Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

— А были такие отношения, Вера Михайловна? — обратился Анатолий Зайцев к Вере.

Вера, опустив глаза, молчала. Финстер продолжал:

— Вера Михайловна предпочла бы, чтобы о таких вещах говорил её адвокат. Поймите, она произвела впечатление не только на Маркселя Геннадьевича. Ещё до него Капсюль увидел Веру Михайловну по месту её тогдашней работы… скажем, на сцене и обратился к ней с определёнными предложениями, которые она отклонила. Тогда Капсюль заверил Веру Михайловну (извините невольный каламбур), что убьёт каждого, кто сблизится с ней или, скажем, даже к ней приблизится…

— Вы говорили об этой угрозе вашему мужу, Вера Михайловна? — спросил Зайцев.

Финстер не дал ответить:

— Вера Михайловна не является обвиняемой, и предоставила говорить своему адвокату. Она не знала о том, что Марксель Геннадьевич намерен встретиться с Николаем Фёдоровичем, не говоря уже о встрече с Капсюлем. Думаю, что Марксель Геннадьевич не знал, как он рискует, а может быть, и знал, но он был в некотором смятении. И тут, вы представляете себе, вдруг он узнаёт, что Капсюль знал Веру Михайловну раньше, и знал ближе, чем это было в действительности. Капсюль даёт ему совет: написать предсмертное письмо…

— То самое письмо? — вроде бы удивился Зайцев.

— Именно, — подтвердил Финстер. — Конечно, не для того, чтобы действительно кончать самоубийством. Письмо Маркселя Геннадьевича должно было попасть на глаза Вере Михайловне, вернее всего, через меня, и, по всей вероятности, Вера Михайловна, прочитав такое письмо, сама прервала бы отношения с Николаем Фёдоровичем и отказалась бы возбуждать дело о разводе. Так ведь, Вера Михайловна?

Вера через силу кивнула.

— И письмо было тут же написано. Может быть, Капсюль его и продиктовал. Кстати, не кажется ли вам тон письма несколько нарочитым, наигранным? «В смерти моей прошу никого не винить, кроме моей любви к моей жене Верочке…» Слишком уж трогательно для Маркселя Геннадьевича, насколько я его знал. Но Капсюль и на этом не остановился. Тоном специалиста по таким делам он предостерёг своего собеседника. Его состояние таково, что ему грозит смертельная опасность. Понимаете, как двусмысленно в данном случае слово «состояние»? Ради такого состояния даже Мокруша пойдёт, в конце концов, на мокрое дело. Да и сама Верочка… Не обольщается же он, ради чего она за него пошла. Так или иначе, Марксель должен быть вооружён. Его собственный пистолет устарелой конструкции, И Капсюль предложил ему пистолет новейшей усовершенствованной конструкции, такой, как у него самого, но совсем новый, в специальном футляре. Капсюль посоветовал ему открыть футляр, взять пистолет в руки, подержать его одно удовольствие. Марксель Геннадьевич так и поступил. К тому времени предсмертное письмо уже было написано, подписано, положено на видное место под стекло. Тут Капсюль улучил момент и выстрелил Маркселю Геннадьевичу в висок, пока тот ещё держал пистолет в руке.

— Но ведь в пистолете, валявшемся рядом с креслом, в котором вы сидите, не было одной пули, — сказал Анатолий Зайцев.

— Эту пулю Капсюль вынул заранее, а потом положил пистолет обратно в футляр. Может быть, он даже выстрелил из него один раз, надев предварительно перчатки, так что его пальцы отпечатков не оставили.

— А потом?

— Потом он просто ушёл. Дверь в квартиру, естественно, осталась открытой. Если бы я пришёл на несколько минут раньше, я бы застал его на месте преступления, а приди я ещё раньше, Марксель Геннадьевич остался бы жив. Но Марксель Геннадьевич ценил в людях пунктуальность.

— Но если бы вы пришли раньше, вы тоже могли быть убиты.

— Пожалуй, Но всё это не более чем предположения.

— А убийство Макарьева?

— Ну, это проще простого. Капсюлю пришлось поискать его, не то он убил бы его в тот же день. Но так или иначе, он нашёл его, предложил подвезти на урок, и когда Макарьев сел к нему в машину, попросил почитать «Фауста». А для Николая Фёдоровича читать «Фауста» — всё равно что для глухаря токовать. Мне так и представляется: Николай Фёдорович произносит заключительный мистический хор, ничего не видит, ничего не слышит, произносит слово «ewig» в предпоследней строке, a «weibliche» сказать уже не успевает: Капсюль прострелил ему висок.

— Но теперь ведь опасность грозит вам? — внезапно спросил Аверьян, до сих пор молчавший. — Ведь вы, как вы сказали, сблизились… приблизились к Вере Михайловне.

