Тюрьма, зачем сгубила ты меня? - Владимир Колычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Больше он ничего не говорил ей? – пристально глядя на жену, спросил Карцев.
– Вроде нет. А что такое?
Похоже, она была искренне удивлена его настойчивостью. Похоже, она действительно ничего не знала. А Вика – баба, она бы обязательно растрепалась… Значит, Сизов – настоящий мужик, если ничего не сказал.
– Ничего… Михалев, думаешь, как умер?
– Не думаю я ничего. Собаке собачья смерть…
– Собака не собака, а сама нечистая глаз на него положила. Оттого и сердце остановилось.
– От чего от того?
– Чертовщина у нас какая-то в тюрьме. Привидения какие-то…
– От такой жизни здесь все, что угодно померещится.
– Да нет, в самом деле чья-то душа по тюрьме ходит. Как только появится, так труп… Не так давно одного похоронили. А на днях Скачок загнулся. Привидение, говорят, в камеру к ним шмыгнуло. Скачок посмеялся, а через сутки его вперед ногами из камеры вынесли…
– Ерунда, нет никакого привидения. Зря боишься.
– Я?! Боюсь?! – пренебрежительно усмехнулся Карцев. – После того, что со мной здесь было, я теперь самого черта не боюсь. Привидение… Поверь, люди здесь намного злее, чем самый лютый бес.
– Верю, – легко согласившись с мужем, кивнула Катя. – Человек страшней любого привидения…
В камеру после свидания с женой Георгий входил, как к себе домой.
Вторую неделю он в этом курятнике, и уже давно понял, что нет здесь никого круче, чем он.
Первые пару дней он вел себя тише воды, ниже травы, но потом и очень быстро распоясался. Позавчера жестоко избил Сережку, прихвостня смотрящего за камерой. А вчера выбил зуб самому главпетуху, загнал его под шконку, а сам занял его место… Одно обидно, теперь его будут считать главным петухом в тюрьме. Жесть, гнилой респект…
Камера мало отличалась от той, в которой его опустили. Та же вместимость, то же примерно наличие, только в двести двадцать шестой камере не было петуха у параши, когда он туда заехал. А здесь их было целых трое. Двое сидят на голом полу, шушукаясь о чем-то, третий драит, намывает унитаз. Ленка, Дашка и Малашка. Еще и Толька, бывший смотрящий из-под ближней к сортиру шконки выглядывает…. Сережке повезло больше, Карцев не стал опускать его ниже плинтуса, лишил привелигерованного положения, но на шконке оставил.
Ленке он дал пинка с такой силой, что бедный парень ткнулся головой в фаянсовую чашу. Досталось и Тольке.
– Сгинь, пидар! – гаркнул на него Карцев.
Он поднял ногу, чтобы ударить его по голове. И ударил бы, если бы Толька не спрятался.
– А это кто такой? – непонятно к кому обращаясь, спросил Георгий.
За столом, в позе униженного ходока-просителя сидел жалкого вида парень. Лет двадцати пяти от роду, маленький, худосочный, если не сказать, костлявый, под глазом огромный синяк, разбитая губа опухла. Завидев Карцева, он вздрогнул и вскочил.
– Левка я, Ситник, – вжав лысую голову в плечики, назвался он.
– Левка? Алевтина, значит?
– Нет, Левка… Я по беспределу, не по своей воле…
– Когда, где?
– Да еще по прошлой ходке… За девчонку сел, ну меня и…
– Здесь как оказался?
– Так это ж, дурака свалял. В хату заехал, а не сказал, кто такой…
– Что, и народ в камере зашкварил? – нахмурившись, сурово спросил Карцев.
Плевать он хотел на тех, чью арестантскую честь запятнал этот гад. Пусть их всех зачморят и опетушат, лишь бы только в триста тринадцатую камеру не загоняли. А то ведь битком в хату понабьются, да еще права качать начнут…
– Ну, получается, что да, – еще больше сжался Левка.
– Как раскусили?
– Малява по мою душу пришла.
– Почему жив до сих пор?
– Так это, били ж… Если б не инспектора…
– Кто?
– Ну инспектора. Надзирателей так сейчас называют…
– Ты, случаем, не мент, если все знаешь?
– Нет, за это будь спокоен…
– А не спокоен я. За то, что ты пидар гнойный, не спокоен… В нашу камеру пришел, народ шкварить? – презрительно, спросил Карцев.
– Так это, здесь же все такие! – в испуге изумленно захлопал глазами Левка.
– Какие такие?
– Зашкваренные… Ну, петухи…
– Кто здесь петух? – взвыл Георгий.
– Ну все… – опуская глаза, буркнул Левка.
– Ах ты, мразь!
Карцев схватил новичка за грудь, затащил его в угол камеры, не попадающий в сектор обзора со стороны надзирателя, и со всей мочи ударил его кулаком в челюсть.
