Черный список - Александра Маринина

– Это артист, котенок. Не читай за едой, сколько раз тебе говорил.

Она вздохнула и покорно отложила журнал. Некоторые люди рождаются художниками, музыкантами, вундеркиндами. Моя дочь родилась читателем. Для нее складывать буквы в слова и фразы было так же естественно и необходимо, как дышать.

– Девочки, а где наши хозяева? – спросил я, сообразив, что, вернувшись домой, не видел ни Веру Ильиничну, ни Григория Филипповича. Мне нужно было позвонить, а телефон стоял в их комнате на первом этаже.

– Вера пошла к сестре, а Григорий Филиппович на партсобрании, – ответила Ирочка, отвлекаясь от седобородого очкарика. Вообще-то, она представила его нам, но я даже не услышал, как его зовут, настолько был занят своими мыслями.

– На чем?!

– На партсобрании. Вы что, Владик, не знаете, что такое партсобрание?

Что такое партсобрание, я знал очень хорошо, с памятью у меня пока еще проблем нет. Но ведь… Впрочем, ладно, у каждого свои тараканы в голове.

Татьяна заметила мое неподдельное изумление.

– Простите, Дима, ваши родители живы?

– Только мама, отец давно умер. А что?

– А мама чем занимается? Сколько ей лет?

– О, моя мама – редкостное чудо. Ей шестьдесят один, она похожа на Майю Плисецкую в роли княгини Бетси Тверской, такая же высокая, худая, с гладкой прической. Она – главный редактор одного издательства и ведет весьма светский образ жизни.

– А у меня, наоборот, мама умерла несколько лет назад, а отец жив. Всю жизнь проработал на одном и том же заводе, дослужился до заместителя директора. Сейчас ему семьдесят один, и он тоже ходит на партсобрания. Представьте себе. Я сама только недавно узнала об этом. Как-то позвонила ему, а он мне говорит: «Извини, ягодка, я перезвоню тебе попозже, я сейчас занят, пишу доклад для партсобрания». Я чуть не умерла от ужаса. Оказывается, у них при домкоме, или как это теперь называется, я уж не знаю, сохранилась партячейка, пенсионеры стоят там на учете и регулярно собираются, обсуждают решения Президента и правительства, политическую обстановку, вопросы охраны дома, озеленения микрорайона и все в таком духе. Раньше, если вы помните, пенсионеры всегда стояли на партучете по месту жительства. И когда КПСС официально умерла, некоторые забрали из домкомов свои партбилеты и всецело отдались домашнему и дачному хозяйству, а очень многие так и продолжают собираться. На старости лет трудно менять и убеждения, и привычки. Это нам с вами кажется смешным и нелепым, а они этим живут.

– Выходит, наш здешний хозяин – такой же? Но ведь он еще относительно молод. Сколько ему? Чуть за шестьдесят?

– Ну и что? Это зависит не столько от возраста, сколько от воспитания и от того, какую жизнь человек прожил, на какие ценности привык ориентироваться.

– Да, все это прекрасно, но мне нужен телефон, а первый этаж заперт. Вы не знаете, откуда здесь поблизости можно позвонить?

– Можно позвонить от нас, – внезапно откликнулся Ирочкин ухажер. – Телефон стоит как раз в той комнате, которую я снимаю.

Ну надо же! А я-то был убежден, что, кроме Ирочкиных прекрасных глаз и черных кудрей, он ничего не замечает. Или это я стал говорить слишком громко?

Мы встали из-за стола и пошли в соседний двор. Я испытывал некоторую неловкость оттого, что не знал, как обратиться к этому типу. Однако как только мы переступили порог его комнаты, его будто подменили. Смущенная улыбка исчезла, движения стали уверенными. Видно, он относился к той категории людей, которых я условно называю «котами». Говорят, что собаки привыкают к человеку, а кошки – к месту. Так и люди: одним для поддержания психологического комфорта важно находиться «на своей территории», а другим – в обществе хорошо знакомых, близких людей. Я, например, являю собой типичный пример «собаки» и очень не люблю заводить новые знакомства, вообще не люблю чужих.

Седобородый, оказывается, усек, что я не расслышал его имя, поэтому первым делом протянул мне руку.

– Давайте познакомимся еще раз. Мазаев Юрий Сергеевич, социолог. Можно просто Юра.

– Владислав. Любое уменьшительное, на ваш выбор. Ирочка зовет меня Владиком, а Таня – Димой.

– Я подумаю, – засмеялся Мазаев. – Вот телефон, звоните, не стесняйтесь.

Он деликатно вышел, а я набрал номер служебного телефона Сережи Лисицына. В кабинете никто трубку не брал. Тогда я перезвонил в гостиницу, и через некоторое время портье разыскал Сергея. Я в двух словах рассказал ему о визите в дом Вернигоры и договорился, что часа через два он постарается убрать из гостиницы всех лишних людей и найдет оргкомитетчика Гену, который встречал Ольгу Доренко, опаздывавшую на пресс-конференцию. Заодно я попросил его найти Риту и сказать ей, что сегодня нас с Лилей на пляже не будет, чтобы она не беспокоилась.

