Ночью на белых конях - Павел Вежинов

В конце концов академику пришлось взять стебелек. Он аккуратно положил его между страницами записной книжки и спрятал книжку в карман. Только тут Ирена успокоилась.

— Вот так, — довольно сказала она. — Даже если все это одни мои фантазии, что вам мешает взять с собой этот листок?.. Будет по крайней мере память о Венгрии.

— Память о вас, — ответил он. — И к тому же просто невероятная. Я впервые вижу, чтобы женщина добровольно отказалась от своего счастья, да еще ради какого-то старого усталого человека.

— Как вы не понимаете! — воскликнула она умоляюще. — Это счастье действительно ваше. Можно обмануть себя, обмануть других. Но нельзя обмануть судьбу. На то она и судьба.

Вскоре они уехали. Ветер все так же пригибал траву, и там, где в ее бесконечном море возникали невидимые волны, зеленый цвет внезапно становился особенно ярким. Вокруг было так же пустынно, клубящиеся впереди рваные облака, словно испарения, поднимались ввысь, к небу. И вдруг в одно мгновение все рухнуло — мимо них, поблескивая стеклами кабины, промчался безобразный дребезжащий грузовик.

В Эгер они приехали к обеду. Тонкая прозрачная пелена окончательно растворилась в небе, древний город сверкал на солнце. Они устроились в гостинице и тут же спустились в ресторан. Академик удивлялся легкости, с какой его несли ноги. Легкость словно бы шла изнутри, из переполненной воздухом груди. Ирена уже дожидалась его. Эта странная женщина, казалось, была совсем не похожа на других. Он просто не понимал, когда она успевала позаботиться обо всем, в том числе и о своем туалете. Сейчас ее глаза поблескивали ласково и весело.

— Вы, кажется, не верите в чудеса, господин профессор, — сказала она, — оттого и в клевер не хотите поверить.

— По-вашему, чудо — это обязательно что-то невероятное и сверхъестественное?

— Почему бы и нет? Разве сама природа не сверхъестественна?

— Само ее название показывает, что она и есть воплощенная естественность.

— Пусть так! И все же без чудес жить нельзя. Так же, как без надежды.

— Я могу жить и без надежды и без чудес.

— Нет, не верю! — ответила она. — Скажите, неужели вы твердо и беспрекословно верите, что когда-нибудь умрете?

— А как же иначе? — удивился он.

— Сомневаюсь! Вы, естественно, знаете, что умрете… И все же не верите в это, я хочу сказать, не верите в самой глубине души. Никто не верит. И я не верю. Как это так мир вдруг останется без меня? Это абсолютно невозможно! — закончила она совершенно серьезно.

Академик еле заметно улыбнулся.

— Что касается вас, то вы, безусловно, правы. Мне тоже трудно представить себе этот мир без вас.

— Я не шучу.

— Знаю, — ответил он.

Тут подошел официант и подал им меню. Ирена сразу уткнулась носом в его глянцевые страницы — может быть, она была немного близорука.

— Неужели у вас все это есть? — почти с волнением спросила она. — Суп из раковых шеек?

— Да, сударыня, — с достоинством ответил официант.

— По-голландски?

— Да, сударыня.

— И вы будете утверждать, что чудес не бывает! — обратилась она к академику. — Вот они, чудеса!

Потом они осматривали городские древности, но оживление, с каким Ирена рассказывала ему прекрасные старинные легенды, связанные с борьбой против турецких завоевателей, не встретило у него особого отклика. Академик слушал невнимательно, взгляд его реял где-то вдали, где не было ничего, кроме нескольких коров. Белые, в крупных черных пятнах животные паслись спокойно и деловито, и это казалось ему гораздо интересней крепостных стен, на которых много веков назад звенело оружие. Он давно потерял всякий интерес к окружающим его вещам, даже самым красивым и изящным. Все они принадлежали миру, из которого он уже медленно уходил, инстинктивно чувствуя, что нужно порвать с ними все связи, если он хочет уйти без боли.

— Вам, кажется, неинтересно, — наконец с огорчением заметила Ирена.

— Неинтересно, — признался он.

— Тогда пойдем ужинать.

Ужинали они в одном из старинных местных погребков. Внутри было очень холодно, сильно пахло бочками, уксусом и стеариновыми свечами, бледные огоньки которых мигали в полумраке. Первым, кого они увидели, был какой-то исполин в белом крахмальном пластроне под шелковыми отворотами пиджака и с еще более белыми волосами. Как и требовалось ожидать, в руке у него был большой бокал темного вина, которое он как раз разглядывал на слабом свету. За столом, старинным и таким же, как этот тип, могучим, сидели еще двое, но рядом с ним их просто не было заметно.

