Асгард Возрождённый - Ник Перумов

Не сводя взгляда с великого Древа впереди, Райна начала отмерять шаги – по щиколотку в сером тумане. Нет больше путеводной тропы, но нет и разверзающейся бездны. Серые пределы, как во многих мирах прозывались обиталища расставшихся с плотью душ.

Валькирия невольно глянула себе под ноги – на чём-то ведь она стояла, какая-то твердь тут возникла? «Гм, странно. Странно и непонятно. Куда делась бездна, куда исчезла золотая тропа? Ничего не понимаю…»

Но делать нечего, Райна, иди вперёд, как ты умеешь, глядя прямо на Древо и никуда не сворачивая. Само Древо закрывает весь горизонт, кажется, что, кроме него, тут вообще больше ничего нет и никогда не было. Ни золотой тропы, ни бородатых стражей-архонтов в богатых одеяниях, ни призрачного Асгарда, устроившегося прямо на ветке исполинского Древа.

Что изменилось? Или изменилась она сама? Тогда она шла выручать пленённых богов, асов и асиний; сейчас она возвращалась за собственной матерью. Райна не знала пути – в прошлый раз золотая тропа словно бы сама вывела её, куда следует, к бесплотному двойнику града богов; где же и как она станет разыскивать мать сейчас, валькирия понятия не имела.

Невесть почему, но в растерянность это её нимало не повергало.

Сердце выведет, частенько пели скальды.

Райна хотела верить, что они знали, о чём вели речь. Больше ни на что, кроме сердца, положиться она не могла.

Серое ничто – или нечто? – стало слегка пружинить и прогибаться под ногами, словно моховое одеяло, наброшенное поверх губительной топи. Со всех сторон, окружая валькирию, поднимался густой непроглядный туман, холодный, почти ледяной. Вскоре видимой оставалась лишь вершина самого великого Древа, исчезающая в верхнем слое туч. Райна шла прямо на него, не опуская глаз и почти не глядя под ноги.

Валькирия старалась сейчас вообще ни о чём не думать – ни об отце, ни об остальных асах, что должны были уже покинуть вековечную темницу; только лишь о матери.

Думала, вспоминала, не щадя себя. Вспоминала, как с лёгким сердцем покинула родительницу, с головой окунувшись в прекрасную, великолепнейшую жизнь вестницы Валгаллы, младшей и любимой дочери Отца Богов, почти позабыв за буйными пирами эйнхериев и песнопениями скальдов свою недолгую земную жизнь. Она не навещала маму и не посылала вестей. Зачем? Та должна быть счастлива выпавшим дочери жребием. Что может случиться с бессмертной и неуязвимой валькирией, истинной Девой Битвы?

Быть может, она стеснялась? Матери остальных её единокровных сестёр были королевнами и красавицами, а Сигрун… Сигрун была дочерью «тролля», или, вернее, великана-йотуна Хримвальди.

Да, йотуна… за все годы и века в Асгарде Райна так и не научилась выговаривать это слово так, как принято было среди асов.

Валькирия всё ускоряла и ускоряла шаг, а на щеках у неё всё заметнее проступал румянец стыда.

Она не заметила, как свет вокруг неё начал меркнуть, а бесформенный поначалу туман – складываться в подобие тёмного пейзажа, с холмами и протоками меж ними. Вроде даже пруды с тростником.

А это ещё что такое? В сгущающемся сумраке Райна вдруг увидала возникший перед нею дом, солидный, надёжный, бревенчатый, словно вросший в вершину холма; чуть поскрипывая на ветру, качалась вывеска: обнявшиеся гном и орк, с парой громадных пивных кружек в руках.

Низкий сруб со множеством окон окружала невысокая же ограда из дикого камня, и, хотя краски по-прежнему оставались смытыми, как и всегда в сумерках, это уже не было серым «ничто».

В окнах приветливо горел огонь.

Скрипнула дверь, на крыльцо упал прямоугольник света, возник тёмный силуэт с фонарём в протянутой руке.

– Гость, кто бы ты ни был, заходи!

Низкий, густой, басовитый голос, исполненный силы.

Райна приостановилась, оробев. «Ну да, оробела, – призналась она себе. – Куда это меня занесло? Что ещё за морок на мою голову? А ведь это конечно же морок, видение, ничего больше. Откуда в стране мёртвых возьмётся что-то иное? А тут, гляди-ка, не только дом, но и сараи, и амбары, и клети, и кладовые…»

Рука сама легла на эфес альвийского клинка. Меч волновался, ему тут явно не нравилось, он чуть подёргивался, как горячий нетерпеливый жеребец.

Однако ноги сами понесли валькирию ко входу.

Под сапогами заскрипел песок – им была засыпана дорожка от внешней изгороди.

Вот и ступени. Древние, тёмные, будто и не из дерева, а из чёрного камня – или это только так кажется в полутьме?

Стоявший на пороге поднял повыше фонарь.

