Поляк. Роман первый - Дмитрий Ружников

И в это сонное время за каменными стенами небольшого дома в Барановичах, в Ставке, вдруг стали поругиваться главнокомандующий Северо-Западным фронтом Николай Владимирович Рузский с таким же главнокомандующим, только Юго-Западным фронтом, Николаем Иудовичем Ивановым. И слов не выбирали, да таких, что Верховный, великий князь Николай Романов, сам большой любитель «прямоты» в своей речи, только голову поворачивал от одного к другому – даже рот приоткрыл в удивлении. В Ставке находились в этот момент сразу три генерала – единственные, кто был награжден тремя «Георгиями», и все Николаи. Хоть загадывай! Так что каждый считал себя лучшим. Особенно Рузский… за особую любовь к нему императора.

Сейчас они ругались из-за Варшавы. Рузский всегда был трусом, причем трусом наглым, и во всех своих трусливых просчетах и ошибках он находил виновных. Всегда! Наверное, тем и нравился императору?

– Зачем нам Варшава? – кричал Рузский. – Да пусть ее немец забирает. Или поляки пусть сами ее и защищают.

– Ваше высочество, что такое говорит Николай Владимирович? Он что, не понимает: если мы отдадим Варшаву немцам, мы фактически проиграли войну? Да и как мы сможем наступать в Галиции, если Варшавы не будет? – возражал Иванов.

– Варшава – не Петроград и не Москва. Пусть Гинденбург увязнет в Варшаве, а мы со стороны Ивангорода и Новогеоргиевска потом ударим ему во фланги, – продолжал настаивать Рузский.

– Какие фланги? Варшава – крупнейший в Европе железнодорожный узел. Да если немец ее возьмет – мы до Петрограда раком пятиться будем, – кричал Иванов.

Иванов был и посмелее, и поумнее Рузского, не зря же поговаривали, что он был сыном то ли кантониста, то ли ссыльнокаторжного. Иванова поддержал и его начальник штаба фронта Михаил Алексеев:

– Ваше величество, если Варшаву сдать, мы из-за возможного удара немцами нам в фланг покатимся и сдадим австрийцам всю Галицию. И если только Галицию!..

– Тогда, ваше высочество, я умываю руки. Если так угодно, то пусть Николай Иудович и берет на себя всю ответственность за операцию по защите Варшавы, – выдал уже заготовленный ответ Рузский. Ему этого и надо было. Он всегда находил виноватых. Талант у него был такой.

Великий князь задумался, но ненадолго. Голова у Верховного была.

– Варшава – это не просто столица Царства Польского, это форпост нашей империи. Отдать Варшаву – проиграть войну! – проговорил Романов. – Я согласен с Николаем Иудовичем и назначаю его ответственным за защиту Варшавы. Но прошу, Николай Иудович, отдайте вторую и пятую армии Николаю Владимировичу. Как же он будет воевать без армий? У вас все-таки армия генерала Эверта остается.

Коля Лукавый был русским офицером и не трусом и за место Верховного не держался – он любил правду говорить: что думал, то и говорил. Лучше бы прежде думал.

Рузский своего добился – виновный, если что, найден. Решение было принято, и на фронте опять наступила тишина. Генерал Эверт же не знал, что его армия стала ответственной за Варшаву. Он спал!

Не отдыхал только уже генерал-полковник и уже командующий Восточным фронтом Пауль фон Гинденбург.

– Эрих, – сказал он своему начальнику штаба Людендорфу, – Русские считают, что у нас ничья? Они и в битве при Бородине считали, что Наполеон не выиграл, а сами потеряли половину армии и сдали Москву. Так что давай-ка поставим им шах и мат! Поехал я в генштаб.

Его авторитет был уже непререкаем, и он, договорившись в Германском полевом генштабе, забрал корпуса с Западного фронта, создал новую армию под командованием все того же Августа Макензена и ударил в стык русских фронтов по армии спящего генерала Эверта. И этого удара никто не ожидал и об этой армии никто в русской Ставке не ведал! И побежала армия к Варшаве. Немец с такой дисциплиной и с такой яростью ударил по русским дивизиям, что в считанные дни оказался перед мостами через Вислу. Армия русская, не научившись воевать, научилась бегать, особенно ее командующие.

Рузский кричал в Ставке:

– Я говорил, я предупреждал! Во всем виноваты командующий Ренненкампф и… этот новый командующий 2-й армией Шейдеман. Еще один немец на нашу русскую голову! Всех их надо выгнать! Если не будет принято мер, я буду жаловаться императору!

И ведь жаловался! Еще как жаловался – Ренненкампфа с Шейдеманом с постов сняли! Да и великий князь Николай Николаевич был известный германофоб. А их императорское величество, как известно, сильным характером никогда не отличался.

