Тайна трех: Египет и Вавилон - Дмитрий Мережковский

Именно в этой свободе, полете от земли к небу и от неба к земле — особенность воскресения египетского.

«Да будет мне дано совершать все превращения, какие пожелаю», — говорит умерший (Кн. Мертв., I, 20). Он может быть всем, чем хочет, — светилом, человеком, богом, животным, растением.

«Я — чистый лотос, расцветший на краю неба, ноздрям бога Солнца благоухающий». «Я — Змея, дочь земли». «Я — крокодил, царь ужаса». «Я — ласточка, я — ласточка. Я — скорпион, сын солнца». «Я — пребывающий в Оке Солнечном» (Кн. Мертв., LXXI–VIII).

Жизнь во многих телах — казнь за грехи, «карма» для индийцев, а для египтян награда.

Но эти «превращения» — не «переселение душ», как полагал Геродот (II, 123). Душа человека не может войти в новое тело и снова родиться, потому что тело, проекция личности, так же неповторяемо, единственно, как личность. Одна личность — одно рождение, одна смерть.

Метемпсихозы не могло быть в личном Египте, как в безличной Индии не могло ее не быть. И мы действительно знаем, что это учение, цвет индийской мистики, занесено в Европу с Востока (баснословный поход Диониса, путешествие Пифагора в Индию).

«Сердце», ав, есть узел, связующий тело с духом, трансцендентный узел личности, единственной, божественной: «Ты есмь Я, Я есмь Ты».

Вот почему душа, после всех превращений, возвращается к своему телу. От «нетленных Созвездий Севера», сходит в могилу и смотрит с любовью на свое земное тело, в свое земное лицо, положив обе руки на сердце мумии: «сердце рождения моего, сердце матери моей, сердце земное мое, нужное мне для моих превращений, не покидай меня!.. Ты — Я во мне. Ты — мой Ка (Двойник) в теле моем. Ты — Хнум (бог Ваятель), изваявший члены мои» (Кн. Мертв.).

Это и значит: тело есть проекция духа, личности. Вот почему и абсолютное утверждение ее не есть бессмертие души, а воскресение плоти.

Душа не рождается в новом теле, а только проходит сквозь него — «превращается». Эти превращения нужны ей для того, чтобы участвовать, вместе со всею тварью и самим Творцом, в творческой эволюции. Не в покое пребывают мертвые, а в вечном делании — «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» — борются со смертью и побеждают ее не только в себе, но и во всей космической плоти: и мертвые с живыми жизнь творят.

Так как плоть человека может воскреснуть только с плотью мира, то их надо соединить. Для этого в тело умершего вкладывается, вместо вынутого сердца, изваянный из драгоценного камня Скарабей, Священный Жук (Ateochus sacer), изображающий сердце — малое солнце в теле человека, и солнце — большое сердце в теле мира.

Имя Скарабея — Cheper — «становиться», «превращаться». Это превращение и есть «творческая эволюция», тот «стремительный натиск, который способен сокрушить все, что стоит на пути его, и опрокинуть многие преграды, — может быть, даже смерть».

С тою же целью кладется в гроб, под голову мумии лист папируса с молитвою к богу солнца, Ра: «О, Сокровенный, Амон, бодрствующий в небе! Обрати лицо твое к телу сына твоего… Имени его не забудь. Прийди к Озирису такому-то (имя умершего). Даруй теплоту под голову его. Он есть душа великого тела (Бога Ра), погребенного в Гелиополе. Имя его — Светозарный, Сущий, Ветхий деньми. Он есть Ты» (Кн. Мертв.).

Воскрешающее солнце должно согреть затылок, мозжечок умершего. Тут опять «материализм»; но за материализмом кажущимся — символизм подлинный.

Сокол могучий, ширококрылый,Оба неба пролетающий;Через небо подземноеСпешащий в беге недреманном,Чтобы утром взойти на месте своем;Самый тайный из тайных богов!Жизнью твоей оживают мертвые,Даешь ты дыхание ноздрям недышащим,Расширяешь горло стесненное.

Это из молитвы восходящему солнцу, а вот из другой молитвы солнцу заходящему:

Когда за край неба нисходишь ты,К Владыке вечности, Царю подземному,То сущим в смерти свет несешь…И, прославляя тебя из гробов своих,Воздевают усопшие длани свои,Веселятся под землею сущие.

Думать, что воскрешающая сила солнца — только физическая, значит ничего не понимать в египетском воскресении. Тут физическому, внешнему отвечает внутреннее. Недаром имя Озириса, солнца ночного: «Самый тайный из тайных богов», а имя Ра, солнца дневного: «Сокровенный».