Мужчина, средних лет, могучий телом, широкий плечами, совершенно лысый. Кожа смуглая, как от загара, словно он вечно на солнце. Он в коротких холщовых портах и кожаном фартуке, под которым голая грудь, бугрящаяся внушительными мускулами. Глаза – глаза будто у хищной птицы, янтарные с узкой прорезью вертикального зрачка.

– Привет тебе, Рандгрид, дочь Сигрун и О́дина, – сказал хозяин. Сказал приветливо, но взгляд его оставался суров. – Входи и садись, если устала. Ешь и пей, если голодна. Наступил вечер, твой дневной путь окончен. Время для беседы и отдыха.

По жилам хозяина текла вместо крови чистая незамутнённая сила. Силой был и он сам. Хозяином, одним словом.

Райна поспешно стащила шлем, взяла на руку, опустилась на одно колено. Губы хозяина чуть дрогнули в снисходительной усмешке.

– У меня всё по-простому, валькирия Рандгрид.

– Я знаю, великий, – проговорила она, удивляясь, что собственные губы ей ещё повинуются. – Но коль скоро тебе это и не нужно, но нужно мне. В мире… должно воздавать уважение сильным.

– Как будет угодно гостье, – вновь усмехнулся хозяин. – Заходи и садись к столу. Не побрезгаешь моим пивом? Сам варил.

– Ты, великий? Варил сам? Здесь?

– А ты думаешь, дочь Сигрун, тут одни лишь миражи и скитающиеся души? Что ты сама видела здесь?

Хозяин отступил, повёл рукой, приглашая валькирию внутрь.

Открылась ярко освещённая горница, с большим столом, словно в хорошем трактире. Белая с вышитыми красными петухами льняная скатерть, стоит угощение, что пришлось бы по душе воину севера: жареный кабаний бок, солёные грибы, мочёные ягоды, тёплый каравай ржаного хлеба.

– Ничего ведь этого нет, да, великий?

– Что значит «нет», Рандгрид? Ты видишь – значит, оно есть. Положишь в рот – почувствуешь вкус. Наешься – ощутишь сытость. Так уж здесь всё устроено.

– Благодарю, – поклонилась валькирия. Положила щит и шлем, отстегнула ножны – альвийский клинок едва не взвыл от негодования.

– Он не хочет с тобой расставаться, – заметил хозяин. Глаза его, глубокие и бездонные, улыбались. – Не давай ему слишком много воли, Рандгрид; он сам себе господин.

Валькирия покраснела, решительно расстегнула пряжку, отложила ножны, даже обмотала их ремнём.

– Благо дому твоему, великий. – В её кружке уже пенилось пиво.

– Спасибо на добром слове, Рандгрид. – Хозяин сел напротив неё, тоже поднял кружку. – Спрашивай. У тебя должно быть множество вопросов.

Рандгрид пригубила пиво. Свежее, превосходное, горьковатое – оно есть? Его нет? Всё – лишь мираж и морок?

– Чему я обязана этой чести, великий? Не требуется быть валькирией, чтобы понять, кто ты. Почему я? Что ты желаешь мне поведать?

Хозяин вновь усмехнулся, как следует глотнул из кружки.

– Не бойся. – Он смотрел прямо на валькирию, и та чувствовала, как под этим взглядом её почти что разносит в мелкие клочья. – Мне очень редко доводится говорить с такими, как ты. С теми, кто сумел проникнуть ко мне, не умерев. Отдаю должное искусству твоего отца, О́дина. Проскользнуть через первую стену ни мёртвыми, ни живыми – ловко придумано и ещё лучше проделано. Бог как-никак. Много смертных чародеев пыталось, но мало кто преуспел.

– Великий… – Валькирия опустила глаза. Едва ли кто во всём Упорядоченном мог бы выдержать взгляд хозяина этого дома. – Великий, прости, что вторглась к тебе непрошеной. Прости, что нарушила вековые законы и уложения. Я много странствовала и ещё больше сражалась под самыми разными небесами, знаю множество обычаев, но в одном они сходятся – за содеянное мной положена справедливая вира.

– Вира? – хозяин поднял бровь. – Да, Рандгрид, положена, ты права. Но я не безжалостен, что бы обо мне ни говорили. И я люблю смелых. А ещё больше люблю тех, что поставили долг превыше всего.

– Ты знаешь, почему я вернулась, великий?

– Конечно. Я не Дух Познания, но тут догадаться нетрудно. Ты пришла за своей матерью. Но – позволь мне предсказать – уйти с ней просто так ты всё равно не сможешь.

– Почему? – Райне хватило силы и гордости вскинуть голову, хотя она и ощущала, как кровь отливает от щёк.

– Потому что валькирии, древние Девы Битв, были строги и справедливы. – Хозяин поставил кружку, взялся за источенный кривой нож с простой деревянной рукоятью, потемневшей от времени, отрезал пласт мяса; из-под поджаристой корочки брызнул сок. – Потому что, отыскав, если тебе суждено, душу Сигрун, ты задашься вопросом – а что же со всеми остальными, что обитают здесь? Разве не достойны они возвращения? Чем твоя мать лучше других? Тем, что её выбрал в своё время Древний Бог О́дин?