Крест Евфросинии Полоцкой - Ольга Тарасевич

Коля протягивает «флэшку» и сразу же содрогается. Потому что уже откуда-то знает. Перепутал. Перепутал карты памяти. Они же совершенно одинаковые были в том кармашке, обе в светлом корпусе, обе на 1 гигабайт. Вот и перепутал, и вручил Никитосу ту, где была информация, собранная для книги.

«Они же откроют мои файлы. Все узнают. И начнут смеяться. Говорить: „Наш рыжий Дэн Браун“. Но дело не только в этом. На лекциях они никогда ничего не слушают. История Евфросинии Полоцкой им станет известна лишь после того, как они пошарят на моей „флэшке“… И надо же было такому случиться, что в руках этих недоумков оказалась информация, позволяющая разыскать крест. Но их убили», – ужасается он.

…И резкая боль тут же вырывает его из спасительного забытья.

Такая боль… Невыносимая… Кажется, в животе все расплющено и оторвано от ударов. Нарушено, переломано, закручено. Тошнота с привкусом крови делается все сильнее, сильнее…

– Опять блюешь, сучонок! – устало выругался бугай. – Заколебал. Говори скорее, куда спрятал эту свою фигню. Крест, или как он там в натуре называется.

От испуга – сейчас опять станет бить? – Колю прошиб холодный пот.

Он облизнул распухшие губы. И почувствовал за щекой острый кусочек.

«Зуб, – решил Коля, выталкивая обломок языком. Сил сплюнуть у него не было. – А вот еще один».

– Говори, мудила!

От резкого удара темнеет в глазах.

– Я все рассказал. Ничего не нашел. Не знаю, где искать. Не знаю! Не надо, не бейте больше, не надо-о-о…

Еще несколько часов назад Коля недоумевал, как его выследил бугай с квадратной челюстью. Не понимал, зачем, заломив руку, потащил его среди ночи в лес. Потом какое-то время в сердце жила надежда. Ведь должен же кто-то услышать его крики, глухие звуки ударов по дергающемуся, хоть и привязанному к дереву телу. Теперь хотелось только одного. Чтобы перестал опускаться то на живот, то на лицо увесистый безжалостный кулак. И чтобы хоть чуть-чуть, ну хоть капельку меньше жгло, и крутило выворачивало там, под ребрами. Если они еще остались, ребра…

«Как странно, – думал Коля, вглядываясь в солнечные лучи, бродящие, как прожекторы, между деревьев, – я ведь вижу, это солнце. Но почему-то яркость света постепенно уменьшается. Бугай повредил мне глаза? Темнеет. Темнеет все сильнее».

В черноте оказалось неожиданно хорошо. Не страшно. И, как ни странно, не больно.

– Сучонок! Ты что, откинулся?! Сучонок!

Где-то орал бугай, но Коля слышал его голос, как через стенку, толстую, почти не пропускающую звуки. Стенка была невидима, но Коля вдруг понял, что она есть, и бугай находится за ней, а он, Коля, почему-то оказался в вязкой всеобъемлющей черноте.

И можно уже потрогать живот – не болит. Можно найти языком во рту все зубы. Все! Никаких обломков, нет привкуса крови. Можно идти – ноги передвигаются безо всяких усилий, колени, куда бугай засандалил своими ботинками на толстой подошве, не ноют. Можно все. Кроме одного. Выбраться из необъятной темноты…

Глава 5

***1

Могилев, 1941 год

Близкое дыхание войны чувствовалось в Могилеве особенно сильно. То тут, то там встречались организованные группы людей, занятых рытьем противотанковых окопов. А еще казалось, что весь город мобилизуется для отправки на фронт. Возле военкоматов голосили женщины.

– Сыночек, ты только пиши!

– Любимый, возвращайся скорее!

Капитан НКГБ Евгений Прудников, прибывший в Могилев со специальным заданием из Москвы, пробиваясь через галдящую толпу, с досадой поморщился. Разведка давно докладывала о намерении Гитлера объявить войну Советскому Союзу. Агентура сообщала детали разработанного в Германии плана «Барбаросса». Многие оперативные сотрудники знали подробности этого плана. Только руководство страны продолжало верить в подписанный договор о ненападении и не предпринимало никаких мер по подготовке к войне.

Прудников уже не застал «ежовских чисток» чекистского аппарата. Но память о них была еще слишком свежа в коридорах и подвалах Лубянки. И Евгений прекрасно понимал, почему руководство НКГБ не рвалось переубеждать товарища Сталина. Но все же, все же. Доклады делались! Время упущено…

Лишь 22 июня, через несколько часов после начала войны, НКГБ СССР издал директиву «О мероприятиях органов госбезопасности в связи с начавшимися военными действиями с Германией». На специальном совещании она была доведена до сотрудников НКГБ. Предстояло привести в готовность весь оперативно-чекистский состав, обеспечить охрану важнейших промышленных предприятий, железнодорожных узлов, аэродромов.

