Третий рейх - Роберто Боланьо

Как Горелый приобрел свои велосипеды? Он сам мне об этом рассказал. Купил их на деньги, вырученные от продажи винограда. Но как же он сумел купить всю партию, шесть или семь штук, на деньги, заработанные всего за один сезон? То был его первый взнос. Остальное он доплачивал понемножку. Прежний владелец велосипедов был стар и измучился с ними; за лето не удается как следует заработать, а вдобавок приходится еще платить зарплату служителю; в конце концов он решил продать велосипеды, и Горелый их у него купил. А раньше он когда-нибудь подобным занимался? Нет, никогда. Этому нетрудно обучиться, дело нехитрое, съязвил Ягненок. И я бы тоже смог? (Дурацкий вопрос.) Конечно, в один голос заявили Ягненок и Горелый. Это любому под силу. Ведь, по сути, это работа, требующая всего лишь терпения и внимательности, главное — не потерять из виду разбегающиеся в разные стороны велосипеды. Даже уметь плавать и то не обязательно.

Горелый зашел со мной в гостиницу. Мы быстро, чтобы нас никто не увидел, поднялись ко мне наверх. Я показал ему игру. Все вопросы, какие он задал, были по делу. Внезапно с улицы донеслись звуки сирен. Горелый вышел на балкон и сообщил, что в районе кемпингов произошла авария. Как глупо погибнуть во время каникул, заметил я. Он пожал плечами. На нем была чистая белая майка. С того места, где он стоял, были хорошо видны сваленные в бесформенную кучу велосипеды. Я подошел к нему и спросил, на что он смотрит. На пляж, отвечал он. Думаю, он мог бы очень быстро научиться играть.

Время идет, а от Ингеборг ни слуху ни духу. До девяти я прождал в номере, записывая разные ходы.

Ужинал в ресторане гостиницы: пюре из спаржи, блинчики с мясной начинкой, кофе и мороженое. Во время десерта фрау Эльза снова не появилась. (Поистине сегодня она бесследно исчезла.) Я сидел за одним столом с супружеской парой из Голландии, обоим лет по пятьдесят. Темой разговоров у нас, да и во всем ресторане, была плохая погода. Отдыхающие высказывали различные мнения, которые старательно опровергались официантами — носителями метеорологической мудрости и к тому же местными жителями. Б итоге победила партия, предсказывавшая на завтра отличную погоду.

В одиннадцать я обошел все залы на первом этаже. Не встретив нигде фрау Эльзу, пешком отправился в «Андалузский уголок». Ягненка там поначалу не застал, но через полчаса он появился. Я спросил его про Волка. Он не видел его с самого утра.

— Надеюсь, он не отправился в Барселону, — сказал я.

Ягненок испуганно посмотрел на меня. Конечно же нет, просто он сегодня работает допоздна, какие нелепости приходят мне в голову. Как бы, интересно, Волк поехал в Барселону? Мы выпили по рюмке коньяку и некоторое время смотрели какой-то конкурс по телевизору. Ягненок говорил сбивчиво, заикаясь, из чего я заключил, что он взволнован. Не помню, как возникла эта тема, но он вдруг сообщил мне, хотя я его об этом не спрашивал, что Горелый — не испанец. Возможно, мы говорили о том, как жестока жизнь, о несчастных случаях и авариях (во время конкурса происходило множество мелких аварий, похоже, специально подстроенных и бескровных). А возможно, я что-то такое произнес об особенностях испанского характера. Возможно, после этого я сразу заговорил о пожарах и его жертвах, не знаю. Во всяком случае, Ягненок сказал, что Горелый не испанец. А кто же он тогда? Южноамериканец, но, из какой конкретно страны, он не знал.

Откровение Ягненка я воспринял как пощечину. Так, значит, Горелый не испанец. И не сказал мне об этом. Этот факт, сам по себе незначительный, почему-то показался мне тревожным и симптоматичным. По какой причине Горелый скрыл от меня свою истинную национальность? Нет, я не почувствовал себя обманутым. Я почувствовал, что стал объектом слежки. (Нет, не со стороны Горелого и вообще кого-то конкретно: за мной следила некая пустота, нечто неопределенное.) Вскоре я расплатился за выпивку и ушел, надеясь встретить Ингеборг в гостинице.

