Часовой механизм любви - Алла Полянская

– Ты точно знаешь?

– Конечно. У него наркотики нашли в машине, и дома тоже. Ираида Андреевна тогда даже к Маслову обращалась, но без толку, сама едва на работе удержалась.

– Вот как. – Егор прошелся по кабинету, обдумывая услышанное. – Ладно, а когда Попов погиб? Как это случилось?

– Мы праздник устроили – Новый год, впервые после… после того. Весь год даже дни рождения не отмечали, так, тихонько конфеты девочки принесут, угостят своих в отделе, и все, Руслан Викторович не одобрял никаких праздников, хотя ему указывали на это, мол, корпоративная сплоченность, и все такое… А Новый год уж никак нельзя не отметить, и девочки постарались – тут и музыка живая, и стол такой, что глаза разбегались, и массовик со всякими затеями. Ну а дальше, как водится – танцы, веселье, кто там смотрел, куда кого занесло. Он тогда, видимо, и выбросился с крыши. Говорят, в тот же вечер. А нашли его на следующий день, двадцать девятого числа – он лежал на крыше большого зала заседаний, он же у нас на уровне третьего этажа располагается, вот туда он и упал. Крыша стеклянная, там как раз заседание шло, приехали партнеры, кто-то посмотрел вверх, а он лежит, кровь там… в общем, заседание сорвалось, и снова полиция, допросы, опять телефоны у всех изъяли, но толку ноль, никто его не убивал. Думаю, после того, что случилось, он так в себя и не пришел.

– А сотрудники все те же были, что и в прошлом году?

– Все, кроме юристов. – Наталья вздохнула. – Сначала наняли Федю, а через неделю Шатохина пришла. Наши-то к ней относились настороженно, потом попробовали ее попинать, да только она тетка железобетонная, чуть что не по ней, так отбреет, что мало не покажется.

– Это как?

– Да так. У нас в бухгалтерии есть Люба Мартынова, большая любительница совать нос, куда не следует.

– Больше остальных?

– Люба церковная активистка. В церковном хоре рот открывает по выходным. Ну а так она бухгалтер на самых простых опциях. – Наталья злорадно прищурилась. – И вот как-то обедаем мы, и Шатохина с Федей пришли, столик свой заняли, что-то обсуждают, а у Шатохиной возьми да и заиграй мелодия в телефоне с какими-то словами о сексе, что ли. Ну, Люба и выдала – типа, грешно все это, люди услышат и могут подумать, что у нас здесь гнездо разврата. Она вообще вещать в такой манере любит, а тут еще и зрители, и много, всем любопытно. Люба давай поливать Инну Кирилловну, что она, дескать, развращает людей своими рингтонами – клиенты могут услышать и подумать что-то плохое, вы же знаете, как такие разговоры ведутся. Любу вообще трудно остановить, потому что она все как бы правильно говорит. А Шатохина вдруг повернулась и сказала: если кого-то эта музыка в чем-то убеждает или развращает, тот безмозглый дегенерат, а мнение дегенератов меня не интересует. Плевать я хотела на то, что подумают обо мне дегенераты. Никто, конечно, этого не ожидал – все замолчали, Люба скисла, это же, получается, ее к дегенератам причислили. И не придерешься – прямого оскорбления не было. Но с тех пор Шатохину трогать опасаются, она такая…

Ну да, такая. Егор вспомнил ее тягучий бархатный голос, и ощущение ее тела в своих руках – когда она везла его домой на своем мотоцикле, и раздраженно фыркнул. Что ему Шатохина? Грубиянка, темная личность, но отчего воспоминание о ней будит в душе нечто такое, что он и сам объяснить не в силах? И хочется говорить о ней, пусть Наталья еще говорит. Даже подумать странно, что еще несколько дней назад Инна Шатохина представлялась ему жутким монстром. Совсем он в людях не научился разбираться…

– Так у Шатохиной конфликт с коллективом?

– Не то чтобы конфликт. – Наталья уже успокоилась. – С нашим коллективом не конфликтовать трудно. Постоянно кого-то загоняют, это местная забава, понимаете? И каждый сделает что угодно, чтобы только не стать предметом загона, что угодно, понимаете? А Шатохину загнать не получилось. Шаповалова пробовала несколько раз, только не вышло у нее.

– Это как?

– Пустила слух, что Шатохина и Федя любовники. Ну, народ тут же включился – метод отработан до автоматизма: перешептывания, подмигивания, вопросы типа невинные – дескать, Федюшка, что ж тебя так тянет на женщин постарше? Или в присутствии Инны Кирилловны кто-то заведет разговор о том, что стареющие женщины часто любят молоденьких.

– Вот дряни!

