Крест Евфросинии Полоцкой - Ольга Тарасевич

Дашкевич снова раскрыл футляр, повернул крест ребром.

– Видите, надпись. На старославянском, но смысл можно понять без труда. Всякий, кто посмеет снести крест, будет проклят во веки веков.

Прудникова, как убежденного атеиста, затошнило от этой старорежимной беседы.

– Послушайте, – сказал он, демонстративно поводя шеей. – У нас мало времени. Давайте нам крест, вызывайте машину, и мы поедем. Надо еще забрать ценности из музея. А вообще, сейчас другие проблемы есть. Посерьезнее.

– Да-да, конечно, – тихо сказал Дашкевич. Потом, не удержавшись, добавил: – А только даже сам Иван Грозный испугался проклятия, написанного на кресте Евфросинии Полоцкой. Крест тогда находился в России. Царь войной на Полоцк пошел, все у нас тут выжег, людей погибло множество. А крест, тем не менее, он вернул в Спасо-Евфросиниевский монастырь. И я рад, по правде говоря, что реликвия в Москве будет. Надежнее это. Мало ли, как тут все повернется.

«Как глубоко пустили в людях корни религиозные суеверия», – удивленно думал Прудников, попыхивая в ожидании машины папиросой.

После приехали в музей, получили под опись какие-то книги, статуэтки да украшения. Украшения оказались великолепными, и это примирило Евгения со странным заданием. Все-таки не с пустыми руками вернутся в Москву.

– Евгений Петрович, – нерешительно начал Миша во время нехитрого обеда в столовой УНКГБ. – В полусотне километров от Минска племяшка моя живет. Ребенок у нее.

– На Минск идут немцы. Дороги бомбят, – Дашкевич сочувственно вздохнул. – Может, эвакуировались ваши родственники?

– А если нет?..

Прудников прикинул. На командировку отведено четыре дня, они управились раньше. И в Москву надо возвращаться, и Мишу понять можно.

– Где, говоришь, живет твоя племянница? – поинтересовался Евгений, подбирая хлебной корочкой масло из консервной банки. – Конечно, лучше бы вывезти человека…

Оказалось, все можно устроить наилучшим образом.

Деревня находилась недалеко от станции, где должен был пройти эшелон на Москву.

– Товарищ Прудников, а вам лучше дождаться вечера. Сесть на поезд, взять с собой ценности. А товарищ Ванин и товарищ Воронов потом к вам присоединятся, – упорствовал Дашкевич, беспокоясь за сохранность изъятого.

Но капитан Прудников не согласился. Вместе приехали – вместе и уедут. Ничего с ценностями не сделается, немцы еще далеко. А вместе держаться – оно надежнее. Докладывай потом, если что случится, где да почему оставил товарищей. Охрану имущества, опять-таки, вместе обеспечивать сподручнее…

Он так и не понял, откуда прилетел тот самолет, почему небо вдруг наполнилось истошным воем, а впереди вздыбилась столбом пыли проселочная дорога.

– Тормози! Выходи из автомобиля! – прокричал он дурным голосом.

И, распахнув на ходу дверцу старенькой «Победы», скатился по склону к лесу.

Едва разлепив глаза, в которые забилась грязь, капитан Прудников схватился за голову.

На дороге полыхал автомобиль. Людей возле него не было. Игорь, Миша, водитель – все остались в огненном аду разорвавшейся бомбы. А в синем небе безмятежно удалялся самолет с едва различимой свастикой на крыльях.

Сгорели все. Сгорело все.

Лишь злосчастный крест остался посреди месива из черных клочков запекшейся плоти и обломков железа.

Евгений достал его из тлеющей мешковины и зашагал к виднеющимся неподалеку деревенским домикам.

Он не знал, что ему делать. Хоронить товарищей? Возвращаться в Москву? Разыскивать Мишину племянницу?

Мозг, казалось, вскипал от отчаяния и безысходности. И впервые за всю жизнь невыносимо заболело сердце…

***2

Интернет. Электронная почта, поисковик, куча ссылок, найденных по запросу «Крест Евфросинии Полоцкой».

Безысходность. Все не то. Информации мало, историки и исследователи противоречат друг другу. Четко проследить судьбу реликвии невозможно. Но всем этим придется заниматься.

Лика Вронская отключила Всемирную паутину, пробежала глазами написанные пару страниц новой книги и с досадой поморщилась.

К собственному творчеству невозможно относиться объективно. Часто при прочтении своих опусов ей кажется, что русский язык вдруг утрачивает многообразную палитру красок, становится тусклым, скудным. Что герои похожи на усталых старых кукол в поточенных молью платьях. А вытащенный из фантазий на экран монитора сюжет перестает быть увлекательным, превращается в банальное повествование с предсказуемым финалом.