Преградой для прорыва немцев в город могли стать Висла и варшавские форты. Когда в Ставке об этом заговорил Верховный, Рузский замахал руками:

– Вы о чем, ваше высочество? Какие форты? Их давно уж нет, разрушились от времени. Да и чем защищать?

– Так вам же, Николай Владимирович, две армии отданы? Вот их и надо бросить в бой.

– Что вы, что вы, ваше высочество, они не готовы… да и бегут, ах, как бегут – удержать невозможно.

– И что же тогда делать?

– А я говорил: надо сдать Варшаву.

– Но… как сдать? Это же Варшава. Понимаете вы или нет – Варшава?!

– Понимаю. Но не я ответственный за Варшаву, а Николай Иудович. Вот пусть он и отвечает.

– Надо будет, отвечу, – сказал Иванов, а сам побледнел. Он в этой ситуации не хотел отвечать.

– Объясните: что все это значит? – спросил Романов. – Вы же говорили, что на варшавском направлении у немцев свежих сил нет. Все на Западном фронте. Откуда тогда это наступление?

– Не знаем! – ответили честно русские генералы.

– И что прикажете делать?

– Сдать Варшаву, – ответил Рузский.

– Остановить бегущих и драться, – ответил Иванов.

– Господи, Гинденбург опять нас провел, – прошептал Верховный главнокомандующий и вдруг зло крикнул: – Ваши высокопревосходительства, пойдите отсюда вон! Запомните: если сдадите Варшаву, я сам, лично, сорву с вас погоны, и пусть после этого государь выгонит меня из армии, но я это сделаю! Клянусь! Даю вам два дня, чтобы остановить бегство армии! Не остановите – можете стреляться, как Самсонов!

Генералы выбежали из кабинета. Рузский шипел: «Сравнил меня с Самсоновым?! Стреляйтесь! Ишь чего захотел, чтобы я отвечал за чужие промахи… Дудки – пусть Иванов с Эвертом и отвечают. А я подожду, что да как получится. Известно же: пришедший на поле боя последним, всегда выигрывает – главный закон войны».

Казалось, варшавские форты существовали всегда, как всегда существовала для Варшавы возможность нападения германцев на этот польский город. И именно по левому берегу Вислы были построены эти форты – прекрасные военные сооружения с толстенными стенами, арочными переходами, пакгаузами, смотровыми площадками и подвалами. Даже для тяжелых орудий этой, технически революционной мировой войны форты оставались сильной крепостью, защищавшей город и мосты через Вислу.

Лучшие погибают первыми! Семеновский полк уже не дробили – слишком велики были потери в полку: за три месяца войны погибла треть состава. Для пополнения наспех отбирали уже не на мобилизационных комиссиях, а в запасных частях: тех, кто отличился храбростью, смекалкой, но и ростом и национальностью подходил; брали только русских. И все равно гвардия гибла.

Серошинельная человеческая река, не слушая команд и приказов своих командиров, выкатив глаза от носившихся меж солдат слухов о силе немцев, о неизвестных, но где-то уже наступивших окружениях, в страхе текла и текла между фортами по мостам в Варшаву. И уже открыто кричали: «Опять немец нам август месяц показывает… Опять предательство в штабах… А может, в Ставке или… повыше… Там одни немцы засели…» – и этот трепет измены бежал впереди отступающей армии, и достигал Петербурга, и кружился метелью в светских салонах знати и на фабриках среди рабочих. Уже в четырнадцатом закружил!

А за бегущими дивизиями спокойно, не торопясь, шел со своей армией Макензен. Он знал – Варшаву он возьмет. Так приказал ему Гинденбург. А Гинденбург никогда не ошибается.

Паника от отступающих русских войск передалась населению города, и по улицам и дорогам плотной рекой потянулись на восток автомобили, повозки и бегущее население. Наступал хаос.

Верховный главнокомандующий, человек сильной воли, чуть не плакал: «Сволочи, суки, бл… Кто поможет? Кто?» – и, ударив кулаком по столу, приказал адъютанту срочно вызвать командира лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Севастьяновича Эттера, а когда тот появился в кабинете, обнял генерала и, как будто боясь, что их услышат, горячо зашептал на ухо:

– Ваше превосходительство, Иван Севастьянович, видите, что делается – бегут, сволочи! Остановить надо. Нет-нет, я не приказываю, чтобы, как тогда, под Таранавками, по зубам или, не дай бог, стрелять. Здесь бесполезно. Прошу вас, задержите германца, пусть на день, хорошо бы на два, пока эти говенные командующие очухаются… Направьте полк в форты, Висла и форты – вот единственная преграда… И конечно, героизм гвардейцев. Прошу вас, Иван Севастьянович, как можно быстрее… займите форты.