Улица - Мордехай Рихлер

— Рассказец — первый сорт, — сказал папа. И, рассиявшись в улыбке, обратился к маме: — А я-то думал, что он паразит. Короче, поэт. А он — писатель. Ну что ты на это скажешь? — Папа закатился смехом — он просто-таки захлебывался от восторга. — Прошу прощения, — сказал он и пошел мыть руки.

— Возьмите ваш рассказ, Мервин, — сказала мама. — Я, пожалуй, не стану его читать.

Мервин опустил голову.

— Мам, ты пойми, Мервин вынужден писать такие штуки. Для денег. Есть-то ему нужно.

Мама задумалась, но ненадолго.

— В таком случае я дам вам совет, — сказала она Мервину. — Не нужно ему говорить, ради чего вы… ну, вы меня понимаете.

— Разумеется.

— Мистер Кейн, а как называется твой роман?

— «Жиды пархатые».

— Ты что, сдурел?

— Это же ирония, — сказала мама.

— Ишь ты. Ну да.

— Я хочу швырнуть эту гнусную клевету в их гнусные рожи, — сказал Мервин.

— Ну да. Как же, как же.

Папа решил повести Мервина к Танскому — познакомить его со своими приятелями.

— Да ты там за один вечер, — сказал папа, — наберешь столько материала — на целую книгу хватит.

— Думаю, Мервину с ними будет неинтересно.

Мервина, как я заметил, мамины слова огорчили. Но идти против ее воли он не посмел. Вспомнив одно его высказывание, я вмешался в разговор:

— Художнику может пригодиться любой опыт.

— Верно, — сказала мама, — я как-то об этом не подумала.

В итоге папа, Мервин и я отправились к Танскому. Папа показал «Либерти» засегдатаям Танского. Пока Мервин прикуривал одну сигарету от другой, кашлял, глупо ухмылялся, снова кашлял, папа расписывал завсегдатаям, какой он многообещающий писатель.

— Если он такой большой писатель, чего ради ему жить на нашей улице?

Папа объяснил, что Мервин только что окончил свой первый роман.

— Когда роман выйдет, — сказал папа, — этот мальчик будет играть в команде Высшей лиги.

Завсегдатаи оглядели Мервина с ног до головы. Его костюм лоснился.

— Да будет вам известно, — сказал Мервин, — даже в лучшие времена художнику непросто заработать на жизнь. Общество по своей природе враждебно художнику.

— Ну и что, один ты, что ли, такой? Я вот слесарь. Общество ко мне не враждебно, но у меня такие же трудности. Слышь, заработать на жизнь всем трудно.

— Вы не понимаете. — Мервин чуть попятился. — Я восстал против общества.

Танский ушел за стойку — Мервин ему не понравился.

— Горький — вот писатель. Не то что этот парень…

К Мервину, раздвинув окруживших его завсегдатаев, подошел отец Молли.

— Ты и вправду написал роман? — спросил он.

— Сейчас его роман читает один большой издатель в Нью-Йорке, — сказал папа.

— Ты не забывай, — сказал Такифман. — О евреях надо писать только хорошее.

Шапиро подмигнул Мервину. Завсегдатаи заулыбались, одни — сконфуженно, другие — ободряюще: они верили в Мервина. Мервин ответил им не без пафоса.

— Я твердо уверен, — сказал он, — что пойдет время и у нашего народа будут основания гордиться мной.

Сегал поставил Мервину угощение — пепси и бутерброд.

— И полгода не пройдет, — сказал Сегал, — а я буду хвастать, что знал тебя, еще когда…

Мервин — на крутящемся табурете у стойки — поворачивался туда-сюда.

— Я еще перезоилю Золя, — сказал Мервин и залился смехом.

— Как ты думаешь, война будет? — спросил Перлман.

— Да отцепись ты, — сказал папа. — Человеку надо перевести дух. Даем советы только в рабочее время, так ведь, а, Мервин?

Мервин хлопнул себя по коленям, снова захохотал. Отец Молли отвел его в сторону.

— Ты написал этот рассказ, — сказал он, — не отпирайся: я все равно докопаюсь.

— Угу, — сказал Мервин. — Я тот щелкопер, который его намарал. Но рассказ — ерунда, роман — вот главное дело моей жизни.

— Знаешь, кто я? Отец Молли Розен. Не отступайся, Мервин. И ни о чем не беспокойся. Положись на меня.

Мама еще не легла, когда Мервин вернулся домой. Сидела в одиночестве на кухне.

— И надолго же вы там застряли, — сказала она Мервину.

— Никто его не держал.

— Он слишком хорошо воспитан, — сказала мама и заложила закладкой тисненой кожи «Грозовой перевал»[121]. — Он ни за что не скажет, что ему скучно с такой заурядной публикой.

