Путь к гротеску - Иштван Эркень

— Как только нас здесь не будет, — продолжила жена, — этот доктор Браниско пролезет сюда.

— И я тоже об этом подумал, — согласно кивнул Прохоцк и. — По-моему, докторша его простит.

Мужа жилички, с которым она жила врозь, на самом деле звали не доктор Браниско, а Казмир Андришка. У стариков Прохоцки это было общей слабостью: будучи не в силах запомнить новые фамилии, они подставляли взамен какое-нибудь другое, более привычное слово. Если, к примеру, их знакомили с человеком по фамилии Кирай[4], то по возвращении домой один из них ронял замечание: «Этот Владислав производит впечатление весьма утонченного господина», и другой тотчас понимал, о ком идет речь, а новое прозвище раз и навсегда оставалось за человеком. Например, Желтова, продавца из угловой бакалейной лавки, Ирма окрестила «Лимончиком», и эту кличку перенял от нее не только муж, но и все жители квартала.

— Ну, а теперь надо отправить телеграмму, — сказала Ирма.

— Я как раз хотел сказать, — кивнул Прохоцки. — Ты полежи еще чуточку, а потом сходим на главный почтамт.

Он очень медленно усваивал какую бы то ни было перемену, а Ирма обладала как раз противоположным характером. События подталкивали ее к действию; вот и сейчас она не в силах была усидеть без дела: поспешно оделась, пришпилила к седым волосам подкладной пучок, при этом составляя вслух текст телеграммы для дочери.

— Почта никуда от нас не убежит, — пытался сдержать ее рвение муж. — Приведи прическу в порядок, а потом вместе напишем.

Жена и внимания не обратила на его слова. Чуть шепелявя — так как шпильки она держала наготове, зажатыми в розовых, по-девичьи мягких губах, — она продиктовала мужу текст телеграммы. И Прохоцки опять понапрасну пытался воспротивиться: на почту пришлось отправляться немедля, Ирма ни на миг не давала передышки им обоим. Она гнала дела перед собою, как свору собак; в ее грузном теле жила подвижность ласточки.

По пути она на минуту остановилась у ручного ткацкого станка, с которого свешивался на пол шарф в шотландскую клетку. Взглянув на недоконченную работу, она с вырвавшимся из глубины вздохом простилась с нескончаемыми вечерами, когда они с мужем общими усилиями ткали цветные шарфы. В течение нескольких лет они существовали лишь на те скудные средства, что кооперация платила за шарфы и докторша вносила за комнату; присылаемые из-за границы посылки лишь изредка облегчали их участь.

Ирма положила шарф на столик. По ее белокожему — сердечком — лицу типичной бабушки, обычно бархатистому и матовому, как яичная скорлупа, разлился румянец. Зарделись и обе висячие родинки — у основания носа одна и на пухлом, с ямочкой, подбородке — другая. Склонившись на плечо мужа, она прошептала:

— Все-таки господь сподобил, Михай…

Это были их последние спокойные минуты. Начиная с этого момента им больше некогда было радоваться предстоящему отъезду. Шел спешный обмен телеграммами. Супругам пришлось составить дорожный план, что оказалось не так-то просто, потому что дети и прочие родственники — все предъявляли на них права: им хотелось повидать главу семьи, похвастаться своим жильем, детьми, коммерческими успехами. Но разработать такой маршрут, чтобы посетить всех, было невозможно, если только не совершить кругосветный круиз… Ветром судьбы семью раскидало по всему миру так, что на каждую часть света пришлось по родственнику.

Миши, их единственный сын, обосновался в Сиднее. Из дочерей, славящихся своей красотой, Лилла с мужем жила в Лондоне, а Вера нашла свое счастье в Канаде. Один из племянников — архитектор Шандор Прохоцки — подвизался в Алжире, а плотоядная Гиза Корнхубер, в пятый раз выйдя замуж, поселилась на ранчо близ Map дель Плата. И вот теперь, когда родители готовились в дорогу, семья, попирая расстояния, словно бы пыталась воссоединиться вновь. «Постарайтесь достать билеты на английское судно, потому что оно наверняка причалит в Портсмуте». Или: «Не понимаю, почему нужно делать крюк ради Вериных красивых глаз, ведь Вера с мужем еще в прошлом году собирались наведаться в Европу». Родители первое время отвечали на подобные письма-телеграммы, а потом Ирма села и в подробном письме Лилле точно подсчитала, во что обойдутся пароходные и железнодорожные билеты и сколько долларов потребуется на прочие дорожные расходы. «Это очень большая сумма, доченька, вы уж постарайтесь распределить ее между собой по справедливости. Что же до наших планов, то мы сядем на пароход в Гамбурге; это кратчайший путь, а мы — люди старые». Материнское письмо вызвало новую лавину корреспонденции, которая теперь уже осталась без ответа. Супруги Прохоцки занялись оформлением документов.

