Ничего кроме правды - Дитер Болен

С готовой записью помчался я в BMG и заявил: «Вот это станет новой мелодией для «Tatort». В фирме сидела всё та же шайка: мой давний покровитель шеф по звукозаписи Блуме, мой экс–оппонент Мейнен, тот самый, что шесть лет назад хотел запретить мне петь; был там и ненаглядный водонос Энди, умудрившийся за эти годы подняться на пять ступеней по иерархической лестнице и именовавшийся теперь «главой отдела по маркетингу». Прослушав новые песни Modern Talking, все они, как правило, хлопали ладонями по столу и орали: «Да! Здорово! Высший класс!» Заиграла «Midnight Lady», и вся эта толпа вдруг притихла задумчиво, закачала головами, зашаркала ногами, уставясь в пол. А потом началось: «Эгегей! Ты и взаправду думаешь, что можешь писать баллады? А не мог бы ты сделать что–нибудь повеселее?» Нужно сказать, Энди за всю свою жизнь слова хорошего о балладах не сказал. Понять медленную музыку может лишь тот, у кого есть в сердце немного сливок. «Послушайте, парни — ответил я — а вот эта режиссёрша — ей совсем не нравится «Cheri Cheri Lady»! Если мы сделаем что–нибудь в том же духе, то нам придётся просто забыть о проекте».

Противная апрельская погода, моросящий дождь, — вечер, новая серия про Шиманского, «Tausch» («Обмен»). Я снова сидел на белом кожаном диване и снова был недоволен. Правда, я слышал свою песню, но мне хотелось слышать там и свой голос. На следующий день я не задержался надолго в студии 33, а помчался в магазин. Мне хотелось увидеть своё детище на прилавке музыкального отдела и проверить, купил ли кто–нибудь пластинку. Мы заранее закинули в магазины 30 000 пластинок. Но я нигде не обнаружил обложки с физиономией Криса Нормана. «Девочки, послушайте, у вас же нигде нет «Midnight Lady»!» — заворчал я на продавщиц. «Нее, неправда! — отбивалась они — сегодня с утра было 50 штук. Но их раскупили за 10 минут».

Величайший успех после «Rivers of Babylon» Boney M. и Frank Farian! С того момента в BMG воцарилось чрезвычайное положение. Они день и ночь штамповали пластинки. Я был уверен, что стражей Грааля из WRD это впечатлило. Что они усыпят меня похвалами и в память обо мне повесят почётную доску у входа. В действительности они чувствовали себя неловко. Ведь они же заработали на мне кучу денег — коммерческий просчёт. Такое не должно было повториться. У них всё должно было быть интеллектуально и одухотворённо. Только то, что не приносило бабок и процентов считалось действительно хорошим. И начались звонки всяких шишек, от одного к другому, спешивших выразить свои опасения: «Ой–ой–ой, верно, теперь этот Болен станет писать для каждой серии. Что же будет? Коллеги! Что же будет?» И какой–то тенорок подвывал: «Пусть пишут все кто угодно, только не ЭТОТ!»

Два года они пытались удержать меня подальше от их корыта, не позволяя подёргать их священную корову за вымя. Но дело в том, что в бизнесе, как и в любви, двое могут разругаться в пух и прах, а потом снова сойтись. Так и мне пришлось позднее написать следующую песню для Шиманского.

На этот раз она называлась «Broken Heros». Снова написана была для Криса Нормана. Снова я вытащил его с Айсл оф Мен, где он свято хранил свою веру в то, что лишь он один знает, что есть настоящая музыка.

Крис прилетел в Гамбург, кинул быстрый взгляд на ноты и бросил краткое: «Such a crap!» «Послушай — наивно обратился я к Блуме‑Crap? Что такое crap? Он хочет сказать, что это круто?» «Халтура — объяснил мне Блуме — он считает это халтурой».

Песня встала сразу же на третье место в чартах. С Крисом мы на этом расстались. Казалось, я был ему не нужен. Для изучения английского он мне тоже был не нужен. Так пусть засунет палец себе в задницу и проваливает! После нашего расставания он выпустил ещё один альбом, раскуплено было 7 000 копий. А одной только «Midnight Lady» выпустили 900 000.

Год спустя я написал мою третью и последнюю песню для «Tatort» — «Silent Water». Чтобы долго не возиться, я спел её сам и к тому же сыграл небольшую роль. Я был мелким польским сутенёром и разъезжал в чёрном «VW-Golf». И, кроме того, фигурировал в качестве потенциального подозреваемого.

Шиманскому и Эбергарду Файку, игравшему Таннера, я абсолютно не понравился. Они смотрели на меня так, будто я был тухлой колбасой, от которой им велели откусить кусочек. Можно понять: Готц Георге получал за девяностоминутную серию 30 000 марок, а я за три минуты, что длилась «Midnight Lady», в 10 раз больше. В таком случае не прижимают к сердцу и не говорят: «Братишка, я ужасно рад за тебя!» И, кроме того, оба профессионала не переваривали мои актёрские способности.

