Книга Асты - Барбара Вайн

— Это не «она», это «он», — пробормотала Хансине. Я не удержалась от смеха, потому что по-датски эта фраза звучит очень смешно. Конечно, Хансине подумала, что я смеюсь над ней, удивилась ее словам, или что-то еще. Казалось, она готова расплакаться.

— Не глупи, — сказала я. — Я не хотела тебя обидеть, просто все так неожиданно. Естественно, ты можешь его пригласить. А как его зовут?

— Сэм Кроппер, — пробормотала она. — Он с железной дороги.

Возможно, для англичанина ее слова прозвучали бы нормально, а мне стало ужасно смешно. Я постаралась не подать виду, но она-то видела, как подрагивают мои губы. Она считает меня злой. Я точно знаю, малышка Свонни сказала мне об этом несколько недель назад.

Она называет меня lille Mor, и мне это очень приятно.

— Lille Mor, Хансине сказала: твоя мама иногда бывает очень злой, — сообщила Свонни. — А я сказала, что со мной ты не злая. Ты ведь не злая, совсем не злая, правда?

— Надеюсь, нет, моя дорогая, — ответила я, но внутренне вскипела.

Мне хотелось послать за Хансине и упрекнуть ее — как она смеет говорить такое моей дочери, напомнить, что я хозяйка дома и она могла бы держать свои замечания при себе, если собирается и дальше здесь работать. Но, конечно, я не могла так поступить. Ни при таких обстоятельствах. Мы с Хансине давно знаем друг друга и многое пережили вместе. И если она думает, что я злая, пусть думает. Тем более что я иногда такая и есть. Люди не всегда добры ко мне, а долг платежом красен.

Но я не перестаю удивляться, что какой-то мужчина счел ее привлекательной. Ее лицо, тяжелое и невыразительное, напоминает мне кусок баранины, ту часть, которую называют седлом. Когда говорят, что женщина — голубоглазая блондинка, все, особенно мужчины, сразу представляют красавицу и мечтают с ней встретиться. Но для меня важнее не цвет глаз и волос, а черты лица.

У Хансине белокурые волосы и голубые глаза, но рот похож на соусник, а нос — на ложку. Она, как называют это англичане, «крестьянская девушка» — рослая, крепкая. Я прочла это в романе, не очень хорошем, в том, который купила. Поэтому я собираюсь записаться в публичную библиотеку, чтобы брать там хорошие книги.

Хансине забрала Свонни из школы, а в четыре часа принесла мне и девочкам чай. Мы вынуждены прикрывать ковер в столовой грубым шерстяным половиком, потому что Мария, которая восседает на своем высоком стульчике вместе со всеми, размахивает ложкой, смеется и разбрасывает еду. Обычно меня надолго не хватает и я звоню в колокольчик, чтобы Эмили забрала ее и покормила на кухне. Но сегодня мне пришлось сделать это самой.

Эмили почему-то не пришла. Хансине и высокий симпатичный мужчина сидели за кухонным столом и пили чай с пирожными, более аппетитными, чем те, которые нам подали. На Хансине была шелковая блузка, одна из тех, что я отдала ей. Фартук она сняла. Странно, симпатичным мужчинам должны нравиться симпатичные девушки, но обычно это не так. Они предпочитают простушек и очень жаль. Этот Кроппер похож на известного адвоката Эдуарда Маршалла Холла, фотографию которого я где-то видела. Слишком утонченный для простого рабочего, и держится уверенно. Интересно, кем он работает на железной дороге? Если он носильщик, наверняка все женщины хотят, чтобы именно он нес их багаж.

Мое появление смутило их. Хансине даже покраснела больше обычного.

— Где Эмили? — спросила я по-английски.

— Там, м-мэм, — запинаясь, ответила Хансине и указала пальцем на буфетную. Видимо, они сплавили бедняжку Эмили туда, и она сидела у мойки с чашкой чая и баночкой джема. Я усадила Марию ей на колени и медленно проплыла через кухню. Они проводили меня взглядом, будто коты, но сидели тихо, как мышки.

Сегодня утром пришло письмо от моего кузена Эйнара, офицера датской армии. Он сообщил, что умерла тетя Фредерике. Мог бы и телеграмму прислать, хотя вряд ли я поехала бы в такую даль на похороны. Прошло девять лет с нашей последней встречи, и образ тети потускнел в моей памяти. Если сказать о ее смерти Расмусу, он, пожалуй, настоит, чтобы я носила траур, а мне совсем не хочется надевать черное летом, так что не буду говорить.

Эйнар пишет, что тетя завещала мне собрание сочинений Чарльза Диккенса на датском языке. Не стану отказываться. Я хорошо читаю по-английски — еще бы, после восьми лет жизни в Англии. Уверена, что читаю лучше многих англичан, Эмили например. Но читать на родном языке гораздо приятнее. У нас в доме мало книг, я раньше не замечала. Никто, кроме меня, не читает.

