Моралите - Барри Ансуорт

— Нам надо узнать побольше, — повторил Мартин. — Мы должны опять пойти в город. — Он посмотрел прямо на Маргарет: — Ты сможешь снова найти этого Флинта, ну, того, кто нашел мальчика?

— Я могу порасспрашивать, — сказала она. — Я знаю его дом. — Она помолчала, потом сказала: — Он видел нашу Игру, он заплатил пенни у ворот.

— Сможешь ты опять угодить ему, как угодила в тот раз, а взамен задать ему вопрос?

— Какой вопрос?

— Спроси его, не помнит ли он, было ли тело мальчика в инее, когда он его нашел?

— В инее?

— Да-да, — сказал он с внезапным нетерпением. — Спроси его, побелела ли одежда мальчика от инея и был ли это легкий иней или одежда промерзла. Когда его нашли, было раннее утро, едва рассвело. Все эти дни земля была твердой от заморозков. Помнишь, когда мы обсуждали, что нам делать с Бренданом? Нам пришлось привезти Брендана сюда, потому что сами мы не могли похоронить его в такой твердой земле без кирки и лопаты.

— Причина, по которой мы привезли Брендана сюда, была в том, что ты хотел устроить ему церковные похороны. — Стивен был злопамятен и воспользовался случаем свести счеты. — Тогда нам пришлось заплатить попу, — сказал он. — А тогда мы должны были сыграть эту Игру, чтобы возместить такую трату.

— И разве мы этого не сделали? Брат, пусть ты говоришь правду, но так или не так, утра-то все равно были морозными. Если мальчик пролежал всю ночь у дороги, укрытый только темнотой, в уголках его глаз были льдинки, а складки одежды заскорузли от инея. А если нет, то его отнесли туда или убили там рано поутру, незадолго до того, как его нашел Флинт.

— Рано поутру? Но кто же тогда мог быть на дороге?

— Его убийца, — сказал Мартин. В наступившей затем тишине он обвел взглядом наши лица. — Мы разойдемся и узнаем побольше, — сказал он. — Игра, которую мы представили, была Ложной Игрой о Томасе Уэллсе. Сегодня мы покажем истинную. И оповестим об этом на улицах. А завтра, когда мы отправимся в Дарем, у каждого из нас будет достаточно денег на целый месяц.

Достаточно денег на месяц! Для бедных комедиантов это почти то же, что на всю жизнь. Иногда мне вновь вспоминается его торжество, когда он поднял кошель над головой обеими руками точным жестом священника, служащего литургию. Насколько сам он верил тому, что говорил нам? Он говорил об Игре истинной и ложной, но вкладывал в эти слова не их обычный смысл. Ему требовалась Игра с сильными сценами, такая, которая тронет зрителей, чтобы они разошлись не такими, какими пришли. Вот истинная Игра. И ему были нужны деньги. Он уговорил нас — уговорить нас было его ролью. Слова, которые он произносил, подсказывались ему, как и всем нам. Какое-то обаяние власти толкнуло нас ввергнуть себя в узы этой Игры о Томасе Уэллсе.

Глава десятая

Мы опять отправились в город раздельными путями. Никто не сказал другим, что он будет делать. Я пошел на рыночную площадь, где можно было оглохнуть от кудахтанья кур, гоготания гусей и криков бродячих торговцев, зазывающих покупателей. Снег между прилавками был истоптан, превращен в месиво, его испещряли пятна мочи, обрывки перьев, обломки кочерыжек и моркови. Небо было ясным и бледным в прядях облаков, похожих на состриженное овечье руно. Среди толпы расхаживал человек на ходулях, оповещая, что в городской бане хорошая горячая вода. Оборванец, стоя на коленях в снегу, жонглировал тремя ножами.

Я увидел нищего, который сидел у нашего огня и говорил о пропавших детях. С прилавка, возле которого снег был утоптан, скатилось яйцо и разбилось. Желток зазолотился на снегу, тощий пес увидел его одновременно с нищим, оба кинулись туда, и нищий пнул пса ногой, пес взвизгнул, попятился, но не убежал, осмелев от голода. Нищий сдвинул ладони под яйцом, сгребая его вместе со снегом, и забрал его в рот, и съел все вместе — яйцо, осколки скорлупы и снег. Он увидел, что я смотрю на него, и улыбнулся знакомой улыбкой, и мокрые следы яйца и снега заблестели на его невинном лице. Тут я вспомнил, как он называл имена, словно в простоте его ума они хранились, как заученный урок, и я подошел к нему и спросил об имени отца женщины. Он назвал его сразу, по-прежнему улыбаясь.

— Его имя Джон Ламберт, добрый хозяин. Отец той, кого должны повесить, зовется Джон Ламберт.

Я дал ему пенни, и он отвернулся, крепко зажав монетку в кулаке. Но, отворачиваясь, он на миг поднял правую ладонь перед лицом в том же жесте ослепления.