— Это лорд Уэлч, — тихо сказала Ирена.

— Какой Уэлч, философ?

— Он самый. Говорят, он выпивает по полбочки в день.

Только они хотели обойти их столик, как из-за него поднялся невзрачный молодой человек с редкими зубами.

— Если не возражаете, пожалуйте за наш столик, — пригласил он. — Составите нам компанию.

Ирена нерешительно взглянула на академика — предложение ее явно не воодушевило.

— Ничего не имею против, — ответил Урумов. — Уэлч есть Уэлч…

Они направились к столику. Ирена тихонько спросила молодого человека по-венгерски:

— Это правда, что он кидается на женщин?

— Как носорог, — небрежно ответил тот.

— Для того ты меня и позвал?.. Хочешь, чтобы я именно здесь влепила ему пощечину?

— Если ты это сделаешь, я твой раб на всю жизнь, — с воодушевлением заявил молодой человек.

Когда их знакомили, Уэлч встал из-за стола, слегка выпятив мощную грудь. Казалось, что он надут, как автомобильная шина, и главным образом самоуверенностью. Это никак не вязалось с его титулом, если только Уэлч не получил его совсем недавно. Другой пожилой человек, сидевший за столом, оказался шведом, всемирно известным нумизматом, который настолько сжился со своей профессией, что даже его худощавый профиль был словно выбит на древнеримской монете.

— Знаете, сударыня, вы ужасно похожи на мою третью жену, — сказал Уэлч, достаточно бесцеремонно оглядев Ирену.

— Чудесно! — ответила Ирена. — Значит, я могу считать себя в безопасности?

— Полностью! — заявил философ с некоторой горечью. — Она была испанка. Мы разошлись после того, как она разбила о мою голову китайскую фарфоровую вазу девятого века.

— А как же голова? — полюбопытствовал нумизмат.

— Голова ничего! Но ваза стоила несколько тысяч фунтов, даю честное слово. Разбилась вдребезги.

— Это я понимаю — голова! — с уважением пробормотал нумизмат.

— А у вас какой рекорд?

Нумизмат задумался.

— Двадцать лет назад в киевском аэропорту я пробил головой стеклянную дверь буфета.

— Неплохо! — сочувственно кивнул Уэлч. — Русская водка — очень опасный напиток, особенно с непривычки.

— Да, я попросту ее недооценил, — согласился нумизмат.

Видимо, чтобы больше не случилось никакой ошибки, оба светила тянули сейчас «бычью кровь», крепкое темное вино, чуть сладковатое на вкус и словно специально созданное для хладнокровных северян. Ели они молодых петушков с тушеным картофелем. «Бычья кровь» делала свое дело, и вскоре разговор зазвучал целой октавой выше. После истории с токайским академик пил очень осторожно, неторопливыми маленькими глотками. Но и это оказалось не совсем безопасным, так что незаметно он тоже вступил в разговор.

— Господин Уэлч, я недавно прочел вашу последнюю книгу «Интуиция и познание».

— Да, да! — засмеялся философ. — Наперед знаю, что вы скажете — субъективизм.

— Ну, раз вы сами это знаете, не скажу… Но книга ваша интересна и остроумна.

— Приятно слышать, тем более от вас… Вы марксист?

— Диплома такого у меня нет… Но думаю, что…

— Да, ясно!.. А что вам в ней не нравится?

— Как вам сказать, — слегка замялся академик. — Вы как будто забыли объяснить, что же это собственно такое — интуиция.

— Этого никто не может объяснить, — с достоинством ответил философ. — Но в самом общем виде она означает чувство истины.

— А было у вас это чувство, когда вы женились на испанке?

— Да, конечно! Вазу я застраховал.

— Поздравляю, — сказал академик. — Значит,вы действительно имеете право пользоваться этим понятием.

К одиннадцати часам нумизмат, уже стоя, провозглашал какой-то непонятный тост за монеты как орудие дружбы и братства между народами. Уэлч перешел на коньяк и пил его такими легкими и спокойными глотками, словно это все еще было вино. Где-то в зале играл оркестр, а табачный дым стал таким густым, что даже свечи начали мигать. «Бычья кровь» оказалась еще опаснее токайского, академик почувствовал, что должен немедленно встать.

— Может быть, нам лучше уйти, Ирена? — неуверенно спросил он.

— Да, конечно. Хотя на этот раз, господин профессор, вы, кажется, неплохо развлекались.

— Вы так думаете?

— По крайней мере мне бы хотелось, чтоб это было так.