Левка сильно ударился головой о стену и, теряя сознание, сполз на пол. Карцев не на шутку перепугался. Нагнулся, нащупал пульс. Жив.
Все обошлось. Левка пришел в себя, кое-как забрался на свою шконку там и затих.
Утром после завтрака Карцева вывели из камеры для встречи с адвокатом. Пухлый, розовощекий Илья Данилович встретил его, как всегда, приветливо. На иное и рассчитывать было нельзя, зная о тех гонорарах, которые он получал за свою работу.
В кабинете было прохладно, но у Ильи Даниловича на лбу выступила испарина. Он смахнул ее платком, в который тут же продул нос.
– Нездоровится что-то, в жар бросает, – смущенно улыбнувшись, сказал он. – Пора менять направленность.
– Какую направленность? – подозрительно покосился на адвоката Карцев.
– На гражданские дела переходить надо, а то устал я уже от этих тюрем. Вредно здесь находиться.
– Да? Не знал.
Илья Данилович как будто не заметил сарказма.
– Да, да, вредно, – подтвердил он. – И для психики вредно, и вообще…
– Туберкулез, СПИД…
– Ну, на счет СПИДа не знаю, а туберкулез здесь гуляет… И эти слухи…
– Какие слухи?
– Говорят, привидения у вас здесь водятся. А я человек впечатлительный…
– Привидения? Кто говорит?
– Да сегодня пропуск оформлял, говорили, эти, из охраны… Сегодня ночью привидение по третьему этажу бродило, по тюремному коридору. Надзиратели, говорят, видели. Ужас. Души замученных, невинно репрессированных маются…
– Когда, говорят, бродило? Сегодня ночью? – насторожился Карцев. Недоброе предчувствие ледяной рукой коснулось его горла.
– Да, сегодня…
Похоже, и адвокат разволновался так, будто призрак угрожал его собственной безопасности.
– И по чью душу? – невольно сорвалось с уст Карцева.
Илья Дмитриевич отнесся к вопросу совершенно серьезно.
– Не знаю.
– Ерунда все это, – словно стряхивая с себя наваждение, тряхнул головой Карцев.
– Действительно, ерунда.
Судя по той улыбке, которая появилась на лице адвоката, оптимизм арестанта оказался заразительным.
– Что-то мы с вами заговорились. Перед нами призрак народного суда маячит, а мы в мистику вдруг ударились… Я тут хотел обсудить с вами одно давнее дело. Об изнасиловании…
– Не понял! – всполошился Георгий.
– Ну, изнасилование было. Вашу девушку убили. Давно еще, в восемьдесят седьмом году… Сначала изнасиловали у вас на глазах, а потом убили…
– Мою девушку?! У меня на глазах?!
– Да. Я поднимал материалы уголовного дела, там все ясно написано. Подозреваемый – Пермяков Егор Артемович, позже осужденный по обвинению в убийстве…
– А, ну да, было такое… – сдался Карцев.
– Такое ощущение, как будто вы забыли этот давний эпизод, – заметил адвокат.
– Да нет, не забыл… Хотел забыть. Да как забудешь… Зачем вы мне об этом напомнили?
– Насколько я знаю, после этого события вы проходили курс лечения у частного психотерапевта.
– Кто вам такое сказал?
– Ваш друг. Лежнев Максим Игоревич.
– А-а, Макс… Нашел, что вспомнить.
– Правильно сделал, что вспомнил. И психотерапевт вас вспомнил. К счастью, он жив и может дать показания.
– Какие показания?
– О том, что вы пережили сильнейшее душевное потрясение.
– Зачем это?
– Вы меня удивляете, Георгий Степанович. Я собираю факты, подтверждающие вашу, скажем так, психологическую неуравновешенность, ранимость вашей души… Мы же договорились придерживаться версии, что гражданку Пахомьеву Елизавету Михайловну вы убили в состоянии сильного душевного волнения. И показания вашего психотерапевта как нельзя лучше повышают убедительность этой версии…
– Может быть, может быть, – не стал спорить Карцев.
В камеру он возвращался с тяжелой головой. По пути к своей шконке бить никого не стал, на Тольку даже не глянул. Лег на койку, задернул ширму… Девушку его убили. Давно, двадцать лет назад. Убили. Но кто это сделал?
***Татьяна шла через луг, по нахоженной тропке, от Алексеевского пруда, в строну своего дома. Походка шаткая, как будто Таня косолапая. Гоша Карцев стоял у нее на пути. Вместе с Вадиком и Максом прятался за стогом сена – Татьяна не могла их видеть. Место безлюдное. Жарко, дурманящий запах свежескошенной травы и полыни. И в душе горячечный жар.
Татьяна вздрогнула, когда он вышел к ней, перегородил ей путь. Некогда белая кепка низко натянута на глаза, в зубах соломинка, руки в карманах брюк, одна нога на пижонский манер выставлена вперед.
– Куд-куда! Куд-куда! Вы откуда и куда?