В номере никого не было. Я опять спустился вниз; на террасе различил призрачные силуэты, которые почти не общались друг с другом; облокотившись на стойку, какой-то старик, запоздалый клиент, молча допивает свой стакан. Ночной портье сообщает, что мне никто не звонил.

— Вы не знаете, где я могу найти фрау Эльзу?

Он не знает. И вначале вообще не понимает, о ком я спрашиваю. Фрау Эльза, ору я, хозяйка этой гостиницы. Портье таращится на меня и снова качает головой. Нет, он ее не видел.

Я поблагодарил и подошел к стойке, чтобы выпить еще коньяка. В час ночи решил, что лучше подняться к себе и лечь спать. На террасе уже никого не осталось, хотя к стойке подошли несколько новых клиентов и обмениваются шутками с официантами.

Не могу заснуть; сна ни в одном глазу.

В четыре утра наконец появляется Ингеборг. Мне звонит снизу дежурный и сообщает, что меня хочет видеть некая сеньорита. Я сломя голову бегу вниз. В вестибюле вижу Ингеборг, Ханну и ночного портье, которые с лестницы кажутся участниками какого-то тайного сборища. Подхожу поближе, и первое, что бросается в глаза, это Ханнино лицо: розовато-фиолетовый синяк украшает ее левую скулу, начинаясь под глазом; на правой щеке и верхней губе царапины, правда небольшие. Сама она не переставая плачет. Когда я пытаюсь узнать, что случилось, Ингеборг резко велит мне замолчать. Нервы у нее, похоже, не выдерживают; она то и дело твердит, что такое может произойти только в Испании. Портье устало предлагает вызвать «скорую помощь». Мы с Ингеборг начинаем совещаться, но Ханна категорически против (повторяя фразы вроде «это мое тело» и «это мои раны»). Уговоры продолжаются; Ханна уже рыдает. До тех пор я не вспоминал про Чарли, а кстати, где он? Услышав его имя, Ингеборг не может сдержаться и разражается проклятиями в его адрес. На какой-то миг у меня создается впечатление, что Чарли исчез навсегда. Неожиданно сознаю, что испытываю по отношению к нему необъяснимую симпатию. Нечто, что не умею назвать и что каким-то болезненным образом связывает меня с ним. Пока портье отправляется на поиски аптечки — мы пришли-таки с Ханной к компромиссному решению, — Ингеборг вводит меня в курс дела относительно последних событий, о которых я, впрочем, догадываюсь.

