Крест Евфросинии Полоцкой - Ольга Тарасевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но послушай…
Она его гневно перебила:
– Не буду! И не вздумай меня грузить своими буддистскими штучками. Не покатит! Неужели ты слепой?! Разве не видишь, что эта вещь не могла быть создана просто так! В ней отражается Господь! Какая же я была дура!
«Дурой была, дурой и осталась», – подумал Гаутама.
И стал говорить о том, что Ингу всегда волновало больше всего на свете. О театральном, о лучших театрах, ролях в кино.
Но лишь четче обозначилась морщинка на лбу. И со всей мощью неукротимой энергии жена продолжила настаивать на своем.
…«Надо что-то делать, – думал Гаутама, прислушиваясь к стонам спящей Инги. – Мне понадобится ее помощь. Срочно требуется что-то придумать, обязательно надо ее переубедить, один я не справлюсь».
Он встал с кровати и поставил диск с успокаивающей дивной музыкой Тибета. У жены всегда такой глубокий сон, что над ухом хоть из пушки пали: ноль реакции. А ему сейчас важно принять решение, и музыка всегда помогает сосредоточиться.
Прислушиваясь к нежным звукам, Гаутама мысленно перенесся на белоснежную вершину Кайлас. И сразу же треснул себя ладонью по лбу! Конечно же, как он только раньше не догадался! Если ситуацию нельзя изменить, ею надо воспользоваться! Инга прислушается к его аргументам, обязательно прислушается…
***6
Первые предположения о том, что Василий Рыжков завалил работу, появились у Андрея Ларионова уже несколько дней назад.
Рыжков, еще не успев оказать услугу, всегда имел обыкновение являться за деньгами. А теперь мало того, что не звонит, не интересуется, когда будет произведен расчет. Так еще и свой мобильник вырубил.
Металлический женский голос равнодушно сообщает:
– Абонент отключен или находится вне зоны действия сети.
Потеряв надежду дозвониться до Васи, Андрей, едва появилась возможность, поехал к Рыжкову домой.
– Нетути Васьки, – заявила его мать и икнула. – Нетути, уже третий день дома не появляется, засранец.
Андрей извлек из портмоне пару купюр и ловко просунул ногу в норовившую вот-вот захлопнуться дверь.
– Я к Василию по очень важному делу. Вася сам меня просил с ним связаться. Может, все-таки скажете, где ваш сын? – стараясь не морщиться от источаемого женщиной амбре, поинтересовался он. – Это прежде всего в его интересах!
Глубоко вздохнув, мама Рыжкова опять упрямо заталдычила:
– Говорю, нетути, значит, нетути.
«Надо же, даже у алкоголичек, жаждущих опохмелиться, есть материнский инстинкт», – удивился Андрей.
Он вернулся в раскаленную, как жестянка, душную вишневую «девятку» и стал обдумывать ситуацию.
Сто процентов мамаша знает, где затаился ее непутевый сыночек. Но если даже муки абсистентного синдрома и перспективы опохмелиться ледяным пивком не развязали ей язык, то новые попытки договориться отменяются. Напрасно потраченное время.
Придется, как говорил вождь мирового пролетариата, идти другим путем.
Андрей взял сотовый телефон, набрал номер, изложил суть проблемы. И через два дня получил полную информацию о местонахождении незадачливого подельника.
Оказалось, Василий скрывается у приятеля своей алкоголички-мамаши, проживающего в районе Олимпийской деревни. Сам из дома не выходит. Мамашиного дружка, такого же, видимо, алкоголика, упрятали на две недели за решетку по причине грубого нарушения общественного порядка. Так что мамаше приходится напрягаться и тарабанить через пол-Москвы авоськи с продуктами. Приезжает она к сыночку утром, а вечером впадает в обычное состояние пьяного коматоза. Но материнский инстинкт – великое дело – следующим утром опять едет к Ваське.
«Придется отпрашиваться с работы. Нежелательно, подозрительно, но что делать, – с досадой подумал Андрей. – Вряд ли Васька откроет мне двери и бросится на шею. Шуметь в мои планы не входит. Следовательно, придется подкараулить мамашу. И, дождавшись, пока она выполнит свой материнский долг и свалит, позвонить в квартиру. Любой в такой ситуации подумал бы, что человек, который только что вышел, просто что-либо забыл».
Расчет оказался правильным. Андрей заранее приехал по нужному адресу. Обосновался на лестничной площадке, с которой идеально просматривались и нужная квартира, и двор. И, дождавшись, пока пьяная, но преданная Васина мама, пошатываясь, удалится, тут же нажал на кнопку звонка.
– Нашел, – тоскливо заскулил Рыжков, увидев Андрея на пороге. – Ларио, я не хотел! Ларио, я и не бил его особо!
Оттолкнув Василия, Андрей прошел в квартиру и захлопнул за собой дверь.
– А вот теперь рассказывай.
