Поселок кентавров - Анатолий Ким

– Считай, что ты как страус-лереке, запертый в земляной тюрьме,- пояснил ему Пассий.

– Но туда, в земляную тюрьму, страусов сажают, чтобы они несли яйиа! -

воскликнул Хикло в отчаянии. 1

– Вот и тебе придется делать что-то вроде этого, рекеле Хикло,- сказал Пассий.- Только надо будет не просто нести яйца, а носиться с ними от одной молодки к другой. Но думаю, что это не доставит тебе удовольствия.

– Почему это? – забеспокоился Хикло.- Почему ты так нехорошо думаешь, рекеле!

– Потому что ты это будешь делать не по желанию, а по принуждению,- с глубокомысленным видом изрек Пассий.

– Нет, по желанию! – возразил Хикло.- У меня всегда это идет по желанию.

– На сей раз не будет этого,- сурово отрезал Пассий.- Потому что народ

наш уходит в Большую смерть. А когда это происходит, никто из елдорайцев

ничего уже не хочет.

– Но я же хочу! – сердито проворчал Хикло.- Я и сейчас не прочь…

– Ничего ты не хочешь,- оборвал его Пассий.- Это тебе кажется, что хочешь. У тебя просто сказывается привычка помахать, и это, рекеле, вовсе не то священное хотение, которое знавал наш кентаврский народ когда-то. Да и я сам, признаться, еще помню кое-что из своей давно прошедшей молодости.

Два старых кентавра разговаривали, -стоя по разные стороны загородки; Пассий держался за забор, положив руки на жердь, и связанный Хикло с завистью смотрел на эти свободные руки.

А невдалеке мегарские пролетарии обедали, сварив в котле птицу мереке, которая накануне сама подошла к ним с любопытствующим видом и была убита ударом палки по голове… Один древне*греческий пролетарий вдруг вскочил с места и стал подзывать Пассия, взмахивая рукою, в которой была зажата крупная птичья кость.

Старый Пассий понимал жесты людей, знал их привычки, поэтому он покорно направился на призыв, хотя мудрому кентавру вовсе не хотелось этого делать Но знал он также, что если не послушается человека, будет хуже, ибо он чи непостмиание хватает палк и бьет ею по голове непослушника Воля людей к насилию была известна Пассию, и он боялся этой злой воли. Но сейчас старому кентавру было особенно страшно.

ОТСТУПЛЕНИЕ 11.

Когда Пассия не стало в Кентаврии, ферма по разве*дению конелюдей изрядно разрослась: голов пятнадцать самок с детьми_ изловили греки в лесах у Дальнего ущелья и на старом пожарище.

Одичавшие кентаврицы кусались и царапались, но мегарские пролетарии связывали им руки, так же как и старичку Хикло, из-за чего последнему приходилось любить самок, не обнимая их за талию.

Но несмотря на это, все кентаврицы вскоре понесли, что стало заметно по их округлившимся животам и, главное, по их заметно смягчившемуся поведению. До этого своего положения они все были злы как черти, беспрерывно грызлись, лягались, даже, бывало, дрались головою, не имея возможности пустить в ход руки, скрученные у них за спиной.

Их особенно раздражало сие обезрученное положение, при котором они даже есть должны были как животные, хватая ртом из долбле*ных корыт куски лачачи, которую научились выращивать чужеземцы на обрабатываемых полях кентавроводческой фермы.

К тому же лишенные привычной возможности беседовать стоя друг против друга и при этом накручивая на палец свою длинную грудь, кентаврицы вовсе разучились улыбаться и разговаривать. Со связанными за спиной руками кентаврские кумушки общаться меж собою не могли. Как молчаливые тени бродили они внутри загородки, каждая сама по себе, и рядом семенил на тоненьких ножках ее лагерный ребенок.

И только один Хикло суетился среди угрюмых кентавриц, со скуки болтая сам с собою или ведя безответный односторон*ний разговор с какой-нибудь дремлющей кентаврицей. И вот однажды люди, державшие их в невольничьем лагере, вошли внутрь его со смотанными веревками в руках. Они стали ловить и вязать беременных маток в одну длинную цепь, собираясь гнать их караван в сторону моря. Малых кентаврят решено было не вязать, потому что они никуда от матерей никогда не убегали.

Когда все кентавроматки были связаны в одну длинную колонну, два плебея подошли к ее голове, где находился старичок Хикло, и хотели его развязать, чтобы отпустить на все четыре стороны – он был не нужен больше людям. И вдруг перед ними раскрылась завеса мира, из-за которой выступили несколько круглоголовых томсло с четырьмя пальцами на руках. Они каким-то невероятно мощным ветром сдули в одну сторону всех древне*греческих пролетариев и крепко прижали их к жердям ограды.

