Архив Шамбала - Константин Гурьев

Ну, ладно, разные там Рерихи и Блаватские — люди творческие, мыслят образами и окружающее воспринимают чувствами. Им, как говорится, сам Бог велел верить во все таинственное. (Почему-то вспомнились мемуары царского премьера Сергея Витте. Тот писал о Блаватской, с которой находился в далеком родстве: «Ее нельзя воспринимать всерьез». Хотя, может, ревновал к славе госпожи?)

Вообще, слава и память — предметы странной конфигурации, подумалось Корсакову.

Вот, тот же самый Витте и Столыпин, к примеру. Витте поддерживал равновесие в общественной жизни и сделал русский золотой рубль средством международных расчетов. Но его стараются не вспоминать. Столыпин же пытался все подчинить своему властолюбию, ничего не дал, кроме пустых обещаний, а его до сих пор проталкивают в «гиганты», достойные всяческого поклонения.

И, кстати, все через одного хотят всеобщего поклонения и послушания, не меньше! Ну, значит, до сих пор есть много желающих овладеть этой самой «космической энергией», чтобы управлять людьми!

Зазвонил телефон: Афонин подъехал и ждет у входа в кафе.

11. Казань. Понедельник

Принимали Корсакова в настоящей «профессорской» квартире, все коридоры и закуточки которой были напичканы разного рода стеллажами, полками и этажерками, на которых стояли, лежали и валялись книги.

Беседовать устроились в кабинете хозяина, где мягкий, приглушенный свет настраивал на философский лад.

— Значит, вы из самой столицы к нам пожаловали за этим артефактом? — улыбнулся Афонин.

— Почему «артефактом»? Сутормин ничего такого не говорил, — встревожился Корсаков: не хотелось важную беседу начинать с «выяснения отношений».

— Ну, во-первых, он бы и не сказал. Его-то дело — продавать, и продавать с выгодой, — хитро улыбаясь, пояснил Афонин. — Однако вы меня не совсем точно поняли. Артефакт — это ведь не только заведомый обман. Это и обман невольный, так сказать, искренний. Ну, а у Жоржа Сутормина этот обман еще и от… неполного знания, от неуверенности. В общем, назовите как угодно, сути это не изменит.

— Мне так не показалось, — отговорился Корсаков.

Не повторять же то, о чем и сам Сутормин рассуждал.

— Честно говоря, я в некотором недоумении, — продолжил Игорь. — Сутормин, рассказывая о ценности предлагаемых документов, ничего подобного не говорил. А мне он показался человеком искренним.

— Нет, нет. Ах уж эта молодость! Вечно куда-то спешит, не дослушает нас, стариков, — заохал «старик», на вид которому было всего около шестидесяти.

Значит, подумал Корсаков, по мнению профессора, ляпнул он что-то такое, о чем говорить не следовало. Но Афонин и не думал запираться.

— Дело, видите ли, в том, что смотрели все эти бумаги три человека. Двое — специалисты по культуре Востока, точнее, по Тибету, насколько это возможно. Они давали заключение раньше меня. Что касается рукописей, то я с ними спорить не могу. Не моя, так сказать, стихия. А вот по бумагам, которые прилагались к свиткам, они тоже дали заключение, но заключение поверхностное.

— Вы в этом уверены? — ухватился Корсаков.

— Видите ли, есть в данных «бумагах НКВД» — неточности, вызывающие серьезные сомнения. Я об этом сразу заявил, но все вместе они меня переспорили. Вернее, я и не стал возражать. В конце концов, там ведь — комплекс довольно разнородных материалов, а я не специалист по тем, которые составляли, так сказать, сердцевину. К тому же меня всего-навсего попросили высказать мнение, выслушали его, оплатили услугу. Ну, а то, что с моим суждением не согласились… Ну, что же. Вольному воля. Правильно?

— Да, профессор, но вы уверены, что все оценили правильно?

— Там и оценивать-то, по существу, было нечего. Ну, разрозненные листки. Такое впечатление, что кто-то брал, например, доклад или отчет и удалял один-два листка — первый или последний. Или — оба. Первый, чтобы не было видно — кому написано, последний, чтобы не видно было — кто и когда писал. Все, что в середине, может относиться к чему угодно. Понимаете?

— Нет, — решительно и напористо признался Корсаков.

— Ага, — смущенно крякнул профессор. — Ну, представьте себе, что вы пишете письмо, в котором, среди прочего, рассказываете о просмотренном кинофильме. Вы пересказываете сюжет, даете свои оценки игре актеров и так далее, понимаете?

— Да, — кивнул Корсаков.

— Вы пересказываете, не создавая ничего. В этом суть! И если теперь убрать страницы, из которых ясно, что это пересказ чьей-то истории, то посторонний читатель решит: все написанное — ваш собственный рассказ. Теперь понятно?

— Вы думаете, бумаги и есть такой же «пересказ»?

— Неверная формулировка. Я не уверен, что они не являются пересказом. Понимаете различие? Ведь документы эти, если действительно настоящие, относятся к деятельности чекистов. То есть по своему жанру являются скорее всего донесениями, рапортами и отчетами, понимаете?

Корсаков согласно кивнул. Он все больше склонялся к мнению Афонина. Сутормин в самом деле мог просто «заколачивать бабки на раритетах».

Профессор тем временем продолжал:

— И тогда вполне естественно найти в них именно пересказы, основанные на фактах и мнениях, полученных от других людей. У меня нет оснований полагать, что на этих листках зафиксированы знания того времени, к которому их относят, а не более поздние известия.

— Ну, а если более поздние? Что это меняет?

— Голубчик, да вы что! Это меняет все! Представьте, что сегодня вы находите письмо, в котором кто-то называет, например, победителя в финальном матче чемпионата мира по футболу. И это не осьминог Пауль, вечная ему память, а какой-нибудь спортивный журналист. И он подробно описывает, кто, когда и как будет забивать голы в матче, который, якобы, состоится через несколько дней или часов, представляете?! Сейчас результат известен всем, но на письме стоит дата — за несколько дней до финала. Как вы оцените такое «предсказание»? Вот то-то! — торжествующе заключил Афонин. — Понимаете схему, как могли быть составлены эти отчета? Некий факт описан так, будто ему только предстоит свершиться. И тогда из документа видно, что описан не свершившийся факт, а пророчество!

— И вы думаете, что эти документы?..

Афонин промолчал, и Корсаков подумал, что, наверное, трое оппонентов серьезно его «задавили», чтобы устранить разногласия.

— Ну, а какое же вы все-таки дали заключение? — поинтересовался Корсаков.