Для того чтобы воскресение могло завершиться вовне, в плоти человека и мира, оно должно начаться внутри, «в духе и истине». Вот почему мертвые, на Страшном суде, судятся перед лицом Истины, богини Маат. На одну чашу весов кладется сердце человека, а на другую — изваяньице Маат или перо легчайшее. И человек говорит сердцу своему: «Сердце мое, сердце матери моей! не восставай на меня, не свидетельствуй против меня…»

Если стрелка на весах не дрогнет, чаша с сердцем не опустится, то человек оправдан и сам произносит свое оправдание перед лицом Озириса:

«Я не делал зла, не насильничал, не крал, не убивал, не лгал… не прелюбодействовал… не гневался до ярости… Я никого не заставлял плакать… не отнимал молока у грудного младенца… не принуждал людей работать сверх сил… Я был отцом для сирот, мужем для вдов… Я питал алчущих, поил жаждущих, одевал нагих… я чист, я чист» (Кн. Мертв., 125). — «Войди в таинственную дверь Аменти» (загробного мира), — отвечает Озирис. И человек входит — воскресает (Кн. Мертв., 126).

Десятисловие Моисеево не выше этого, и вообще выше нет ничего, до Нагорной проповеди.

Если же чаша с сердцем опустится, то человек осужден.

Сердце — существо от человека отдельное, не эмпирическая, а трансцендентная личность, некий Бог, живущий внутри человека. Само оно грешить не может и восстает, свидетельствует против человека, если он согрешил грехом смертным, и тогда уже не возвращается к нему, отходит в «Обитель сердец», особую часть загробного мира, обрекая человека на «смерть вторую», без воскресения. «Умереть смертью второю» — величайший страх египтян.

Так отвечает внутреннее внешнему, внутреннее солнце Истины, Маат, — внешнему солнцу мира, Амону-Ра.

Но мертвых воскрешает не истина, а иное солнце, лучезарнее.

Когда скорпион укусил младенца Гора, сына Озирисова, то мать Изида возопила к солнцу, и оно не взошло, и ночь была на земле, пока бог Тот не сошел с неба, не исцелил Гора и не отдал его матери. С той поры читается над больными детьми молитва-заклятие Изиды: «Остановилось солнце и не сдвинется, пока дитя исцеленное не возвратится матери, так же как Изиде — Гор» (Меттернихова стела).

Таково чудо любви — закон сверхъестественный, повелевающий законам естества.

И самого Озириса что воскрешает?

Изида плачет над ним: «Я — сестра твоя, я люблю тебя. Приди к своей возлюбленной! Приди к сестре-супруге твоей… Когда я увидела тебя, то возрыдала, возопила голосом громким, до самого неба, а ты не услышал… Я — сестра твоя, на земле тебя любившая; никто не любил тебя больше, чем я».

Ты побеждаешь любовью…Лучи твои проникают в сердце морей…Ты утешаешь дитя во чреве матери,Прежде чем его утешит мать.

Это говорит величайший царь Египта, Ахетатон-Уаэнра, «Сын Солнца Единородный», почти современник Моисея и, может быть, не меньший пророк, чем он, — тот, кто первый сказал Отцу: «Никто не знает Тебя, кроме Сына Твоего, Уаэнра».

Сердце мира — солнце любви. Тайна сердца— любовь, тайна солнца — любовь, а тайна любви — Воскресение.

«Верующий в меня не увидит смерти вовек», — это мог бы сказать Озирис — тень Воскресшего.

ТАЙНА ДВУХ В ОЗИРИСЕ

«Не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их и сказал: будут два одна плоть» (Матф. XIX, 4–5). Так было в начале, в Завете Отца; так должно быть и в конце, в Завете Сына, ибо недаром же Сын повторяет слово Отца.

Так должно быть, но, на самом деле, не так. «Не читали ли вы?» Да, читали, но не поняли. Именно здесь, в тайне пола, в Тайне Двух, всего ощутительнее, при совпадении обоих Заветов в неподвижном догмате, в статике, их расхождение в движущей воле, в динамике.

«Неужели христианин должен совершать половой акт вне молитвенного озарения, как бы во славу Велиара?.. Нет, признаю и исповедую, что и в момент совокупления с женою своею я так же должен мысленно, умом и сердцем, предстоять пред Богом, как предстою пред Ним, когда, во время священнослужения, нахожусь пред престолом алтаря Господня», — пишет протоиерей Устинский, благочестивый русский священник, подлинный израильтянин, в котором нет лукавства, В. В. Розанову, едва ли не первому мыслителю, за две тысячи лет христианства, поднявшему религиозный вопрос о поле (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, 231).