Личная жизнь адвоката - Наталья Борохова

– А кто сказал тебе, что ты должен устанавливать истину? Ты кто: следователь, прокурор или суд?

– Но целью уголовного процесса является установление истины, – немного нервно произнес Василий, поправляя на переносице очки. Он точно читал лекцию для своих студентов.

– Ты еще пообещай Еве, что добьешься для нее справедливого наказания, – усмехнулась Дубровская, – только не удивляйся, если тогда она потребует себе другого защитника.

Кротов решил не говорить Лизе о том, что именно это он и обещал Еве в обмен на ее честный рассказ об убийстве. Он захлопал ресницами, стараясь скрыть смущение. Хорошо, что один из младенцев подал голос, и Дубровская переключилась на него. Нырнув под белоснежный полог, она вынула из коляски пухлого младенца, одетого в розовый костюмчик.

– Кто это у нас? – спросила она и сама же ответила: – Это наша Маша. Погляди, милая, к нам пришел в гости дядя, который любит, чтобы ему говорили правду, – она смешно растягивала слова.

Василий себя не видел в роли «дяди», поэтому натянуто улыбнулся ребенку. Должно быть, его глаза под толстыми стеклами очков показались девочке страшными, потому что она вдруг скривилась, а потом пронзительно закричала. Кротову самому было впору испугаться. Дубровская уложила дочку на руках и начала ее качать. Со стороны это напоминало тряску.

– Запомни, Вася. Клиента мало интересует истина и справедливость. Он хочет, чтобы его оправдали. Ну, может, если и не оправдали бы, то осудили на маленький срок. А твоя задача помочь ему в этом, – говорила она, качаясь из стороны в сторону.

– Но это же нечестно! – возмутился Кротов. – В этом случае мы становимся его соучастниками. Он хочет избежать наказания, мы в этом ему помогаем.

– А ты желаешь помогать следователю? – улыбнулась она, спрашивая себя, как при таком подходе Кротов вообще находил клиентов. Судя по его словам, у него была обширная практика.

– Я просто думал, что мы делаем одно общее дело, – сказал он, немного смутившись. Он чувствовал, что выдал свою неопытность, несмотря на все старания выглядеть в глазах Дубровской крутым профессионалом. – Ведь все мы заинтересованы в том, чтобы убийцу Артема Винницкого наказали. Разве не так?

– Мы с тобой заинтересованы в том, чтобы интересы Вострецовой Евы были защищены максимально. Ты это понимаешь? – со значением спросила Дубровская, укладывая малышку в коляску. – И это мы должны делать даже в случае, если наши старания не придутся кому-то по вкусу: следователю или родителям Артема. Запомни, тебе платят деньги за то, что ты защищаешь, а не за то, что ты помогаешь обвинению собирать против своей клиентки улики. Не беспокойся за следователя: он бьется не в одиночку. У него есть целый арсенал средств и способов установить истину. Мы же с тобой не так всесильны, как ты думаешь.

Дубровская поднялась со скамейки, Вася за ней следом, и они еще минут двадцать бродили по дорожкам парка, катая коляску. Рядом с Лизой Кротову было хорошо и спокойно, хотя в душе он остался не согласен с ней. Дубровская никак не походила на пройдоху, как многие представители адвокатской профессии, и у нее не было ничего общего с Евой. Лиза была интеллигентна, мягка, но говорила не то, с чем он мог бы согласиться.

Как бы то ни было, но Василий принял приглашение Дубровской и зашел к ней в дом на чай. Предварительно им пришлось немало потрудиться, чтобы затащить огромную, как танк, коляску в прихожую, перенести в дом два пищащих свертка. Лиза представила ему высокую дородную женщину, которая оказалась няней близнецов и матерью Евы. Он испытал смущение, вспомнив, какую проборку устроила ему эта особа буквально вчера, из-за того, что он неправильно припарковал автомобиль. Об этом помнила и Лиза, поэтому она оказалась чуть более щедра на комплименты своему коллеге, чем это было необходимо. Она сказала, что Василий – талантливый молодой ученый, кандидат и доцент, да еще член многих научных обществ. Из всего следовало, что Еве ужасно повезло иметь в защитниках такого уникума.

Лида оказалась мягкой и добросердечной женщиной. Она взглянула на «доцента» внимательно, словно пытаясь понять, сможет ли он защитить ее дочь. Василий выглядел серьезным в строгом, чуть мешковатом костюме и с большими очками на переносице. Эти атрибуты делового человека добавляли ему годы. В джинсах и в кепке он вполне бы мог сойти за студента. Но Лида безоговорочно верила молодой хозяйке. Если Дубровская сказала, что этот молодой человек способен помочь, – значит, так тому и быть! Кроме того, Елизавета и сама собиралась участвовать в этом деле, по возможности. Все выходило не так уж плохо. У ее дочери за эти два дня появилось целых два адвоката, так бывало только у каких-нибудь там чиновников или бизнесменов.