– Конечно. – Наталья вдруг злорадно ухмыльнулась. – И как-то раз вышло, что одна из адъютантш Шаповаловой, Таня Сиротина, это прямо при всех озвучила, Инна Кирилловна тут же стояла. Все стали хихикать, а Шатохина возьми и ответь: конечно, молодой гораздо лучше старого, тебе ли не знать, Синдирелла. Ты же все об этом знаешь. Это она сказала Тане, а та сделалась белая, как стена, бросила чашку и выбежала. А Шатохина, как ни в чем не бывало, допила свой чай, и ушли они с Федей, никто и звука не издал. С тех пор Таня от Шатохиной как от чумы шарахается, но никому так и не сказала, чем же ее так поддела Инна Кирилловна, и курицы наши выводы сделали – злобятся молча, знают, что не по зубам им эта добыча.

– И впрямь чудно. – Егор понял, что нечто важное ускользает от него, крутится в голове, а осмыслить никак не удается. – Синдирелла… Это Золушка в итальянских сказках.

– Я знаю. – Наталья прислушалась к звонкам в приемной. – Вы теперь понимаете, Егор Алексеевич, что здесь происходит? И это не вчера началось.

– Да уж как не понять. Наташа, скажи мне вот что. – Егор прошелся по кабинету, собираясь с мыслями. – Кто-то же все это инициирует. Ну, не могут этим все заниматься, есть кто-то один или пусть двое-трое, но не больше, кто заправляет этими делами.

– Я думала об этом, Егор Алексеевич. – Наташа встретила его взгляд и не дрогнула. – Я подозреваю Шаповалову, а вот кто еще, не могу знать. Смерть Руслана Викторовича могла очень продвинуть Рубахину, она была замом, и, по идее, это она должна была стать директором, но должность ей не досталась. А то, что сделали с Верой… я думаю, это месть Лены Шаповаловой, остальные включились в привычную игру, радуясь, что предметом травли стал кто-то другой. Тут все живут с этим страхом – вдруг кто-то что-то узнает или придумает, и они станут предметом такой забавы.

– А сейчас? Кто сейчас предмет травли?

– Пока никто. – Наталья поднялась. – Там телефоны звонят, мне работать надо, Егор Алексеевич, поговорим позже.

– Конечно. Спасибо, Наташа. – Егор встал, провожая секретаршу к двери. – И о нашем разговоре никому не надо рассказывать. Народ здесь сама видишь какой.

– Я никому, Егор Алексеевич, честное слово. Я давным-давно уже ни о чем ни с кем не беседую, только о погоде. Еще когда был жив Руслан Викторович, мы с ним говорили, он вроде любил со мной поделиться, знал, что я болтать не стану. А как его не стало, я больше молчком. Я вам сейчас еще пирожков принесу, Егор Алексеевич.

Она вышла, а Егор задумался. Ему очень хочется вызвать в кабинет Шатохину и Федора и потолковать с ними о том, что он узнал, но вызвать их обоих, когда нет никаких видимых причин – значит, нарваться на нездоровый интерес местного сообщества любителей травли. И дело не в том, что кто-то попытается этих двоих травить, это смешно. Дело в том, что среди этих моральных уродов сидит убийца. Нужно дотерпеть до дома – скоро обеденный перерыв, можно будет съездить к Инне и там все обсудить.

За три дня, проведенные в доме Инны Шатохиной, Егору стало казаться, что вся его прежняя жизнь – какой-то шарж, неумный и злой. И пустота, гудевшая внутри, стала не такой безусловной. Они говорили, слушали, как играет Инна, ездили в кафе, посетили выставку кошек и местный музей, были на работе у Дэна, куда того вызвали в субботу – привезли ему поесть, и там тоже его знакомили с людьми, которые что-то говорили, смеялись или жаловались, и это был водоворот, где островком тишины стал дом, в котором Патрик бродил по верхотуре, а в гостиной гудел рояль, изображая орган.

А по ночам он спал так, как не спал никогда в жизни. И не вспоминал ни о чем, словно и не было ни душной темноты, ни холода внутри, ни постоянного ощущения, что сейчас все рухнет, ни отвратительного предательства Полины, ни матери, кружащей вокруг него как акула.

Егор понял, что это она и есть, его новая жизнь. И она ему нравилась.

«Я думаю о том, что ты слишком много получаешь, когда вся работа на мне».

«Ты с ума сошла? Вся документация через меня идет, особенно сейчас».

«Я кое-что узнала о твоем дражайшем толстячке. Какой там у него срок, двенадцать лет? Добавят еще десятку. У меня есть доказательство того, что он тогда сделал».

«Чего ты хочешь?»

«Завтра встретимся в одиннадцать в коридоре около офиса, на пятаке с пальмами, я тебе скажу».