Книги: Все тексты - Виктор Шендерович

Он качнулся от табурета, несколько раз пальцем показал Иванушкину, куда не должна залезать стрелка, и ушёл в ночь, а Вадя с Альбиной остались дожидаться утра в бойлерной.

Утром проснулся Иванушкин в замечательнейшем настроении — и долго не мог понять, с чего бы это. Потом понял: это оттого, наверное, что Гриша обещал помочь с капустой.

Альбина дрыхла рядом, свернувшись калачиком.

Гриша пришёл не один. Для добычи капусты он привёл с собой пузатенького прапорщика по фамилии Слонович.

Через десять минут Вадя с Альбиной, взявшись за руки, как юные пионеры, уже поспешали за прапорщиком, который колобком катился между домов. В Слоновиче был какой-то движок, не дававший ему стоять на месте. Даже в автобусе он всё время вертелся, подмигивал, потирал ручки.

— Куда едем? — спросил наконец Вадя. Слонович ответил, что едут они за капустой в воинскую часть 12651, в мотострелковый полк, к начальнику тамошней столовой прапорщику Зулущенко — и что всё это военная тайна.

У длинного забора с колючей проволокой Слонович исчез за КПП и через четверть часа вынес Иванушкину приговор: капуста будет, но за два кочна эта тварь, Зулущенко, просит десять пятьдесят и коленвал от «Запорожца». Коленвал Слонович берёт на себя (пусть скажут спасибо Грише, за Гришу Слонович продаст всё, кроме Родины), а насчёт денег пускай думают сами.

Червонец Иванушкин решил заработать телекинезом.

Телекинез — это было вот что такое. Клался на стол хлебный мякиш и накрывался тарелкой. Потом надо было трижды постучать по ней пальцем, и мякиш из-под тарелки исчезал.

В своё время Иванушкин чуть не сел за этот телекинез на «губу».

К полудню он уже был на вокзале: с Альбиной, парой мелких тарелок и мякишем хлеба, свежего и чёрного. Почему свежего и чёрного? Потому что телекинез телекинезом, а хлебушек к пальцам должен прилипать!

Телекинезил Вадя среди пасажиров в зале ожидания, а рыжая соратница, стоя неподалёку, вскрикивала, как заводная:

— Такое чудо — и всего за рубль! Такое чудо — и всего за рубль!

Через полдня телекинеза они могли купить не только два кочна у прапорщика Зулущенко, но и самого прапорщика со всей матчастью гарнизона и знаменем дивизии.

Ближе к вечеру прибежал Слонович с коленвалом. У забора части прапорщик взял десять пятьдесят и вместе с коленвалом укатился за КПП, велев ждать кочна. Сначала Иванушкин с Альбиной переминались с ноги на ногу, потом, скрипя по снежку, начали похаживать вдоль забора.

Потом стемнело.

Потом они принялись подпрыгивать, колотя руками по телу, потом обнялись и стали прыгать вместе — и допрыгались до того, что из КПП вышел дежурный по части и спросил, чего им тут, синим, надо.

Пытаясь совладать с речью, Вадя честно ответил, что надо им прапорщика Зулущенко с двумя кочнами капусты или, на худой конец, прапорщика Слоновича с деньгами. Дежурный странно на Иванушкина посмотрел и, поманив его пальцем, конфиденциально сообщил, что сегодня ничего этого он, скорее всего, не увидит, потому что названные прапорщики об эту пору уже лежат где-нибудь пьяные в жопу.

А касаемо капусты — дежурный посоветовал Иванушкину забирать свою даму и тикать отсюда, пока он не вызвал караул.

Услышав, что речь дошла до неё, Альбина робко приблизилась к офицеру и хотела что-то ему объяснить, но только обстучала дежурного зубами. Тут Вадя понял, что верный друг Альбина начала потихоньку давать дубака.

Вечером в бойлерной открылся военный совет.

Сначала постаканно обсудили тёщу, телекинез и другие материи. Потом вспомнили про Слоновича и решили, что хорь с ним, со Слоновичем, пускай удавится на своём коленвале. Потом Гриша поднял тост за присутствующих дам. В процессе тоста Альбина тихонечко сползла по вадиному плечу и была положена в тёплом местечке у труб.

Оставшись вдвоём, мужчины решили сначала брать власть в Чите.

— Вчера было рано, — сказал Гриша.

— А сегодня уже поздно, — сказал Вадя, и они выпили ещё.

Закусив, Иванушкин со всей принципиальностью поставил главный вопрос текущего момента: где тут у вас капуста?

Над этим вопросом Гриша задумался так глубоко, что даже заснул.

— Прости, что я тебя беспокою, — говорил Вадя, тряся гришину голову, — но больше некого. Где взять капусту, Гриша?

Не дождавшись ответа, Иванушкин лёг лицом на табурет и тоже уснул.

