Мучная война - Жан-Франсуа Паро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дурные известия?
— Прошлое стучится в мою дверь, и я не знаю, что уготовано мне судьбою.
Глава IV
НАРОДНЫЕ ВОЛНЕНИЯ
Я только что прочел шедевр Тюрго. Похоже, мы наконец-то обрели и новые небеса, и новую землю!
ВольтерВзор Николя затуманился; он тяжело вздохнул.
— Это письмо от моей сестры, Изабеллы де Ранрей. Сами понимаете, сколько волнений… Я поднимусь к себе переодеться. Затем я отправлюсь к Ленуару, а завтра с раннего утра поеду в Версаль. Пьер, мне бы хотелось, чтобы вы вместе со мной отправились на улицу Нев-Сент-Огюстен. Можете быстро найти экипаж?
— Надеюсь, вы с нами поужинаете? — спросил господин де Ноблекур. — Полагаю, и вы тоже, Бурдо? Я пригласил Лаборда. Только друзья! Вы сможете отвлечься от мрачных мыслей. Все домашние отправились к вечерне в Сент-Эсташ, они хотели помолиться за… Но все будет подано вовремя. Вы же знаете Катрину!
— Если бы я отказался, вы были бы вправе счесть меня неблагодарным.
С тяжелым сердцем он поднялся к себе в комнату. Сев на кровать, он развернул письмо Изабель и принялся читать:
3 апреля 1775 года,
в замке Ранрей
Сударь брат мой,
Впервые я с превеликой радостью называю вас братом, именем, связавшим нас навек. Когда вы получите это письмо, я уже приму постриг. Я совершенно сознательно приняла решение стать монахиней в обители королевского аббатства Фонтевро. Древность нашего рода и наследство моей тетушки Генуэль позволяют мне совершить сей исполненный гордыни поступок. Матушка настоятельница, урожденная Пардальян д’Антен, приходится кузиной моей покойной тетке. Я сложила к стопам моего божественного супруга весьма существенное приданое.
Поэтому я распорядилась, чтобы наследство нашего отца перешло к вам полностью. Друзья, которые у меня еще имеются при дворе, сообщили мне, что вас называют «наш дорогой Ранрей». Мне известно, что в свое время вы отказались принять из рук нашего короля звание и титул, принадлежащие вам по праву. Так примите же их из рук сестры, предоставив, таким образом, своему сыну шанс на блестящее будущее. Вам даровали должность комиссара; вы ни единым поступком не запятнали ее; более того, вы прославили ее своими подвигами. Так носите же без всяких угрызений титул маркиза де Ранрея. Исполните желание вашего отца, которое, будь он жив, он сам бы вам сообщил. Но, увы!.. Вы можете не делать достоянием гласности сей вполне законный поступок, лишь знайте, что замок наш отныне принадлежит вам, и наш управляющий Гийар будет теперь отчитываться вам. Не терзайте ни вашу душу, ни вашу совесть, а просто примите этот дар от той, которая добровольно решила заживо похоронить себя в могиле, примите его, как некогда приняли перстень и шпагу нашего отца.
Как бы вы ни смотрели на нынешнее положение вещей, вы не сумеете убедить меня отказаться от моего смиренного дара, ибо я уверена, что вручаю его в надежные руки. У вас нет более верного друга, чем я. Пятнадцать лет назад вы удостоили меня этим званием, и я не собираюсь слагать его с себя даже у подножия алтаря, а посему я навечно остаюсь вашей верной и любящей сестрой
Изабеллой Мари Софи Анжеликой де Ранрей, Ставшей в монашестве сестрой Агнессой из ордена Милосердных сестер.Он даже предположить не мог, как сильно может взволновать его письмо, внезапно воскресившее для него годы юности. В ту минуту, когда ему пришлось приложить все силы, чтобы не согнуться от нанесенного ему удара, письмо это затронуло самые чувствительные струны его души. Его нравственные опоры заколебались. Ему немедленно представилась очаровательная головка сестры и ножницы, отрезающие ее волосы. Пытаясь взять себя в руки, он улыбнулся при мысли о том, что Изабелла так и не сумела избавиться от напыщенного стиля, усвоенного ею из сочинений прошлого века. Ее настроение редко было подвержено колебаниям, отчего все слова ее дышали уверенностью и искренностью. Тем не менее полученные им известия еще больше усугубляли его текущие заботы. Надеясь найти поддержку в записке Эме д’Арране, он развернул квадратик цвета морской волны.
26 апреля 1775 года,
в Версале
Сударь,
Над кем вы смеетесь? Когда вы уверяли меня в вашей преданности, я должна была уже тогда заподозрить неладное. С вашего отъезда прошло почти два месяца. Вас удерживают в Вене? Но меня-то никто не удерживает в Версале!
Эме д’АрранеНеужели, когда прошлое напомнило ему о себе, настоящее решило его покинуть? Сначала сын, а теперь возлюбленная. В нем закипал гнев: почему шевалье де Ластир не передал его письмо? Ведь прошел уже целый месяц, как он расстался с ними и уехал во Францию!
