! Кто будет устанавливать подлинность?!

Голос Сутормина выдавал озабоченность и взволнованность, и Корсаков невольно подсказал:

— Ну, как — кто? Есть же эксперты.

— Эксперты, эксперты, — повторил Сутормин. — Ну, естественно, эксперты.

Он помолчал, будто решая какую-то задачку, потом предложил:

— Вот, судите сами, мой дорогой Игорь: вы много слышали о скандалах в мире, например, легкой атлетики? Не о скандалах с допингом — это понятно. Можете себе представить, что атлет выиграл забег, а ему говорят: бег твой эксперты оценили как некрасивый, потому и победу мы отдаем не тебе, а тому, кто пришел третьим? Правильно, не можете! Ни один судья в здравом рассудке на такое не отважится: не из-за высоких нравственных принципов, а потому, что никакие нормы относительно красоты или правильности бега в определении победителя не учитываются. Их просто нет! А теперь вспомните, как много скандалов в соревнованиях, например по фигурному катанию. Помните, у наших на Олимпиаде хотели медали отнять?! А почему это возможно?