Поездка им явно не удалась. После внешне нормального и спокойного, даже чересчур спокойного дня, вместившего в себя прогулки по Готическому кварталу и по Рамблас, где они фотографировали и покупали сувениры, от первоначальной безмятежности вдруг не осталось и следа. По словам Ингеборг, все началось во время десерта: без какой-либо видимой причины с Чарли внезапно произошла резкая перемена, как будто он съел отравленную еду. Вначале это выразилось в неожиданной неприязни к Ханне и низкопробных шутках. Они обменялись взаимными оскорблениями, и на этом все вроде бы закончилось. Взрыв произошел позже, после того как Ханна и Ингеборг скрепя сердце согласились зайти в какой-то припортовый бар и выпить по последнему бокалу пива, перед тем как отправиться в обратный путь. По словам Ингеборг, Чарли нервничал и был раздражен, но не агрессивен. Возможно, инцидент был бы благополучно исчерпан, если бы во время перепалки Ханна не упрекнула его в связи с каким-то происшествием в Оберхаузене, о котором Ингеборг понятия не имела. Слова Ханны были непонятны и загадочны; поначалу Чарли выслушивал упреки в свой адрес молча. «Он страшно побледнел и выглядел испуганным», — сказала Ингеборг. Внезапно он встал, схватил Ханну за руку и скрылся с ней в туалете. Спустя некоторое время Ингеборг заволновалась и решила сходить за ними, не понимая толком, что происходит. Оба они заперлись в дамском туалете, но, услышав голос Ингеборг, сразу открыли дверь. Лица у обоих были заплаканные. Ханна не произнесла ни слова. Чарли расплатился по счету, и они покинули Барселону. Проехав с полчаса, они остановились на окраине одного из многочисленных городков, выстроившихся вдоль прибрежного шоссе. Бар, в который они зашли, назывался «Соленое море». На этот раз Чарли даже не пытался их уговаривать; он просто-напросто принялся пить, не обращая на них внимания. После пятого или шестого бокала пива он расплакался. Тогда Ингеборг, предполагавшая поужинать со мной, попросила меню и убедила Чарли, что он должен поесть. В какой-то момент ей показалось, что обстановка нормализуется. Они поужинали втроем и пусть и не без труда, но поддерживали подобие цивилизованной беседы. Когда пришло время ехать дальше, ссора разгорелась с новой силой. Чарли был полон решимости продолжать, а Ингеборг с Ханной требовали, чтобы он отдал им ключи от машины. Ингеборг сказала, что все их доводы натыкались «на глухую стену» и за этой стеной Чарли чувствовал себя как рыба в воде. Наконец он встал и сделал вид, что готов то ли отдать им ключи, то ли везти их. Ингеборг и Ханна последовали за ним. Выйдя за дверь, Чарли резко обернулся и ударил Ханну по лицу. Та кинулась бежать в сторону пляжа. Чарли бросился за ней, и вскоре до Ингеборг донеслись сдавленные крики Ханны и ее рыдания, напоминающие детский плач. Когда она добежала до них, Чарли уже не бил Ханну и только время от времени пинал ее и плевался. Первым стремлением Ингеборг было разнять их, но, увидев, что ее подруга лежит на земле с окровавленным лицом, она утратила последние крохи своей выдержки и принялась громко звать на помощь. Конечно, никто не отозвался. В конце концов скандал завершился тем, что Чарли уехал на своей машине, Ханна истекала кровью и из последних сил умоляла не вызывать ни полицию, ни «скорую помощь», а Ингеборг оказалась в незнакомом месте, откуда должна была каким-то образом вывезти подругу. К счастью, хозяин бара, где они были, не задавая лишних вопросов, помог умыть Ханну, а потом вызвал такси, которое и привезло их обратно. Теперь возникал вопрос, что Ханне делать дальше. Где ей ночевать? В своей гостинице или у нас? Если она останется у себя, не случится ли так, что Чарли снова ее изобьет? И следует ли ей обратиться в больницу? Не может ли удар по скуле привести к более серьезным последствиям, чем нам представляется? Портье рассеял наши опасения: по его словам, кость от удара не пострадала, хотя он и был довольно сильным. Что касается ночлега в гостинице, то завтра места наверняка освободятся, сегодня же, к сожалению, ни одного свободного места нет. Узнав, что выбора нет, Ханна вздохнула с облегчением. «Это я виновата, — прошептала она. — Чарли такой нервный, а я его спровоцировала. Что поделаешь, таков уж этот сукин сын, его не исправить». После ее слов мы с Ингеборг немного успокоились; такой выход всегда предпочтительней. Мы поблагодарили портье за участие и пошли провожать Ханну. Стояла чудесная ночь. Дождь не только вымыл здания, но и очистил воздух. Дул свежий ветерок, а вокруг царила полная тишина. Мы довели Ханну до дверей «Коста-Брава» и остались ждать на улице. Вскоре она появилась на балконе и сообщила, что Чарли до сих пор не вернулся. «Ложись спать и ни о чем не думай!» — крикнула ей Ингеборг на прощанье. Возвратившись в свой номер, мы немного поговорили о Чарли и Ханне (я бы сказал, с осуждением) и занялись любовью. Потом Ингеборг стала читать про своего Флориана Линдена и вскоре уснула. Я вышел на балкон покурить и заодно взглянуть, не появилась ли на стоянке машина Чарли.