Затем на глазах у греков развязали пленниц и старенького их мужа, пошире раздвинули завесу мира – и одного за другим провели сквозь нее всех кентавров. Онемевшие от страха мегарские плебеи стояли, прижавшись к забору, и таращили глаза на то, как уходит за полупрозрачную, словно радуга, и такую же чудесную завесу не очень длинная вереница последних на земле кентавров.

Во главе с худеньким лысым старичком Хикло кентаврицы удалялись, ведя за руки своих детей,- все выше и выше в глубину открытого неба.

Старый кентавриарх Пассий, приблизившийся к обедавшим древним гре*кам, был ими осквернен следующим образом. Торговец рассказывал своим товарищам, что кентавры никогда не едят мяса и что даже звероловы, добыва*ющие меха на потребу, выбрасывают туши благородных оленей и горных муфлонов.

Это сообщение торговца и раззадорило мегарских плебеев на одну выходку: они решили накормить жирным супом из птицы мереке достопочтен*ного Пассия. Налили полную чашу бульона, сунули ее в руки старику, и он, зная, что пропал, зажмурился и выпил всю чашу до дна. Потом он, к большому разочарованию зрителей, вернул посудину и преспокойно отошел в сторону, свесив на грудь лохматую голову с большой лысиной.

Не видя в нем никаких изменений, фермеры еще несколько раз кормили его мясной пищей, ожидая от этого хоть каких-нибудь последствий Но поначалу ничего не было заметно. Вкушение еды, для приготовления которой надо убить кого-нибудь и отрезать от него кусок, не оказало вроде бы никакого воздействия на кентавра. Обладатель просторнейшего брюха, Пассий благополучно перева*рил съеденное мясо, не умер, но вскоре стал заметно жиреть, и с живота его…

Тогда и стал замечать кентавр, что люди начали все чаще задумчиво Посматривать на него, а иной древнегреческий пролетарий прямо подходил к нему и заинтересованно ощупывал его бока, с озабоченным видом хлопал его по лысому брюху. Однажды приблизился к нему философ Евклид и начал такой разговор:

– Скажи, о мудрый Пассий, за кого ты сам себя принимаешь – за человека больше или за лошадь?

– За елдорайщика все же,- последовал ответ, сопровождаемый глубоким у вздохом.

– Ну а таковой, которого ты назвал, кем больше является – человеком или животным?

– На это трудно дать ответ, о чужестранец,- молвил кентавр без особенного воодушевления.- Амазонки в соседней стране считают, что всякий, имеющий меж ног что-то иное, чем у них, уже не человек. А дикие лошади из степей Танопостана считают, что с такой висюлькой, как у человеческих самцов, нечего даже и думать, чтобы считать себя елдорайцем. Нас же они признают – кентавр может стукнуть себя по брюху бельберей елдышкой ничуть не хуже какого-нибудь дикого жеребца.

– Это все интересно, но мне желательно узнать другое,- сдержанно произнес философ.- Не насколько елдорайцами, а насколько человеками или лошадьми вы сами себя считаете? Кентавр – ‹конь или человек?

– Елдорайщик,- последовал уверенный ответ.- Или, если на правильном греческом языке, елдораец. Иным себя ни один кентавр не считает… А зачем тебеи' нужно знать, о чужеземец, наше кентаврское мнение по этому поводу?

– А затем,- отвечал Евклид,- что от этого зависит многое, о, очень многое! ^

И в первую очередь твоя собственная жизнь, Пассий. Буду откровенным с тобою, потому что ты полюбился мне своей мудростью. Мои спутники уже давно обсуждают меж собою, можно ли есть мясо кентавра или нельзя. Мы поистра тили все свои стрелы, охотясь в лесу, и теперь нам живется голодновато, сидим мы на одной рыбе, которую, ты знаешь, не очень легко поймать в глубокой реке…

Вот мы и думаем: можно ли съесть тебя? И это нелегкий вопрос! Если ты больше животное, нежели человек, то какой грех в том, чтобы употребить твое мясо в пищу? А если ты больше человек, чем животное, то как можно съесть тебя?

Это же, сам понимаешь, почти людоедство… Вот мне и хотелось выяснить, как ты разбираешься в этом сложном философском вопросе. '

– Я понимаю так, что нижнюю мою часть, которая лошадиная, вам съесть можно,- отвечал Пассий.- А верхнюю, которая человеческая, есть нельзя.

– Какая мощная диалектика!- восхитился Евклид.- Какая прямота и логичность м'ышления! Ты все больше восхищаешь меня, о Пассий! Так ты ' считаешь, что можно съесть твою лошадиную часть?

– Вполне,- подтвердил кентавр.- Ешьте на здоровье.