Траур — это полное притворство, если ты не любил человека. А тетю я не любила, хотя она уверяла всех, что любит меня как дочь, которой у нее никогда не было. Вряд ли любовь способна выжить там, где один родственник постоянно поучает или запугивает другого, изводит нотациями. Я не помню дня, чтобы тетя не придиралась ко мне, не осуждала мою внешность, манеры, речь, одежду и вкус, не говоря уж о морали. Я не знала, что такое мораль. Я была хорошей, мне не с чего становиться плохой, и еще я боялась.

Я расстроюсь, если буду продолжать писать в том же духе. Тетя обычно монотонно объясняла, что нельзя думать только о себе. «Нельзя замыкаться на себе, Аста», — всегда говорила она.

Я буду рада получить ее книги. Это все, что мне хотелось бы из ее вещей.

Я напишу о Хансине. Она встречается с Кроппером. Каждый свободный вечер они видятся, и наверняка он приходит сюда чаще, чем я думаю. Даже Расмус, который никогда не замечает, чем заняты люди и есть ли они вообще, видел его в доме. Это смешная история, я должна ее записать. Сначала я не собиралась об этом писать, думала, что неправильно веселиться в день, когда узнала о смерти тети Фредерике. Но это тоже смешно, потому что печалиться надо было две недели назад, когда тетя умерла, а не сегодня. Я собираюсь смеяться до упаду.

Расмус ничего не говорил, пока не столкнулся с Кроппером у нашего дома раза три. Тогда он сделал постное лицо, из-за чего стал похож на лютеранского пастора из церкви в Хэкни.

— Кто же твой дружок Аста? — спросил он.

— Какой дружок?

— Высокий джентльмен, которого я видел вчера у нас в саду.

Тогда я догадалась, о ком он, но притворилась, словно не понимаю, даже напустила на себя виноватый вид. А потом ответила, словно меня вдруг осенило:

— Я знаю, о ком ты! Это не джентльмен, а поклонник Хансине.

Он густо покраснел.

Во-первых, он не хочет, чтобы я подумала, будто такой умный, важный и занятой человек может ревновать. А во-вторых, он понимает, что должен был отличить работягу от джентльмена, на это способен любой англичанин. Правда, если не смотреть на одежду, Кроппер совсем не похож на рабочего.

Расмус, наверное, решил, что я пошла по стопам миссис Ропер. Только он никогда о ней не слышал, и пусть так останется.

Снова мой день рождения. Сегодня мне тридцать три. Скоро середина жизни, если она наступает в тридцать пять, как говорил мой отец.

Расмус, как обычно, забыл. Моя соседка, миссис Эванс, говорила, что не дает мужу ни единой возможности забыть какую-нибудь знаменательную дату, к примеру день рождения или годовщину свадьбы. Она начинает напоминать о ней недели за две до срока: «Ты, конечно же, помнишь, дорогой, что в пятницу?» или «Ты не забыл, что отмечаем в среду?» Но я не собираюсь так унижаться. Если он не удосужится вспомнить, напоминать не стану. Подарки, если их дарят только потому, что должны, — ничто, пыль и пепел.

Надеюсь, что Хансине напомнила хотя бы детям. Расмусу она точно не осмелится.

Тем не менее подарки я получила от всех детей. От Моэнса — крошечные ножницы в футляре из свиной кожи, от Кнуда — два носовых платка с инициалом «А», уложенные в серебряную коробочку, и наперсток от Марии, что очень кстати. Старый я проткнула шилом. О подарке от Свонни я пишу отдельно, потому что он был единственным самодельным подарком, и хочется думать, сделанным с любовью. Это перочистка, которую Свонни сшила из кусочка прелестного фиолетового фетра. По краю — чудесная узкая мережка, а в центре вышита красная роза — она знает, что это мои любимые цветы, — и «Mor» розовой тамбурной строчкой. Я не буду ею чистить перья, а сохраню навечно.

Расмус появился только к вечеру, перед ужином. В руках он держал какой-то прибор. Я видела такой только на картинке.

— Вот, посмотри, — сказал он, — телефон. Тебе нравится?

— Это подарок на день рождения? — спросила я.

Он призадумался:

— Конечно.

— И кто же им будет пользоваться?

— Естественно, он мне потребуется для бизнеса, — сказал он. — Но и тебе тоже можно.

На прошлой неделе я видела кинофильм, где разговаривали по телефону, и мне до смерти захотелось так поговорить.

— Ну что же, миллион благодарностей.

Он дулся целый час. Мне всегда жаль детей, если они подходят к отцу, когда он в таком настроении. Кроме Марии, конечно. Ей все позволено. Она самый капризный и непослушный мой ребенок, никогда не посидит спокойно, вечно носится сломя голову и фокусничает. Сегодня днем она совершила ужасную вещь — подбежала к Хансине и заявила: «Mor упала на пол, закрыла глаза и не может говорить».