Приснился ему «Клуб кинопутешественников», Африка, крокодилы и капуста на пальмах. Местный вождь с лицом Сенкевича совал Ваде кукиши под нос и требовал взамен кочна двух жареных прапорщиков и девушку Альбину в жёны. «А где Альбина?» — с тревогой вспомнил Иванушкин, на что вождь-Сенкевич ответил:

— В обкоме!

Вадя проснулся. Гриша стоял посреди бойлерной, держась за трубу.

— В обкоме! — кричал Гриша. — В обкоме есть капуста!

Иванушкин вышел в чёрное утро, умылся снегом, постоял, глядя на луну, — и сколько мог после вчерашнего, начал думать. В итоге получилась у Вади интересная комбинация: вступить в партию, разузнать, где в обкоме лежит капуста, стать первым секретарём, взять два кочна и сделать ноги.

Иванушкин ещё раз умылся снегом и, вернувшись в бойлерную, рассказал Грише о своих номенклатурных планах. В наступившей тишине стало слышно, как Альбине снится ВГИК.

— Гриша, — сказал наконец Вадя, — ты скажи что-нибудь.

Гриша сказал.

— Вот то-то! — обрадовался Вадя. — С добрым утром, Альбина!

Верный товарищ сидела у труб, протирая глазищи.

За завтраком Вадя поведал ей о грядущей партийной карьере.

— Уя-я… — одобрительно протянула Альбина. — Здоровско!

На том и порешили. Купила Альбина Ваде сорочку, галстук и костюм «в мешочек» — и пошёл Иванушкин вступать в партию. Подробностей этого дела я не знаю, и врать не стану, но рассказывают, что поскольку к тому времени все, кто ещё мог, шли оттуда, а Вадя, единственный, — туда, то там несказанно ему обрадовались, даже закричали от радости: во-о-от, а ещё говорят, что рабочий класс отвернулся от партии! Что вы, сказал Вадя, у меня только на партию и надежда. Но ведь вы, спросили его тогда — настоящий рабочий класс? Вадя за это сомнение сильно на них обиделся, попросил принести разводягу и завязать глаза — и с завязанными глазами разобрал им к чёртовой матери весь санузел. Его тут же в партию и приняли.

И началась другая жизнь. По утрам учился он в одной спецшколе руководить народом, днём потихоньку телекинезил на вокзале, а по вечерам ходил с Альбиной в кино. Фильмов шло в Чите два — так они их по очереди смотрели.

Только ближе к весне начала Альбина замечать, что Иванушкин как-то строже стал, про невидимый фронт не рассказывает, кино не комментирует, и вообще — сам не свой.

— Вадя, — спросила она однажды, — ты о чём сейчас думаешь?

А он ей и говорит:

— Я вот о чём думаю, Альбина: как бы нам всем консолидироваться на платформе ЦК?

Альбина в голос зарыдала и побежала к Грише. Гриша ахнул, тихим шёпотом грязно выругался и той же ночью напоил Иванушкина в стельку.

Под утро они с Альбиной пили чаёк и тихо разговаривали возле лежащего навзничь Вади.

— Нельзя ему туда больше, — говорил Гриша. — Больно впечатлительный он у тебя. И костюмчик спрячь, и билетик. Нельзя ему этого ни одного раза!

— А что можно? — спрашивала Альбина.

— Водку можно, — отвечал Гриша, доливая ей кипятку и подвигая пакетик с сушками. — В уголки играть, за грибами…

— А как же капуста? — спросила Альбина и опять приготовилась плакать.

— Капусту я беру на себя, — поклялся Гриша. — Вот приедет с югов один корешок…

Прошла неделя. Вадя выздоравливал на глазах: пил, телекинезил, разгуливал по Чите в ватничке нараспашку и уже несколько раз вспоминал, как на спор переплывал кролем пролив Ла-Манш и консультировал Её Величество по части игры в городки. Пару раз, правда, он ещё обозвал Альбину «неформальной молодёжью», а Гришу — «деструктивной силой», но это уже были остаточные явления.

И вот в начале апреля, когда уже задули ветры, и первые почки полезли из растительности наружу, дверь в бойлерную открылась, и внутрь, нагнувши голову, ввалилась незнакомая фигура, а за ней в проёме двери обнаружился Гриша. У Гриши был вид Деда Мороза, пришедшего к детям с подарком.

— Кто тут из Москвы за капустой? — провозгласил незнакомец.

— Мы из Москвы за капустой! — звонко откликнулась Альбина.

— Ну пошли, — сказал человек.

И Вадя понял, что с югов, из отпуска, вернулся, чтобы им помочь, главный овощной начальник Читинской области.

— Вот уж хрен, — сказал человек и представился. — Николай. Истопник я.

Задворками он вывел путешественников на большую площадь и жестом Юрия Долгорукого показал на некое здание, про которое путешественники сразу поняли, что это обком.

Здесь, опять-таки, зарубежному читателю трудно будет понять, почему, если среди города стоит большое ухоженное здание, то это непременно обком, а не больница или, скажем, детский сад с бассейном. Но тут уж пусть поверят на слово.