Когда начальник управления вызвал Евгения в свой кабинет, Прудников не сомневался: речь пойдет именно о задании в рамках реализации директивы.

Но руководитель его огорошил.

– Капитан Прудников, с двумя оперативными сотрудниками вам надлежит отправиться в город Могилев.

«Организация диверсионной работы? – подумал Евгений. – В Белоруссии ситуация развивается стремительно. Возможно, принято решение укрепить местные кадры».

Однако то, что далее услышал Прудников, не имело ровным счетом никакого отношения к созданию партизанских отрядов.

Это вызвало раздражение, разочарование. Заниматься такой ерундой, когда немецкая армия быстро продвигается вперед?!

Но приказы не обсуждаются. Особенно в военное время.

Вместе с двумя товарищами, Игорем Вороновым и Мишей Ваниным, он прибыл в Могилев. Как и было предписано, встретился с лейтенантом УНКГБ Иваном Дашкевичем. И приступил к выполнению распоряжения руководства, пытаясь побороть антипатию по отношению к Дашкевичу. Какой-то он был перепуганный, взвинченный, помятый – белорусский товарищ…

– Подождите, – Евгений замедлил шаг и указал на вереницу двигающихся по улице груженых повод: – Разве уже объявили эвакуацию?

Дашкевич виновато улыбнулся.

– Нет еще. Но вы знаете, в Могилев ведь планировали перенести столицу. Здесь сосредоточены техника, продуктовые запасы. После официального объявления эвакуации можно просто не успеть отправить все это в тыл.

Видимо, что-то в лицах московских гостей насторожило Ивана.

И он энергично заговорил:

– Конечно, эвакуация – это на всякий случай. Я верю, что город выдержит оборону. Как верно сказано в обращении товарища Молотова, наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами. Да, кстати, мы уже почти пришли. Вот, видите то большое двухэтажное здание? Могилевский обком. Раньше здесь находился Земельный банк. Там и сейфы с прежних времен остались.

Мимо людей, перетаскивающих документы, они прошли в конец длинного коридора, потом спустились в полуподвальное помещение.

– По заданию из Москвы, – показывая удостоверение, сказал Дашкевич охраннику.

Тот кивнул и быстро отошел в сторону, чтобы дать Ивану возможность справиться с замком тяжелой двери. За ней оказалась еще одна дверь.

Наблюдая за возящимся у сейфа с ключами Дашкевичем, Евгений подумал: «А что, мне, пожалуй, уже любопытно становится. Что же там за вещь такая?»

Иван извлек из сейфа длинный футляр, нежно обтер его рукавом кителя.

– Открывай же скорее!

– Давай, не томи!

Игорь и Миша, отталкивая друг друга, подошли к зарешеченному окну.

«Тоже не терпится», – усмехнулся Евгений.

И в ту же минуту улыбка исчезла с его лица.

Какая же это ерунда! Тоже, выдумали, ценность, реликвия! Золотые пластины отодраны, местами проступает темное дерево, на месте камней зияют пустые глазницы. Нить жемчуга, опоясывавшая крест, также повреждена.

– Почему такой вид? – холодно осведомился Евгений.

Дашкевич быстро полез в карман, достал какие-то бумаги.

– Вот, пожалуйста, все согласно акту передачи. Под верхней поперечиной креста недостает двух кусков золота и дерева. На верхней поперечине крест, который был выложен камнями, камней нет. Внизу креста сделана надставка. На верхнем конце креста вновь изготовленное изображение Богородицы из желтого металла. С лицевой стороны выломаны три эмали с изображением святых, десять изображений святых испорчены.[35]

Прудников махнул рукой.

– Довольно. Запаковывайте.

Иван засуетился подле футляра, защелкнул замочки.

– Видите ли, – его простодушное круглое лицо помрачнело, – вот в таком виде и был вручен крест представителю фельдотдела ОГПУ товарищу Луговцову. Повредили крест после революции. К сожалению, повредили.

– Вам как будто жаль его, – насмешливо перебил белоруса Игорь. – Повредили и повредили. Мне, честно говоря, непонятно, чего с этой штуковиной все так суетятся.

Дашкевич снова раскрыл футляр, повернул крест ребром.

– Видите, надпись. На старославянском, но смысл можно понять без труда. Всякий, кто посмеет снести крест, будет проклят во веки веков.

Прудникова, как убежденного атеиста, затошнило от этой старорежимной беседы.

– Послушайте, – сказал он, демонстративно поводя шеей. – У нас мало времени. Давайте нам крест, вызывайте машину, и мы поедем. Надо еще забрать ценности из музея. А вообще, сейчас другие проблемы есть. Посерьезнее.