– Да че рассказывать. Колюсик твой приехал в дом. Хороший дом, богатый. И на краю дачного поселка, у леса. Приехал твой чмошник и затихарился. В коттедже рядом – никого, это я просек. Вечер, а света нет. И Колюсик огня не зажигал, только окно открыл. Через это окно я ночью в дом и залез. Выволок его. Никто ничего не видел, Ларио! Честное слово, не наследил. Я даже на руки пакеты намотал. Стырил саженцы прямо на платформе, а они кулечками были примотаны. И я этот целлофан – на руки. Так что все чисто. Никаких этих самых, как их там… Отпечатков типа. Ты веришь? – Василий зашмыгал носом. – Веришь?
Андрей протянул ему носовой платок и, сдерживая желание врезать по виноватой физиономии, кивнул.
– Верю. Рассказывай дальше.
– А че дальше. Дал ему всего пару раз по печени. Он и кирдыкнулся. Щупленьким оказался, лох лохом.
– А какие ты получил инструкции? – ледяным тоном поинтересовался Андрей.
– Ну да. Я его спрашивал про этот крест. Он сказал, что ни фига не знает. Думаю, точно не знает. Я хорошо у него спрашивал. Старался. Веришь?
– Верю, верю. Еще что-нибудь Коля говорил?
– Счас, дай вспомнить, – Василий наморщил лоб. – Базарил, что книгу хотел написать. Как какой-то хрен американский. Что стал собирать материалы всякие. А его кореша эти материалы украли. А потом стали его обсирать. И еще сказали, что у них, у корешей, есть какая-то схема, как типа этот крест искать. Все, кажется…
– А свидетели? Кто-нибудь знает об этой ситуации? Родственники Коли, его друзья?
Рыжков пожал плечами.
– Хрен его знает. Хотя погоди. Он базарил, что к священнику ходил. Что хотел его развести и специально сказал, что хочет порешить этих корешей. Священник из церкви возле его дома.
Андрей застонал. Час от часу не легче.
– А… баблос когда будет? – робко поинтересовался Василий, просительно заглядывая в глаза Андрею. – Я ж твое задание выполнил.
– Я тебя просил убивать пацана?
– Да он сам!
– Ага, сам, – Андрей задумчиво посмотрел на своего крепко сбитого собеседника с огромными, накачанными парафином кулачищами. Дать ему денег, чтобы заткнулся? Или пробросить? – Конечно, сам. Совершенно без твоей помощи, как же, как же…
ЧАСТЬ 2
Он, Подмосковье, 1973 год
Сегодня это должно случиться опять. Сегодня. Сегодня. Сегодня…
Еще долго ждать. Еще не скоро все завершится. А душа уже тонет в липком болоте страха и отвращения. Дрожат руки. Перед глазами все плывет. Обрывки каких-то мыслей, лихорадочных, болезненных. Проносятся и исчезают. Хочется заняться делами, отвлечься, хоть как-то потянуть время. Но сосредоточиться не получается. Стрелки круглых часов на стене кабинета намертво приклеились к циферблату.
В висках пульсирует острая боль. Но каждый удар, то сильный, то чуть более приглушенный, – в радость. Если есть эти удары – значит, все-таки оно тоже есть, время-то. Бегут его секундочки, бегут. Должны бежать. Просто все это происходит очень, очень медленно. Но происходит. И нужно дождаться. И не сойти с ума. Не остаться в своих галлюцинациях, где брызжут в лицо фонтанчики обжигающей крови. Где просторный кабинет вдруг становится тесным, темным и сырым, как яма. И изо всех углов доносятся предсмертные стоны.
Надо терпеть. И ждать.
«Скорее бы все закончилось», – подумал он и, опасливо покосившись на дверь, приблизился к сейфу. Открыл, достал «Столичную», хлебнул прямо из бутылки. Привычного горького вкуса не почувствовал. Водка пилась, как вода, легко, не обжигая. И дрожь в руках не исчезла. И боль, и страх – все при нем.
«Хоть бы заключенные взбунтовались», – подумал он, и с безумной, трепыхающейся большой птицей надеждой набрал номер дежурного.
В СИЗО-4 все в полном порядке. Осужденные позавтракали, вышли на работу, обыск камер никаких неприятных сюрпризов не принес. Заключенные, дожидающиеся суда, знакомятся с материалами уголовных дел. Докладов о готовящемся побеге от оперативных сотрудников также не поступало.
Ничего удивительного. В «его» «зоне» всегда была хорошая дисциплина. Но сейчас это не радовало.
«В конце концов, хуже, чем в первый раз, мне уже не будет, – размышлял он, снова глотнув безвкусной водки. – Я привыкну. Я просто не имею права развешивать сопли. Все самое страшное уже позади. Я все видел собственными глазами. Это не люди, а мразь. Общество надо очищать от этой грязи. И потом, исполнителям еще хуже. Мне предписывается лишь наблюдать и оформлять документы. А им – нажимать на спусковой крючок…»