Потребовалась масса справок, разрешений, подтверждений, налоговый лист, медицинское заключение и выписки из метрических книг. Официальным инстанциям не было конца; едва кончали обивать пороги в одном месте, как в другом надо было начинать все снова. Тихая, безмятежная жизнь стариков превратилась в сплошную беготню. Защитная оболочка, благоприобретенная за долгие годы покойного сосуществования, вдруг треснула, а сквозь трещины проглянула разница в темпераментах.

Ирма стремилась сделать все сразу. Как-то утром, к примеру, она встала с тем, что сейчас они отправятся делать прививки, а потом занесут паспорта в английское посольство. Прохоцки, однако же, остался спокойно сидеть в кресле.

— Посол никуда не денется, Ирма. Сперва надо бы узнать, к какому участковому врачу мы относимся.

— Это и привратник может сказать.

— Я уж и сам об этом думал. Узнаю у привратника.

— Ну тогда пошли делать прививки.

— Участковый врач тоже никуда от нас не сбежит, — с раздражающим спокойствием ответствовал Прохоцки. — Сегодня уладим дело с привратником, завтра сделаем прививки, а посольство оставим на послезавтра.

— Это только тебе так кажется, мой Михай! — воскликнула жена и напялила шляпку, словно давая понять, что она немедленно идет в посольство, как бы вредно это ни отразилось на ее сердце. Она выскочила в прихожую, громко хлопнув дверью.

Прохоцки закурил обычную после завтрака сигарету, и уходящий к потолку дым бледно-голубыми буквами выписывал что-то в воздухе, верно передавая дрожь его руки. Минуту спустя буквы эти сделались совершенно неразборчивы, потому что дверь из прихожей распахнулась и Ирма прокричала оттуда:

— Сколько бы ты ни мудрил, мы все равно уедем, так и знай!

Осенью сравнялось сорок лет их совместной жизни. Друг друга они называли «моя Ирма», «мой Михай», да и перед другими говорили так: «Михай мой принес», «моя Ирма испекла»… Супруги любили или не любили одни и те же кушанья. Попробовав суп, они или оба тянулись за солонкой, либо соли не добавлял ни один из них. Они умели читать взгляды друг друга. Никакие пререкания не в силах были нарушить эту связь, которая гнездилась уже вне сферы чувств. Размолвки, ссоры и сопутствующие им обиды были немыслимы в этом нравственном климате. Даже самое резкое расхождение во мнениях не заходило дальше удивления. «Странная ты какая, моя Ирма» — на их языке означало примерно то же, что для молодых супругов разъехаться по разным квартирам. Но теперь удивление стало постоянным гостем у стариков Прохоцки, в особенности после первого визита доктора Браниско, то бишь Казмира Андришки.

Старику и прежде было не по душе, что жена намеревается «разбазарить» всю обстановку. Казалось бы, женщины должны быть более привязаны к вещам, ан нет! — Ирма находила истинное удовольствие в этой тотальной распродаже и с такой же легкостью расставалась с проданными вещами, как с выдыхаемым воздухом. Правда, пока что ни с чем не пришлось распроститься, поскольку Прохоцки настоял на том, чтобы до дня отъезда из квартиры не было вынесено ни одной вещи. Но тяжкие муки ему причиняло уже то, что чужие люди разглядывают картины, переворачивают ковры наизнанку, включают и выключают люстру; в такие моменты Прохоцки выходил из комнаты, а если дело доходило до торга, он вообще удалялся из дому. И в тот день, когда очередной покупатель, чуть ли не принюхиваясь, со всех сторон обошел их белоснежную фарфоровую печь, способную украсить любую девичью комнату, он сказал жене:

— Не дело это — так разбрасываться имуществом.

— Странный ты какой, мой Михай! Что же нам остается делать?

— Надо найти человека, который купит все сразу.

— Где же найти такого человека? — удивленно воззрилась на него жена.

— Этого я и сам не знаю, — признался Прохоцки.

Так что предложение доктора Браниско пришлось как нельзя кстати.

В тот раз они увидели его впервые. Их жиличка — Пирошка Чика, врач-терапевт — всего лишь три года прожила с мужем в тесной и неуютной квартире. Жизнь ее сложилась очень неудачно. Вынужденная сносить постоянное общество свекрови, которую сын поддерживал буквально во всем, молодая докторша какое-то время терпела этот двойной гнет, а затем бросила своего Андришку вместе с его мамашей и квартирой и сняла у стариков Прохоцки меньшую комнату с отдельным входом — правда, через ванную. Едва она успела к ним въехать, как хозяев выселили из столицы в деревню, в Затисский край.