Лида усадила гостя за стол, подала ему чай, пирог с черникой. Она хлопотала вокруг него, поминутно спрашивая, не дует ли ему из открытого окна, не подлить ли кипятка, достаточно ли сахара, из чего Василий сделал вывод, что мать Евы – женщина не менее темпераментная, чем ее дочь, но все-таки отходчивая и порядочная. Она сидела напротив него, подложив руку под щеку, и наблюдала за тем, как он ест, не забывая задавать вопросы о том, как чувствует себя дочка, как выглядит, что ест и так далее.

– Я совсем покой потеряла, – жаловалась она. – Все думаю, а если ее кто обидит? Она же у меня такая чувствительная.

На взгляд Василия, страхи матери были сильно преувеличены. Ева не относилась к категории тех людей, кого легко можно обидеть.

– Ева Викторовна не жаловалась на применение к ней насилия, – сказал он, понимая, что мать интересует, бьют ли ее дочку сокамерницы.

– Значит, все у нее хорошо, – кивала головой Лида, не понимая, что ничего хорошего в том, что ее дочь сидит сейчас в следственном изоляторе, нет. Конечно, ее нужно было воспитывать в детстве путем строгих запретов и внушений. Родители Васи в его детстве только этим и занимались, благодаря чему он вырос доцентом, а не преступником.

Но читать нравоучения доброй женщине Кротову было как-то не с руки. Ему здорово могла бы сейчас помочь Дубровская, но та ушла кормить детей, оставив его на попечение матери Евы.

– Вы знаете, в детстве она была очень забавным ребенком, упрямым, несносным, но очень милым, – пустилась в воспоминания Лида, улыбаясь краешками губ. Взгляд ее стал отстраненным. Она словно видела картинки из прошлого. – У Евы обнаружилась страсть к танцам. Она часами вертелась перед зеркалом, надев на себя вместо балетной пачки мой газовый платок. Она воображала себя балериной. Когда в детском саду предложили уроки танцев для девочек, я записала ее в числе первых, – Лида взгрустнула. – Учительница говорила, что у Евы способности. Она мечтала танцевать на выпускном вечере маленького лебедя. Вы же знаете, лебедей трое, но как-то так получилось, что роли отдали другим. Среди них была Тамара, толстая, неуклюжая девочка, дочка директора рынка. Трудно было представить менее подходящую кандидатуру на эту роль.

– А что же танцевала Ева? – спросил Василий, больше из вежливости, расправляясь со вторым куском пирога. Он не находил в этих фактах ничего для себя занимательного или трогательного. Какая ему была разница, чем занималась его подопечная в нежном возрасте, если в конце концов она превратилась в преступницу? Бог ведает, о чем думает эта женщина, засоряя ему голову подробностями чужой, неинтересной для него жизни.

– Она изображала Пеппи Длинныйчулок, – нахмурилась Лида, словно заново переживая нанесенную некогда ее дочери обиду. – Учительница сказала, что у Евы, видите ли, рыжие волосы!

– Да, но это так, – безразлично согласился Кротов.

– Зато она танцевала лучше всех! – запальчиво заметила собеседница. – Как это примитивно, раздавать роли, исходя только из цвета волос. Это все равно что выбирать Золушку лишь по размеру ноги. Моя дочь заслуживала быть лебедем!

Василий поспешил выразить согласие матери, хотя, с точки зрения науки, рыжий лебедь мог быть только результатом мутации.

– Ну и чем все закончилось? – спросил он, демонстрируя интерес.

Лида улыбнулась. Она и сейчас, по прошествии стольких лет, не могла не вспоминать о дебюте дочери без смеха. Отработав, как должно Пеппи, Ева удалилась под громкие аплодисменты. Присутствующие не могли не признать таланта веснушчатой девчонки, выписывающей танцевальные па с таким азартом. Но кульминацией концерта должен был стать последний номер. Когда три маленьких лебедя под музыку Чайковского появились из-за кулис, на лицах присутствующих появились странные улыбки. Дочка директора рынка, в великолепной балетной пачке, сшитой на заказ, была похожа скорее на утку, чем на изящного лебедя. Она превосходила весом двух других девочек, в результате чего те едва удерживали равновесие. Движения танцовщиц не были синхронными, и номер превратился в пародию. Стремление учительницы польстить богатому родителю не имели успеха. И тут, вопреки сценарию, на сцену выплыл четвертый лебедь. К ужасу Лиды, им оказалась ее дочь. В газовом простеньком шарфе вокруг талии, она начала танцевать балетный номер так, словно кроме нее самой здесь больше никого не было. Она не слышала грозное шипение учительницы, приказывающей ей немедленно очистить сцену, не видела округленные от недоумения глаза воспитателей. Ева продолжала танцевать, даже когда музыка закончилась и заведующая, натянуто улыбаясь, попросила простить им это «маленькое недоразумение». Неловкую тишину нарушили громкие хлопки. Мама Лида не жалела ладоней. Инцидент замяли, но на карьере танцовщицы поставили крест. Преподавательница лишила Еву всех главных партий в назидание всем, кто вздумает повторить подобный фокус.