Схватив привезенные из Вены подарки, он заспешил вниз. Ноблекур пришел в восторг от роскошно переплетенного томика Светония. Принимая в подарок бутылку водки и табакерку, Бурдо сначала побледнел, а потом покраснел. Вернувшись из церкви, Марион и Катрина дружно заплакали, сначала умилившись красоте кружев, а потом от мысли об исчезновении Луи, причинившем столько горя его отцу. А старик Пуатвен немедленно напялил на себя меховой колпак и засеменил разжигать огонь в плите.
Бурдо быстро нашел фиакр, и вскоре они уже тряслись по парижским улицам. В нескольких словах Николя изложил другу то, что ему следовало знать об австрийской экспедиции, сделав упор на самых тревожных происшествиях. Несмотря на разговор с глазу на глаз, Николя, бросая редкие взоры в окошко, не мог не отметить скопления народа вокруг булочных. Пока они ехали на улицу Нев-Сент-Огюстен, он вновь с радостью впитывал атмосферу искренней, без всяких уверток и расчетов, дружбы. Это чувство помогло ему обрести былую уверенность. Завидев Николя и его помощника, старый мажордом поспешил доложить господину Ленуару об их приезде, и тот, велев немедленно вести их к нему, сам вышел к ним навстречу, распахнув дверь своего кабинета. Возникшее между ними в самом начале совместной работы непонимание давно кануло в Лету, и сейчас добродушное лицо начальника полиции озаряла улыбка.
— Господин маркиз, я благодарю Марию Терезию за то, что она, наконец, соблаговолила вернуть нам комиссара Ле Флока!
— Воистину я счастлив, сударь, вновь видеть вас в добром здравии.
— Благодарю. Болезнь прошла… О ней напоминают лишь редкие приступы усталости, кои должность моя заставляет немедленно забыть. Как говорят остроумцы, что фланируют по аллеям Тюильри, полиция вновь обрела завидное здоровье…
Они рассмеялись.
— …но обо всем по порядку. В двух словах: как ваша миссия?
— В четырех! Официальная часть прошла как нельзя лучше. Не зная, кто мой собеседник, я разговаривал с императором; я говорил с императрицей, зная о ней слишком много; и я внимал господину Кауницу.
— А как прошла встреча с Бретейлем? Беседовать с ним зачастую дело не из легких.
— Великолепно! Разумеется, у королевского посланника есть свои недостатки, но даже они поставлены на службу его величества. В главном мы с ним были совершенно единодушны.
— Вы меня несказанно обрадовали, Бретейль — не тот человек, которым можно пренебрегать, особенно во времена, когда достойных слуг короля становится все меньше. А как обстоят дела с конфиденциальной частью вашей миссии?
— Результаты ее должен был сообщить вам шевалье де Ластир. Жоржель…
— Ластир? О чем вы говорите? Он здесь не появлялся. Я полагал, он вернулся вместе с вами.
— Как! — изумленно воскликнул Николя. — Он выехал из Вены почти месяц назад, чтобы доставить мой доклад. Мы задержались по просьбе императрицы, пожелавшей доверить мне письмо и медальон для королевы. Что могло случиться? Неужели ему помешали… Мне очень тревожно, особенно после моих приключений.
И он подробно поведал начальнику обо всем, что случилось во время его путешествия, а также о разоблачении Жоржеля.
— Тем не менее, — добавил Николя, — шевалье вел себя необычайно храбро и спас мне жизнь.
— Если Ластира схватили, что кажется наиболее правдоподобным, то депеши нашего посольства уже находятся в руках венского кабинета. Увы!
— К счастью, нет, — ответил Николя, поднося руку ко лбу, — ибо они здесь и доставлены с соблюдением полнейшей секретности.
И он объяснил Ленуару свою систему запоминания, приведя начальника полиции в полный восторг, ибо благодаря этой системе главная часть миссии увенчалась успехом. Воспользовавшись отличным настроением генерал-лейтенанта, Николя поделился своими дорожными наблюдениями: рассказал о толпах недовольных крестьян, о бунтах и грабежах, плачевные последствия которых ему довелось увидеть в городах и деревнях, особенно на подступах к столице. Лицо Ленуара помрачнело.
— Все, что вы мне сейчас рассказали, в точности совпадает с поступающими со всех сторон донесениями. С тех пор, как опубликовали эдикт о свободе торговли зерном, принятый по настоянию Тюрго, народ не прекращает роптать. Люди взволнованы заявлением, что полиция более не вправе контролировать торговлю зерном и мукой, а значит, и снабжение хлебом, являющемся основным продуктом питания. Урожай 1774 года был более чем средним, полагаться на обильный урожай нынешнего года тоже оснований нет. Дурное состояние дорог, не позволяющее проехать груженым телегам, компрометирует идею о доставке зерна из богатых районов в те уголки, где его не хватает. Каким образом мы сможем безболезненно исполнить принятый эдикт? Повсюду назревает брожение умов. Когда 15 апреля поступило уведомление, что четырехфунтовый хлеб теперь будет продаваться за тринадцать су, вокруг булочных начался ажиотаж.