— Скажи, Мервин, — папа подыскивал аргументы. — Нет, ты скажи, ведь второго такого, как Такифман, днем с огнем не сыскать.

Губы Мервина распустились было в улыбке, но у мамы вырвался вздох, и он отвел глаза.

— Мне, пожалуй, пора на боковую, — сказал он.

— В таком случае, — папа приспустил подтяжки, — кому надо в места уединенные, пусть заявит об этом сразу же, а нет — пусть потом пеняет на себя.

— Сэм, ну что ты. Ты нарочно говоришь такое, чтобы меня расстроить.

Папа прошел в комнату к Мервину. Легкая улыбка играла на его губах. Мервин — теряясь в догадках — выжидал. Папа потер лоб. Подергал себя за ухо.

— Короче, я не дурак. Чтоб ты знал. Жизнь тебя перемалывает, и все же…

— Ваша правда, мистер Херш.

— Но ты не кончишь ее ничтожеством вроде меня. И я рад за тебя. Словом, спокойной ночи.

Спать тем не менее папа лег не сразу. А достал свою давным-давно заброшенную коллекцию трубок, разложил на кухонном столе — чистил, приводил в порядок. И со следующего же утра начал выискивать в газетах заметки, где рассказывались истории из жизни с интересным поворотом, которые Мервин мог бы использовать. Назавтра папа вернулся с работы рано — не заскочил, как за ним водилось, к Танскому, не потребовал с ходу ужина, а прямиком пошел к Мервину. Я слышал, как они разговаривают вполголоса. В конце концов маме пришлось их прервать. Звонила Молли.

— Мистер Капланский, Мервин. Не хотите ли встретиться со мной в пятницу вечером? Я свободна.

Мервин молчал.

— Мы могли бы посидеть на горе, посмотреть на прохожих. Словом, все будет, как вы захотите.

— Это ваш папа подучил вас позвонить мне?

— Какая вам разница? Вы хотели встретиться со мной. Так вот, в пятницу я свободна.

— Извините, никак не могу.

— Я что — вам больше не нравлюсь?

— Конечно же, нравитесь. И меня влечет к вам отнюдь не только в чувственном плане. Но мы встретимся, только если вы сами желаете встречи со мной, в ином случае — нет.

— Мервин, если вы не пойдете со мной на свидание в пятницу, папа не пустит меня в субботу на танцы с Солли. Мервин, ну пожалуйста.

— Мне очень жаль. Но я вынужден вам отказать.

Мервин рассказал маме про звонок Молли — она его одобрила.

— Вы поступили правильно, — сказала она.

Однако через несколько дней ее всерьез озаботило состояние Мервина. Он больше не спал до полудня. Наоборот, вставал раньше всех, становился у окна — поджидал почтальона. Но и после того, как почтальон проходил, Мервин не садился за роман. А бесцельно слонялся по дому или шел пройтись. Прогулку, как правило, завершал визит к Танскому. Там его уже поджидал папа.

— Знаешь, — говорил Шугарман. — Я тебе такого могу порассказать из своей жизни — животики надорвешь. Книга бы вышла — первый сорт.

Завсегдатаи интересовались мнением Мервина о Шоломе Аше[122], красной угрозе и неблагодарных детях. Подтрунивали над восторгами папы.

— Послушать его, так ты гений на все сто.

— А что, — сказал Мервин, подмигнул, подул на ногти и потер их о лацкан пиджака, — Как знать.

Тут отец Молли и скажи:

— Утром я прочел в «Газетт», будто Хемингуэю заплатили сто тысяч долларов, чтобы сделать кино по одному его рассказу. А за целую книгу заплатят уж не меньше, чем за пять рассказов. Ведь так?

Мервин закашлялся, прочистил горло, ничего не ответил и тут же ушел. Перекрахмаленный воротничок рубашки врезался в его безволосую, натертую докрасна шею. Когда я догнал его, он сказал:

— Стоит ли удивляться, что многих художников довели до самоубийства. Никто нас не понимает. Мы ведь не бежим наперегонки, чтобы побольше ухватить.

В пятницу в семь тридцать к нам пожаловала Молли.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила мама.

— Я пришла к мистеру Капланскому. Ведь он, насколько мне известно, снимает здесь комнату.

— Лучше сдавать комнату, чем выгадывать по пятьдесят граммов с каждого полкило.

— Если вы намекаете на магазин моего отца, в таком случае, не хотелось бы этого вам говорить, но отпускать в кредит каждому встречному-поперечному он не может.

— Лично мы везде платим наличными. Чур-чур.

— Ничуть в этом не сомневаюсь. Ну а теперь я, с вашего позволения, хотела бы увидеть мистера Капланского.

— Он еще обедает. Но я справлюсь — сможет ли он вас принять.

Молли не стала ждать. Оттеснив маму, она прошла на кухню. Глаза у нее припухли. Похоже, она плакала.