Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход - Филип Фармер

А еще один мужчина, крича о том, что все они попали в лапы к демонам, выбросил в реку сигареты.

А другие говорили ему:

— Почему ты не отдал нам сигареты, если они тебе не нужны?

— Табак — выдумка дьявола, это растение, выращенное в Эдемском саду сатаной!

Курильщик ответил ему:

— Мог бы все-таки отдать нам сигареты. Тебе бы за это ничего не было.

— А я бы все это адское зелье в реку выкинул! — прокричал первый.

— Придурок ты непроходимый, совсем чокнулся! — крикнул третий и врезал первому по губам. Не успел табаконенавистник подняться с земли, как на него набросились еще четверо и принялись избивать.

Потом табаконенавистник встал и, плача от ярости, крикнул:

— Что я такого сделал, чем это заслужил, о Боже мой, Господи! Я всегда был праведным человеком. Я отдавал тысячи фунтов на благотворительные нужды, я молился в Храме Твоем три раза в неделю, всю жизнь боролся с грехом и соблазном, и я…

— Знаю я тебя! — крикнула какая-то женщина — высокая, голубоглазая, красивая, с хорошей фигурой. — Я тебя знаю! Сэр Роберт Смитсон!

Он умолк и, часто моргая, уставился на нее.

— А я тебя не знаю!

— Не знаешь! А следовало бы! Я одна из тысяч девушек, что работали по шестнадцать часов в день, шесть с половиной дней в неделю, для того, чтобы ты мог жить в своем большом доме на холме, одеваться в дорогое платье и чтобы твои собаки и кошки ели лучше, чем я! Я была одной из твоих девушек с фабрики! Мой отец батрачил на тебя, и моя мать на тебя гнула спину, и мои братья и сестры — те, что не были совсем больны или не померли из-за того, что слишком мало ели или ели дурную пищу, спали в грязной постели в каморках с крошечными окошками, или из-за того, что их кусали крысы, — все они гнули спину на тебя. Мой отец потерял руку — ее оторвало одной из твоих машин, а ты вышвырнул его, не дав ему ни пенни. Мать моя умерла от чахотки. Я тоже всю жизнь кашляла, мой прекрасный баронет, а ты пичкал себя вкусной едой, сидел в удобных креслах, позевывал на своей дорогой церковной скамье и швырял тысячами, чтобы накормить бедных-несчастных в Африке, да посылал миссионеров, чтобы те обратили в истинную веру бедняжек-дикарей. А я выкашляла все легкие, и мне пришлось пойти на панель, чтобы заработать денег и прокормить сестренок и братишек. И я подхватила сифилис, будь ты проклят, вшивый ублюдок набожный, потому что ты хотел выжать из меня последнюю каплю пота и крови, как из всех таких же бедняг! Я сдохла в тюрьме, потому что ты велел полицейским нещадно бороться с проституцией. Ты… ты!..

Смитсон сначала покраснел, потом побледнел. А потом выпрямился, обругал женщину и сказал:

— Вам, шлюхам, вечно нужен кто-то, кого вы вините в своей неуемной похоти, в своих грехах. Господу ведомо, что я всегда следовал путем, Им предназначенным.

Он отвернулся и зашагал прочь, а женщина бросилась за ним и замахнулась цилиндром. Кто-то вскрикнул, Смитсон пригнулся и отскочил в сторону. Цилиндр чуть не угодил ему по макушке.

Женщина не успела опомниться, а Смитсон уже убежал и быстро затерялся в толпе.

— Увы, — сказал Руах, — поняли, что происходило, немногие, потому что не говорили по-английски.

— Сэр Роберт Смитсон, — проговорил Бёртон. — Если мне не изменяет память, он владел текстильными фабриками и сталелитейными заводами в Манчестере. Был знаменит филантропией и субсидированием миссий по обращению язычников в христианство. Умер в тысяча восемьсот семидесятом, или что-то около того, в возрасте восьмидесяти лет.

— А наверняка был убежден, что получит вознаграждение в раю, — добавил Лев Руах. — Несомненно, ему и в голову не приходило, что он — злостный убийца.

— Если бы не он эксплуатировал бедняков, этим занимался бы кто-то другой.

— Подобными оправданиями частенько пользовались на протяжении всей истории человечества, — буркнул Лев Руах. — Между прочим, в вашей стране встречались промышленники, которые заботились об улучшении условий труда и оплаты на своих фабриках. Например, Роберт Оуэн[19].

Глава 10

— Не вижу большого смысла в том, чтобы спорить о событиях прошлого, — сказал Фрайгейт. — Думаю, нам надо заняться теперешней ситуацией.

Бёртон встал.

— Попал в точку, янки! Нам нужны крыша над головой, инструменты, да Бог знает, что еще! Но пока что, я думаю, нам не мешает полюбопытствовать, что творится в городах на равнине, чем там люди занимаются.

Как раз в это время из-за деревьев на склоне холма выше лагеря появилась Алиса. Первым ее заметил Фрайгейт и громко расхохотался.

— Последний писк дамской моды!

Алиса срезала ножницами стебли травы и превратила их в одеяние, состоявшее из двух частей. Первая представляла собой что-то вроде пончо, прикрывавшего грудь, а второе — юбку, ниспадавшую до лодыжек.

Эффект получился странным, такого она и не ожидала. Когда она была обнажена, ее лысая голова не слишком сильно портила ее женственность и красоту. Но на фоне зеленых, громоздких, бесформенных одежд лицо ее неожиданно стало мужеподобным и некрасивым.

Остальные женщины столпились около нее и принялись рассматривать переплетения стеблей и травяной пояс, поддерживающий юбку.

— Колется ужасно и очень неудобно, — сказала Алиса. — Но зато очень прилично. Вот и все, что я могу сказать.

— Похоже, вы готовы отказаться от того, что говорили насчет наготы среди нагих, — хмыкнул Бёртон.

Алиса холодно поглядела на него и сказала:

— Уверена, скоро все станут носить такое. Все благовоспитанные мужчины и женщины то есть.

— Полагаю, миссис Гранди[20] при этих словах довольно вздернула бы свой безобразный нос, — фыркнул Бёртон.

— Вообще пребывание среди такого числа голых людей шокирует, — признался Фрайгейт. — Несмотря на то, что нудизм на пляжах и в собственных домах в конце восьмидесятых стал общепринятым явлением. Тогда все довольно скоро к этому привыкли. Все, кроме безнадежных невротиков, пожалуй.

Бёртон развернулся и обратился к остальным женщинам:

— Ну что, дамы? Собираетесь напяливать на себя эти уродливые и колючие снопы только из-за того, что одна из представительниц вашего пола вдруг вспомнила, что у нее есть интимные части тела? Может ли то, что было выставлено на всеобщее обозрение, взять и стать интимным?

Логу, Таня и Алиса его не поняли, потому что говорил он по-итальянски. Для Тани и Алисы он снисходительно произнес сказанное по-английски.

Алиса зарделась и ответила:

— Это мое дело — что мне носить. Ну а если остальные предпочитают разгуливать нагишом, когда я прилично одета, что ж!