— Ради неё я готов подвергнуться любой опасности, — торжественно заявил Финстер.

— Но вы вооружены надлежащим образом? Позвольте взглянуть на ваш пистолет, — потребовал Аверьян. С некоторой неохотой Финстер протянул ему свой пистолет.

— Да, это тот самый пистолет, — сказал Аверьян, крепко сжимая рукоятку.

— Той же самой системы, — поправил его Финстер.

— Похоже, тот самый. И даже не хватает двух пуль. Одну получил Марксель, другую Николай. Вы даже не потрудились перезарядить пистолет.

— Вы шутите, батюшка, — выдавил из себя Финстер.

— С вами шутки плохи. Вы слишком увлеклись. Вы описали убийство Стожарова и убийство Макарьева, как будто вы присутствовали при этих убийствах, а присутствовать при них мог только сам убийца.

— Вы задержаны, господин Финстер, — сказал Анатолий Зайцев, надевая на него наручники. Наряд милиции уже ждал на лестничной площадке. Финстера увели.

— Только вы не думайте, что я в чём-нибудь признался, — крикнул Дик Аркадьевич в дверях. Аверьян остался наедине с Верой.

— Надеюсь, вы понимаете, что никакого другого Капсюля нет в природе, — сказал он. — «Капсюль» — имя, или кликуха, говорит само за себя. Вы должны были чувствовать постоянную, нарастающую угрозу. Вы должны были убедиться, что опасность грозит вам одной и вас никто не защитит, кроме господина Финстера. Вы бы вышли за него, угроза приблизила его к вам, сблизила бы вас. Предупреждаю: суд может счесть наши доказательства неубедительными, оправдать его, и он будет предостерегать вас от нас, и однажды вас найдут с простреленным виском, и он докажет, что вы покончили самоубийством от угрызений совести из-за вашего первого мужа или от тоски по вашему Фаусту… Он удачно назвал себя: Капсюль.

— Но… но ведь он мой адвокат, — пролепетала Вера.

— Адвокат: таков ад, — пожал плечами Аверьян.

8.02.2008

Злогос

Конкордия предложила прислать машину за Аверьяном сразу же после литургии, но Аверьян решительно отказался. И всё-таки машина стояла прямо перед церковью, когда Аверьян оттуда выходил. Водитель распахнул перед ним дверцу с такой настоятельностью, что не сесть в машину было невозможно.

Через несколько минут машина остановилась у особняка на Пролетарской улице, где селились преимущественно миллионеры и вероятный миллиардер, — как раз в том особняке, у которого остановилась машина. Металлические ворота плавно раздвинулись, и навстречу Аверьяну по-деловому шагнула хозяйка особняка Конкордия Порхова, сразу же попросив у него благословения. На Конкордии была её единственная длинная юбка, предназначенная для посещения церкви и встреч с духовником. Нетрудно было заметить; юбка связывает её, появляющуюся на людях не иначе как в брюках. Конкордия всегда выглядела подтянутой, как её лицо, хотя косметической подтяжки ей до сих пор вроде бы не делали. В её лице было что-то металлическое, гармонирующее с медным отливом её волос. Всё это проступало особенно отчётливо, когда Конкордия пыталась сердечно улыбнуться, как сейчас. Она любезно провела Аверьяна в столовую, где был сервирован чай с изюмом, инжиром и финиками — пища пустынников.

При этом Конкордия говорила, говорила, говорила без умолку. Речь её могла показаться сбивчивой, но в ней улавливалась и некая нарочитая последовательность. Она опровергала слухи, распространяемые жёлтой прессой, но опровергала так, чтобы исподволь подтвердить их. Слухи касались, прежде всего, нефтяного холдинга «Жар-птица», главным владельцем которого был муж: Конкордии Валерий Порхов. Здоровье и психическое состояние Валерия тоже было предметом пересудов. Чета Порховых крестилась и обвенчалась недавно. Они выбрали своим духовником Аверьяна, говорят, по настоянию Конкордии, и теперь она обращалась к нему доверительно, как к своему духовному отцу:

— Да-да, батюшка, отец Аверьян, я осмелилась поторопить вас, чтобы предотвратить худшее, Дело идёт о душе Валерия, о спасении его души. При этом наши дела не плохи, совсем не так плохи, как говорят.

Она сделала паузу, ожидая дальнейших вопросов или возражений, но Аверьян молчал.

— Вы, наверное, слышали о попытке его самоубийства; поверьте, это не правда, но и не совсем неправда, так и не так… Только бы он не передал наше дело какому-нибудь случайному человеку… Лучше пусть государству передаст; вы же государственник, отец Аверьян, как я… Вы можете удержать его, вы один… Это в интересах Церкви, ведь наша Церковь за государство, а я за Церковь, с Церковью…