Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. - Н Князев

Кроме того, питание одним мясом, без признаков хлеба, казалось очень, так сказать, неубедительным для наших желудков: съешь, бывало 3–4 фунта, а через два часа снова голоден. Истощение хлебных запасов в интендантстве барона скоро отразилось на конском составе, потому что лошадям, выведенным из Забайкалья, не подходила монгольская система фуражного довольствия; требовалось заменить их местными конями, которые обходятся без овса, но даже в страхе храпят и бывало шарахаются от кормушки с зерном. В тот период барону суждено было познакомится с обратной стороной командования конной частью, когда конница стоит лицом к лицу перед угрозой вынужденного спешивания. Хроническое недоедание, всевозможные лишения и отсутствие утешительных перспектив привело к тому, что сложившаяся обстановка стала расцениваться, как совершенно безнадежная. В связи с этим взоры многих офицеров и всадников обратились на восток, и началось дезертирство.

Нужно только заметить, что беглецы плохо кончали. Лишь трем чинам посчастливилось выбраться в Маньчжурию. Остальным же не суждено было вырваться из цепких рук барона. Погоня имела перед ними слишком большое преимущеси во; она скакала на сменных, так называемых уротинских лошадях.

В связи с катастрофическим положением отряда, заметно потемнели и заострились аскетические черты лица барона Унгерна. “Дедушка” день ото дня становился мрачнее и суровее. Вне сомнения, он был осведомлен о скрытом брожении и по этой причине усилил репрессии^ Именно в те печальные дни и вошла в систему “палочная дисциплина”, создавшая Унгерну громкую известность, к слову сказать^ послужившая также и причиной его преждевременной гибели. В целях надзора, барон стал покровительствовать системе “наушничества”. Для суда же и расправы организовал застенок в юрте личного ординарца, прапорщика Бурдуковского. Вследствие того, что никто из офицеров не мог считать себя достаточно гарантированным от детального знакомства с бароновским ташуром, в отряде создалась крайне удушливая атмосфера. Она переживалась острее любой опасности; да и на самом деле была много страшнее смерти на поле битвы. Настороженные дни чередовались с напряженными ночами, прорезавшимися нервной стрельбой, дикими криками “Лови! Держи!”, и топотом бешеной скачки.

Чтобы вполне исчерпать эту грустную тему, позволю себе упомянуть, что бежали одиночным порядком, а также группами, в ночь же на 28 ноября 1920 г. дезертировало сразу 15 офицеров и 22 всадника так называемой офицерской сотни 2–го Анненковского полка, во главе с временно командовавшим полком подъесаулом Царегородцевым. Барону доложили на рассвете. Он вскочил на коня и помчался в Анненковский полк.

“Почему Вы не убежали?”, — резко обратился он к начальнику пулеметной команды поручику Аргентову. “Пулеметы целы?” — “Так точно, Ваше Превосходительство” — “Вы хорошо в этом убеждены?”, — допытывался барон. “Так точно”, — еще тверже доложил пулеметный офицер. “Замки где?” — “Как всегда — у меня под подушкой”. — “Покажите!” Генерал пересчитал замки и тщательно осмотрел пулеметы.

Вдруг взгляд его нацелился на растрепанную фигуру есаула Макеева, так неудачно для себя выскочившего на шум из палатки. “Ты почему не убежал?”, — налетел на него барон. “Я… Я проспал, Ваше Превосходительство”, — пролепетал Макеев, и тотчас же бык награжден несколькими крепкими ударами.

Разряженный этой вспышкой, Унгерн вернулся к своей юрте и застыл у костра. Из его глаз катились слезы, ручейками сбегавшие вдоль щек… Но не долго предавался барон этому настроению. Глаза его просохли сами собой и приняли обычный оттенок холодного колодца, в который страшно заглянуть. Он принял решение. “Позвать Найден — гуна!”, — бросил он в пространство. Через несколько минут к нему уже подходил развалистой походкой природного конника вызванный князь — разбойник. А спустя полчаса вдогонку за беглецами поскакало две сотни чахар на уртонских лошадях. Дня через два, когда тема о Царегородцеве и его спутниках, казалось, была исчерпана до конца, она снова приобрела злободневность в связи с тем, что чахары вернулись из погони и — не с пустыми руками: привезли три кожаных мешка голов, да трех добровольно сдавшихся офицеров.

Несмотря на поздний час, барон осмотрел у костра каждую доставленную ему голову и пересчитал их, чтобы не внушавшие ему доверия разбойники не подсунули ему фальшивки в корыстных целях. Известно было, что чахары не любят утруждать себя продолжительной скачкой и неохотно идут на риск. Но в данном случае все обстояло честно, и барон приказал головы сжечь. Чахары со звериной хитрое- тью захватили Царегородцева и его людей ночью во время сна. Двум офицерам этой группы удалось спастись в поднявшейся суматохе, остальные же безголовыми трупами легли на окровавленном снегу, затоптанном сотнями ног. Там нашли упокоение не только лишь убитые в скачке, но и четверо обезоруженных в борьбе.

Кто этот Найден — гун и откуда он появился на Тэрэлдже? С отрядом подвластных ему харачин и чахар он служил у китайцев и нес охрану крупного земледельческого района реки Хары (в 140 верстах с северу от Урги). Вероятно, Найден — гун должен был охранять китайские фирмы, как тогда назывались богатейшие заимки на реке Харе, от нападения на них унгерновцев. Вместо этого, в середине ноября он переметнулся со своими молодцами на службу к барону. Князь этот не в первый уже раз работал с русскими. Он служил под начальством достаточно известного в Забайкалье Фушенги в Даурии, в 3–м Хамарском полку Азиатской конной дивизии барона Унгерна; участвовал в восстании против русских, поднятом там Фушенгой летом 1919 г. (в отсутствие барона), а затем влился в состав Монголо — бурятской конной дивизии генерала Левицкого, стоявшей в Верхнеудинске.

В феврале 1920 г. чахары Найден — гуна предательски убили на льду Гусиного озера всех русских офицеров отряда и начальника своей дивизии (из мести за Фу- шенгу), после чего ушли к китайцам в Монголию. Вместе с теми 80 чахарами, которые вышли с бароном из Даурии, у Найден — гуна (получившего титул вана за взятие Урги) образовался дивизион из трех сотен. Для русских офицеров чахарские сотни обратились в своего рода дисциплинарный дивизион. В эту воинскую часть, сформированную из полудикарей, барон ссылал провинившихся офицеров на положение рядовых всадников.

В самый, как казалось бы, критический момент у барона стали завязываться дружественные сношения с монголами, начавшими проявлять симпатии к пришельцам, в которых они угадывали своих освободителей от ненавистного китайского ига. Первые монголы прибыли в унгерновский лагерь во второй половине ноября месяца 1920 г. С этого времени они стали приезжать со спекулятивными целями, а именно пригоняли рогатый скот и лошадей, привозили юрты, одежду и съестные припасы. Но требовали они при этом поистине чудовищные цены. Круг, например, мороженого молока (не более 6–7 бутылок) расценивался в 5 рублей; в такой же цене шла горсточка табаку, вмещающаяся в спичечную коробку; за пару самодельных сапог, так называемых унтов, монголы требовали 20 рублей; немудреная шуба из овчины шла за 50–60 рублей… И это за полноценную золотую валюту! Не обращая внимания на явно грабительский ее характер, барон покровительствовал монгольской торговле, потому что считал большим шагом вперед одно то обстоятельство, что монголы не только не бегут от него, а так или иначе пытаются сблизится.