Вот и теперь – беспомощные фразы. Птенцы, выброшенные из гнезда. Ни взлететь, ни запеть. Писк. Трепыхание. Ерунда какая-то.

«Эту книгу мне хотелось писать так сильно, что я торопилась к компьютеру, как сумасшедшая. Плевать было на сигналы светофора, на двойную сплошную линию разметки. После разговора с Тамарой Кирилловной заскочила к Седову, рассказала новости. И помчалась к себе, и вот уже вторые сутки прерываюсь лишь для того, чтобы выгулять Снапа. Спать не хочется совершенно, – думала Лика, выделяя курсором страницы. Закончив, щелкнула по клавише „delete“. – Но и при отсутствии вдохновения я всегда писала быстро. Но сейчас все происходит совершенно по-другому. Я уже поняла: это будет самая тяжелая книга. Бьюсь в паутине страха: не оскорбить бы чувства верующих. И, словно на ощупь, куда-то бреду в темном туннеле. Любопытно и боязно одновременно. Нетипичные эмоции. Все стало по-другому».

Она промучилась еще с час, пытаясь скроить непослушные предложения хотя бы в подобие читаемого текста. Однако, пробежав глазами плоды своих усилий, снова выделила текст и нажала на клавишу «delete».

От мук творчества ее оторвал звонок сотового телефона.

– Лика, мне неудобно вас отвлекать, – в голосе отца Алексея слышались виноватые нотки. – Но моя машина опять сломалась. А надо срочно ехать за город, соборовать больного. Обычно в таких случаях мы всегда просим обеспечить транспортом. Но у тех прихожан нет такой возможности. Вы можете меня выручить?

«Отлично, – подумала Лика, потянувшись к кнопке выключения компьютера. – Мне как раз надо сделать паузу. Кипит мой разум возмущенный. Заодно и доброе дело сделаю».

Пообещав отцу Алексею приехать к церкви как можно скорее, Вронская вышла на балкон, распахнула окно.

Во время творческого запоя, как выяснилось, пришло лето. Раскаленный до тридцати градусов воздух, прожаренный солнечным водопадом, мгновенно прилепил к коже свитер и джинсы.

– И это в таком виде я ходила по улицам, – ужаснулась Лика. – Надеюсь, окружающие любовались исключительно Снапом, а на меня, погруженную в мысли и упакованную в теплые шмотки, не обращали внимания!

Сборы заняли у нее больше времени, чем обычно. Отыскать летнюю одежду, не оголяющую бюст или ноги, оказалось сложно.

– Откуда у меня столько коротких тряпок? – бормотала Лика, копаясь в шкафу. – Но я не могу ведь сидеть рядом со священником в шортах! И эти юбки, похожие на набедренные повязки! Интересно, почему все мои маечки заканчиваются под грудью? И красный камешек в пупке, и татуировка – моя красивая розочка на спине – все напоказ! Не стоит шокировать святого человека. О! Эврика!

Она отбросила полотенце, в которое замоталась после душа, и надела длинное оливковое льняное платье, целомудренно закрывающее грудь и колени. Потом все же не удержалась, мазнула по ресницам темно-зеленой тушью, подчеркивающей зелень глаз. И щелкнула пальцами:

– Пока, собакин!

Закрывая дверь, Лика успела заметить: Снап метнул в нее взгляд из разряда «коварная предательница, совсем меня не любишь» и с гулким стуком шлепнулся возле зеркала рыжим пушистом ковриком.

В автомобиле приподнятое настроение заметно померкло.

Отец Алексей сказал, что ему надо провести соборование, вспоминала Вронская. Кажется, это какой-то ритуал, связанный с болезнью или смертью. В любом случае, приятного мало…

«Елки-палки, да что же это такое! – огорченно подумала она, увидев особенно выделяющуюся на фоне белых стен церкви фигуру в черном. – Какой же он красивый! Невероятно, даже синяки под глазами ему идут. Необыкновенный взгляд. Сияющий, звездный. Все время думала, что „лицо, озаренное внутренним светом“ – это художественное преувеличение. Ничего подобного, такие лица бывают. Глупое сердце, угомонись, пожалуйста. Мало того, что перед тобой священник. Это еще и женатый священник».

Поздоровавшись, отец Алексей сел на пассажирское сиденье и стал рассеянно изучать проносящиеся за окном улицы.

«Он что, злится на меня? – удивилась Лика, и поняла, что уже начинает нервничать от затянувшейся паузы. – Седов говорил, что вызывал его на допрос. Да, наверное, если бы я не подслушала тогда разговор отца Алексея с Колей Вадюшиным, священнику не пришлось бы идти в прокуратуру. Но он же здравомыслящий человек. Должен понимать, что так сложились обстоятельства и надо искать преступника».

Поскольку молчание стало совсем уж невыносимым, она решительно выдохнула: