Волшебники - Лев Гроссман

— В тот самый день, когда я здесь оказался.

— В тот самый, — подтвердила она. — Хотела удостовериться, что ты попадешь на экзамен.

— А здесь вы что делаете?

— Так, захожу иногда.

— Я вас ни разу не видел.

— Потому что я не хочу, чтобы меня кто-то видел.

Потом он, вероятно, уснул, но женщина никуда не делась, и он продолжил с того же места:

— Мне нравится ваша прическа. — Ее волосы на этот раз были подняты кверху, и лицо выглядело немного иначе. В тот раз она показалась ему совсем молодой, но сейчас, внешне не изменившись, держалась скорее как женщина среднего возраста.

— Да… косички — это уж слишком.

— Тот человек умер на самом деле? Что с ним случилось?

— Ничего. — На переносице у нее прорезалась вертикальная черточка. — Просто взял и умер без особых причин — с людьми такое бывает.

— Я думал, вдруг это как-то связано с моим появлением здесь.

— Ложной скромностью ты не страдаешь. Перевернись на живот.

Квентин повиновался, и она смочила ему чем-то затылок. Ссадину защипало.

— То есть одно к другому отношения не имеет?

— Эта смерть означает не больше, чем любая другая. У меня все — выздоравливай, Квентин. Ты нам нужен в боевой форме.

Он опять лег на спину, закрыл глаза. Подушка успела остыть. Будь он в порядке, постарался бы все-таки докопаться, кто она и какую роль играет в его истории… или он в ее. Но он был далеко не в порядке.

— Тетрадь, которую вы мне дали… я ее, кажется, потерял. Не успел прочитать. — Потеря заключительной книги «Филлори» в нынешнем пограничном состоянии представилась Квентину непоправимой трагедией. Теплая слеза сбежала по щеке в ухо.

— Ты и не должен был, — успокоила его женщина. — Время еще не пришло. Она найдется, если как следует поискать — это я тебе, во всяком случае, обещаю.

О Филлори всегда говорили нечто подобное. Женщина положила что-то холодное на его пылающий лоб, и Квентин забылся.

Когда он снова пришел в себя, женщина исчезла, но рядом с ним кто-то был.

— У тебя сотрясение мозга, — сказал этот кто-то — его голос, как видно, и привел Квентина в чувство. Голос был чем-то ему знаком, и это неким образом успокаивало.

— Эй, Кью? Ты как, в себе? Профессор Моретти сказала, что у тебя контузия.

Голос принадлежал Пенни. Осознав это, Квентин разглядел на подушках его бледный лик — по ту сторону прохода и на одну койку ниже.

— Из-за этого тебя и рвало. Ты, наверно, стукнулся головой, когда мы кувыркнулись через скамейку. — Пенни больше не злился — куда что делось — и чирикал как нанятый.

— Я знаю, что стукнулся, — медленно выговорил Квентин. — Голова была моя, как-никак.

— На умственные способности, если тебе интересно, это не повлияет. Я спрашивал — Моретти сказала, что нет.

— Уже легче.

— Последовала долгая пауза. Где-то тикали часы. В «Блуждающей дюне», последней книге о Филлори, очень трогательно рассказано, как маленькая Джейн, самая младшая Четуин, простуживается и проводит неделю в постели, беседуя с Рисовальщиком на борту славного корабля «Летящий по ветру», а ухаживают за ней пушистые зайчики. Квентину всегда нравилась Джейн, умненькая и наделенная непредсказуемым юмором — не то что ее сладковатые, типа Дика и другой Джейн,[11] братья и сестры.

Сколько сейчас времени, хотелось бы знать.

— А ты что, тоже потерпевший? — спросил Квентин. Он еще не решил, заключать с Пенни мир или нет.

— Я разодрал лоб об твой зуб, а еще ты боднул меня и сломал мне нос. Они починили его раствором Пуласки — сроду не слыхал, чтобы его применяли где-то, ну разве только ветеринары. На козьем молоке, представляешь?

— Я вообще не помню, что двинул тебя головой.

Часы отсчитали тридцать секунд.

— У тебя фонарь-то здоровый? — спросил Пенни. — Мне не видать.

— Не то слово.

— Да, надо думать.

Квентин осушил стакан с водой, стоявший на тумбочке, и снова упал на подушки. Что бы ни делала с ним мнимая парамедичка, излечился он явно не до конца.

— Пенни, чего это тебя повело меня бить?

— По-другому нельзя было. — Вопрос, судя по тону, его шокировал.

— Нельзя, значит. — Квентину показалось, что он не так уж и слаб. — И что я такого сделал?

— Что сделал? Да ничего. — Пенни говорил так, будто не раз репетировал эту свою финальную речь, но под пленкой спокойных слов закипала прежняя маниакальная злоба. — Тебе, например, не пришло в голову поговорить со мной, проявить хоть какое-то уважение. Ни тебе, ни твоей подружке.

Господи боже. Этого еще не хватало.

— Ты про кого это, неужели про Элис?

— Да брось ты. Сидите, переглядываетесь, смеетесь мне прямо в глаза. Я-то думал, что мы все будем делать вместе — можешь в это поверить?

Квентин узнал этот стиль. Его родители как-то раз сдали первый этаж одному коротышке, страховому агенту. С виду он был нормальный, а потом начал писать им записки, требуя, чтобы его прекратили снимать на камеру, когда он выносит мусор.

— Не будь идиотом, — сказал он. Позиция «я выше этого» тут не годилась — можно было заработать повторное сотрясение мозга. — Ты вообще-то задумывался, как выглядишь со стороны? Строишь из себя панка и полагаешь, что все после этого захотят общаться с тобой?

Пенни пытался сесть.

— Помнишь тот вечер, когда вы пошли погулять? Нет бы извиниться, или позвать меня, или там попрощаться — ушли, и все тут. А потом что? Вы сдали, а я нет. По-твоему, это честно? Чего ты, собственно, ждал?

Вот, значит, в чем дело.

— Нормально, Пенни. Ты, конечно, должен был дать мне в морду, раз экзамен не сдал. Почему бы тебе заодно не побить профессора Ван дер Веге?

— Я не позволю ноги об себя вытирать. — Голос Пенни звучал очень громко в пустой палате. — Неприятности мне не нужны, но если будешь нарываться, получишь снова. Думаешь, этот мир — твое личное фэнтези? Думаешь, можешь делать в нем все, что хочешь? Попробуешь меня опустить — получишь еще раз!

Они так орали, что Квентин не услышал, как в палату вошел декан Фогг в расшитом шелковом кимоно и диккенсовском ночном колпаке. Квентин сначала подумал, что он несет свечку, но потом разглядел, что светится его поднятый указательный палец.

— Довольно, — сказал он тихо.

— Декан Фогг! — воззвал, как к долгожданному голосу разума, Пенни.

— Я сказал, довольно. — Квентин ни разу не слышал, чтобы декан повышал голос — не случилось этого и теперь. Днем Фогг мог выглядеть как комический персонаж, но сейчас, ночью, в этом своем кимоно, казался таинственным, могущественным волшебником. — Будете говорить, только когда я задам кому-то вопрос, понятно?