Мазаев вернулся в комнату, неся в руках два рюмки.

– Давайте за знакомство, Слава, по пять капель. У меня есть хороший коньяк.

Так. Стало быть, имя мне он выбрал. Ну что ж, за знакомство так за знакомство.

Коньяк был действительно хорошим, и выпил я его с удовольствием. А он ничего мужик, этот социолог. На нашей территории он менжуется и робеет, но здесь, в этой комнате, он становится совсем другим. Уверен, что Ирочка останется им довольна. Или уже осталась?

Через два часа в холле гостиницы меня ждали Сергей Лисицын и маленький чернявый человечек с большой плешью на темени и нервно подергивающимися руками. Это и был сотрудник оргкомитета фестиваля «Золотой орел» Геннадий Гольдман.

Я попросил Геннадия как можно точнее вспомнить все обстоятельства, связанные с возвращением в гостиницу Ольги Доренко.

– Покажите мне, где вы стояли, когда Ольга вошла в холл.

Он неуверенно покрутил головой, потом встал рядом со стойкой портье.

– Вот здесь я стоял, когда ждал Ольгу. Все уже были в зале, только ее одной не было. Рудин, президент фестиваля, рвал и метал.

– Вы посмотрели на часы, когда Доренко появилась?

– А как же. Я на них каждую минуту смотрел. Когда она вошла в гостиницу, было 21.14. Я сразу закричал: «Где тебя носит?! Ты опаздываешь на пятнадцать минут. Давай быстро в зал».

– А она что ответила?

– «Две минуты, Геночка, только сумку брошу». И показывает мне эту сумку.

– Поподробнее, пожалуйста, опишите ее. Цвет, размер, что в ней лежало.

– Ну… Обыкновенная, пластиковая, полгорода с такими ходит. Разноцветная, рисунок фиолетовый, ручки желтые. Такая страхолюдная – жуть. Я еще удивился, как это Оля ходит с таким убожеством, она всегда очень элегантно одевалась, следила, чтобы все было в тон, чтобы цвета соответствовали. Если уж она носила что-то в таких сумках, то это всегда были фирменные пакеты из дорогих магазинов. Короче, я хоть и злой был, но понимал, что в ее розовом костюме и с такой сумкой появляться перед публикой нельзя. Оля пошла к лифту, а я ей вслед крикнул: «Давай в темпе. Рудин меня убьет».

– Она пошла к лифту или побежала? – уточнил я.

– Почти побежала. Она в туфлях на шпильках была, не больно разбежишься. Но она правда торопилась, она не любила опаздывать.

Это я и без него знал.

– Когда она спустилась вниз, вы посмотрели на часы?

– Обязательно. Я вообще с них глаз не сводил. Вы ж поймите, оргкомитет на то и существует, чтобы все организовывать и отвечать за то, чтобы все шло без срывов. Любая накладка, любое опоздание считается нашей недоработкой. Рудин платит хорошо, но за каждую накладку делает начеты. Когда Оля спустилась вниз, было 21.18. Я схватил ее за руку и буквально потащил в зал.

– Хорошо, Геннадий. Теперь покажите нам, где стояла Ольга в тот момент, когда вы посмотрели на часы и увидели, что уже 21.14.

Гольдман послушно подошел к стеклянной вращающейся двери. – Вот здесь. Я посмотрел на часы, как только ее увидел у дверей.

– Когда вы закричали ей, что она опаздывает на пятнадцать минут, она остановилась или продолжала идти вам навстречу?

– Да она почти бежала, я же говорил. Запыхавшаяся была, волосы растрепаны.

– Дверь лифта сразу открылась или ей пришлось ждать?

– Ждала. Я тоже нервничал, поэтому, когда она лифт вызвала, посмотрел на табло, прикидывал, сколько еще ждать придется.

– Не помните, на каком этаже был лифт?

– Где-то посередине табло лампочка горела, но где точно – не скажу. Я все-таки далеко от лифта стоял. Да и не запоминал специально, не думал, что пригодится.

– Конечно, конечно. Ну что ж, Гена, спасибо вам.

Гольдман ушел, не скрывая облегчения, а мы с Сергеем засекли время и начали воспроизводить передвижения Ольги Доренко за четыре минуты, с 21.14 до 21.18. Отошли к стеклянной входной двери и быстрым шагом направились к лифту. Когда дверь кабины открылась, поднялись на 16-й этаж, где находился номер Ольги Доренко и Люси Довжук. Номер был в самом конце необозримо длинного коридора. Подойдя к двери, я торопливо вставил ключ в замочную скважину. Ключ не поворачивался. Я стал дергать им вправо и влево, но замок, судя по всему, заело.