— Она бы сказала, где все другие, если бы ей дозволили говорить, — сказал он, заковылял прочь, и я потерял его из виду в толпе.

«Она живет на краю выгона… — Кто-то сказал это накануне, когда мы беседовали между собой. — Ее отец ткач». Я подумал, что в базарный день он скорее всего где-то здесь, однако, быть может, я все-таки застану его дома, а ничего другого мне в голову еще не пришло. Однако прийти к нему и назваться священником или комедиантом было бы бесполезно. И тут я подумал, что могу притвориться писцом судьи. По воле случая я, когда мы уходили из сарая, закутался в плащ Алчности — ничего теплее уже не осталось. И на мне была черная шляпа, которую, уходя, я всегда надевал, чтобы прикрыть мою бритую голову.

Я вышел через рыночную площадь на улицу, которая выводила из города к перекрестку, где накануне вечером нас остановили всадники, и мы увидели судью с его свитой. Там ответвлялась тропа, огибавшая выгон. На лугах лежал ничем не тронутый снег. Его кристаллы посверкивали на склоне, по которому я поднимался. Серебро коры буков по краям выгона от этой снежной белизны казалось потемневшим, а овцы выглядели грязными на ее фоне. Я хорошо помню, как шел по этой тропе. Казалось, я свободен и снова вольно странствую, не обремененный инкубом смерти мальчика. Я быстро шагал вверх и ощущал юность моей крови. Башмаки я обвязал обрывками холстины и до колен обмотал ноги сукном, как все мы перед тем, как покинуть сарай, и ступни у меня все еще оставались достаточно сухими. Я увидел цепочку лисьих следов, уводящую в кусты.

Мне встретился человек с вязанкой сухих веток дрока на спине, растопкой, которую он раздобыл в чаще кустов, где ветки остаются сухими, и я спросил его, не знает ли он дом Джона Ламберта. Мне показалось, что он посмотрел на меня как-то странно, и прикинул, не запомнил ли он моего лица во время представления. Но мой плащ был очень широким, как положено Алчности, в нем уместилось бы двое таких, как я, и он был старинного покроя. Да и человеческий взгляд всегда странен. Он указал на каменный коттедж выше по склону, окруженный тыном. Это был дом с коровником, вплотную примыкавшим к жилой половине, и одним входом посередине. Из дыры в соломенной кровле курился прозрачный дымок. Я прошел через двор, где гуси вытянули на меня шеи и подняли гогот. Я позвал и остался ждать на каменных плитах у крыльца. Снег с них был сметен, и на плите, где закололи свинью, виднелась корочка засохшей крови. После нескольких мгновений ожидания я услышал, как внутри отодвинули деревянный засов, и высокий человек с изможденным лицом посмотрел на меня с порога без особой дружелюбности.

— Что еще? — сказал он. — Чего тебе нужно от меня? — Голос у него был сильный и хрипловатый, словно он часто им пользовался.

— Меня послал судья, приехавший в город, — сказал я. — Он желает убедиться в вине твоей дочери. Я послан узнать подробности дела и доложить ему.

Его глаза медленно оглядели мою особу, шляпу, плащ, обмотки на моих башмаках и голенях. Глаза белесые, почти бесцветные, будто их выбелили, и глубоко посаженные.

— От королевского судьи? — сказал он. — Ну так входи.

В доме стоял почти такой же холод, что и снаружи. В кирпичном очаге на середине комнаты горела кучка щепок, и дым повисал в воздухе. Его станок стоял возле единственного узкого окошка, а у стены лежал его соломенный тюфяк. Дальше была дверь, которая, подумал я, вела в комнату, где спала женщина.

Ткач стоял и смотрел на меня. В комнате был стул с высокой спинкой, но он не предложил мне сесть. Костяк у него был крупный, но он совсем исхудал, то ли от болезни, то ли от голода. Он поднял руки и начал разминать пальцы, посинелые от холода. Это были толстые, сильные пальцы — достаточно сильные, чтобы задушить мальчика или мужчину. Каким-то образом он заполнял всю комнату, и для меня словно бы не оставалось в ней места. Я крепче закутался в плащ, не желая, чтобы он увидел рваный дублет Брендана под ним.

— Меня послал мой господин, — сказал я, — собрать сведения о том утре, когда капеллан лорда пришел сюда в твой дом и нашел украденные деньги. Возник вопрос касательно…

— Монах никаких денег тут не находил. — Слова были медлительными, с хрипотцой. Это был голос, привыкший произносить их. Не отрывая от меня глаз, он обвел рукой пустую комнату. — Погляди вокруг себя, мой юнец, которого прислал судья. Украв деньги, убив, чтобы их украсть, стал бы ты прятать их в своем жилье, когда вокруг везде луга и леса?