Мы снимали сцену погони. Мне велели: «Жми на газ, Дитер!» Если мне кто–то велит жать на газ, я жму на газ. Вдавив педаль в пол, я вошел в поворот, и зацепил задней осью бордюр. Машина остановилась, съёмку пришлось прервать. Знаю, я сам много сделал для того, чтобы Шиманский и Таннер любили меня поменьше.

Наконец, я провалил сцену, в которой должен был избить Таннера. Ни одна душа не сказала мне, что смеяться нельзя. Я привык со времён Modern Talking — камера смотрит на тебя, улыбайся во весь рот. Так что это уже происходило помимо моей воли, как рефлекс. А может, это была компенсация за то, что меня загримировали под прыщавого придурка и намазали волосы каким–то дерьмом, а ведь я хотел выглядеть симпатично. Я искал глазами камеру, сиял улыбкой, как идиот, и лупил от души Таннера. Мы 10 раз переснимали сцену, пока один из ассистентов режиссёра не отвёл меня в сторонку и не сказал: «Послушай, ты же должен глядеть злобно!»

После этих съёмок тему «Tatort» я закрыл.

Кажется, это золотое правило всех телевизионщиков — ни в коем случае не звонить людям, с которыми разделил успех. В том же году, в 1989, я написал для ZDF популярнейший саунд–трек всех времён и народов — «Samurai». В конце концов, мне довелось проехать по Берлину в золотой карете, правда, не одному, рядом сидел исполнитель главной роли Томас Фрич. А потом наступила мёртвая тишина.

7 ГЛАВА

Говард Карпендейл или «Мине нравицца твая песня»

И снова я, верный своим традициям, разослал демо по Германии. Песня называлась «Sag ihm, dass du gehst» («Скажи ему, что ты уходишь»).

«Мине нравицца твая песня» — сообщил голос в телефонной трубке. Говард Карпендейл, мой Гови.

«Гови! Гови! К нам в студию придёт Гови!» — восторженно говорил я Луису. Гови был для меня одним из величайших. Достигнув шестнадцатилетия и услыхав «Das schoone Madchen von Seite ains, die will isch 'aaben und sonst geins!», я не переставал уже восторгаться им.

Он прибыл к нам в студию 33, и по пути у него куда–то запропал акцент: «Привет. Очень приятно! Карпендейл.» И Луису: «Вы тоже здесь работаете? Принесите–ка мне кофе!»

Сразу же захотелось спросить: «Куда же ты подевал свой акцент?» Но мы с Луисом промолчали, сунули Гови в руки микрофон и пошло–поехало. И вдруг все эти очаровательные «ша» и рокочущие «рас» снова послышались в его голосе. Как белый кролик из шляпы. Фокус–покус.

В песне «Sag inm, dass du gehst» говорилось о сердечных муках, разлуке, печали. Я радостно ждал того, как известный Говард Карпендейл превратит мою песню во что–то столь же сочное, как Томас Андерс в своё время «Three Times A Lady». Я рисовал в своём воображении картину того, как бы здорово смешалась моя песня с его знаменитыми нежными переливами и тембром. Я хотел, чтобы чувствовались слёзы. Перед своим внутренним взором я видел маленького Нино де Анджело. Когда этот последний стоял у микрофона, в голосе слышалось всё. Его жизнь, его сердце, его душа. Говард же пел так, будто читал способ применения мази от геморроя.

«Выкинь его отсюда! Выкинь его отсюда! — требовал Луис — Это что–то ужасное!»

В случае с Говардом от меня потребовалось всё. Как продюсеру мне требовалось жутко много сил на то, чтобы вообще хоть немного заинтересовать его. Снимаю шляпу перед его продюсером Горном Бернджесом, у которого это круто получалось.

Пять дней спустя я послал Гови готовую запись. Он немедленно позвонил прямо с площадки для гольфа. «Послушай, Дитер — ломал голову господин Карпендейл — там всё звучит так смешно, как–то паршиво».

Я спросил: «Как, что звучит паршиво?»

А Говард: «Ну да, как–то глухо. Я не знаю…»

«Как это ты не знаешь?» Я быстренько раскинул мозгами, сказал себе, нет, этого не может быть, а потом всё–таки спросил: «Скажи, на каком магнитофоне ты всё это слушаешь?»

А Гови гордо так: «Я вчера только купил новый».

Я глубоко вздохнул. «Послушай, там есть такой переключатель, на нём написано «Dolby». Ты нажимал его?»

А Гови: «Как, где? Что ещё за долба?»

«О'кей! О'кей! — и я объяснил ему всё так же, как объяснил бы моему двухлетнему сыну Марку — Мы записали всё без этого самого «Dolby». Значит, слушать ты тоже должен без него. Убери палец с этой кнопки и нажми соседнюю.»

Я был несколько разочарован. Кто–то 25 лет слыл профессионалом в музыкальном бизнесе и даже не знал, что такое «Dolby». Хотя я до того времени не много значения придавал словам песни «Deine Spuren im Sand, die ich gestern noch fand» («Твои следы на песке, что я нашёл ещё вчера»), мне пришлось серьёзно призадуматься. Не понадобится ли вскоре этому слепцу собака–поводырь?