Смертное Камлание - Николай Басов

– Нам, милостивый государь, не положено по номерам-то ужины разносить... Внизу работы полно, заняты все очень. – Он потоптался, видимо, это было еще не все, что он хотел сказать. – Я уж по старой памяти, еще когда до империалистической тут служил, решил вас уважить.

– Да, да, – согласился Рыжов, он не понимал, что проиходит. – Спасибо.

– В таких случаях, – продолжил официант, вдруг набычившись, – чистые господа чаевые-с давали, уж не обессудьте, если что-то не то говорю...

Рыжов дернулся, он вдруг понял, как его, командира красной армии и нынешнего сотрудника ОГПУ, оценивает этот официант – как «чисторого» господчика, из старых... Но делать нечего, он выволок из кармана измятую треху, на миг заколебался, а хватит ли? Но уловил жадный блеск в глазах почтенного служащего, и еще... Да, еше увидел бутылку водки на подносе, рядом с изрядного размера фужером. И протянул деньги.

– Поставьте вон там, на маленький столик.

Официант все исполнил, зачем-то еще включил свет в прихожей, постоял, и все-таки исчез. Рыжов запер дверь, тут же скинул пиджак, выволок револьвер, бросил его на кровать, ближе к портфелю, он мог еще ночью понадобиться, хотя, конечно, лучше бы не понадобился.

Сел в кресло и почти с радостью налил себе водки, выпил, посидел, ощущая, как алкоголь расходится по желудку, по жилам, как плавится его страх и ужас. Налил еще, снова выпил, на этот раз едва не поперхнулся, все же много оказалось водки для одного глотка в этом фужере, а Рыжов знал за собой такую особенность – никогда не был силен в выпивке, не успел привыкнуть на гражданской, а потом как-то не до того было, да и презирал он этот порок.

Ужин, все же, оказался очень хорошим, блинчики с селедочкой, как закуска, уха из какой-то мелкой, но такой приятной рыбешки, отличная каша со свинной вырезкой и что-то еще... Он даже и не понял, что именно, потому что внезапно все кончилось, он наелся, а водки осталось едва ли половина бутылки. Все-таки слишком резво он навалился на нее, не следовало так.

А потом он попробовал думать. Даже наган подтащил под себя, в прямом смысле уселся на него, хотя дверь и была закрыта, и если бы снова постучали, успел бы до него дотянуться. Самое обидное, когда жевал, когда уничтожал всю эту отличную снедь, страх отступил, зато когда попробовал пить дальше, страх вернулся. И водка, как выяснилось, не помогала. Вернее, что-то от нее внутри тупело, не было уже таким острым, режущим, но осознание страшной, смертельной и бесславной опасности не проходило.

Все же к утру водка кончилась. Рыжов слегка воспрял, когда заметил за окном первые признаки рассвета, привел себя в порядок, но это у него тоже не слишком получилось. Он оставался пьяным, как зюзя, даже мысль появилась, когда брился – и как же на это посмотрит кто-нибудь из начальства, когда его вызовут? То, что его решили не брать в номере, а вызвать куда-нибудь, чтобы там, именно там, в управлении каком-нибудь и забрать, он не сомневался...

И неожиданно для себя он вдруг разделся и лег спать. Спал долго, так долго, что и сам удивился. Всегда пробовал даже во сне понимать, сколько же времени, а тут... Уговаривал себя не просыпаться, спать дальше, словно это могло хоть в чем-то помочь, спасти его от чего-то, чего он и представлять себе не хотел. Он поднялся лишь когда снова стало смеркаться.

Как ни удивительно, похмелья почти не было. Во рту остался неприятный привкус, хотелось вымыться в бане, чтобы смыть с себя на редкость неприятную липкость на теле, но голова не болела. Он вымылся под теплой водой, вытерся с радостью, будто это действительно могло его очистить от ночного страха и последствий выпивки. В себя, однако, пришел когда уже стало совсем темно.

За окном мела ставшая привычной ленинградская пурга, не в меру сырая, тяжелая, и не скажешь, что осенняя, скорее зимняя, только все же от другой зимы, не московкой, и почему-то она казалась соленой, как ветер, который вчера вечером задул, когда он отправился на встречу... с темным незнакомцем.

А потом раздался стук в дверь, он открыл, почти равнодушно, хотя сознавал, что именно такой усталости и равнодушия ко всему, что может с ним произойти, скорее всего, от него и ждут те, кто... Но это оказались не хмурые, неразговорчивые люди, которые пришли за ним, а горничная. Она была молода, в косынке с узлом сзади, как в прежние годы носили красные косынки комсомолки, только у нее была не красная, а белая, как и передник. Она вытирала слезы, и что-то говорила, он даже не сразу понял, что именно.

– Кирова убили, Мироныча нашего, только сегодня... В Смольном убили.

Вот тогда Рыжов удивился по-настоящему, зачем ему это сказали? Так же молча, как и открыл дверь, он закрыл ее, сел в кресло, поковырял ставшие холодными и отвратительными даже на вид, блинчики, потряс зачем-то пустой бутылкой. Мыслей в голове не было никаких.

И все же следовало что-то делать. Он решился, еще разок выпил воды, пить все же хотелось, и позвонил Сабурову на Гороховую. Телефон-то он все же каким-то образом вспомнил. Трубку подняли сразу.

– Говорите, – прозвучало на том конце линии.

– Говорит следователь Рыжов из Москвы. Соедините меня с товарищем Сабуровым, мне нужно...

– Что? Кто говорит... Ах, да, понятно, вы из Москвы. – Голос оставался враждебно-резким, но в нем уже не было напора, который, возможно, лишь немногим отличался от прямой грубости. – Только вы ошиблись, товарищ следователь, я могу ответственно объяснить вам, что никакого товарища Сабурова тут нет, это уголовный розыск...

Рыжов настолько не ожидал такого оборота событий, что даже попытался было спорить немного. Но все-равно ничего не добился, ему раз за разом отвечали, что никакого Сабурова тут нет, и никогда не было, и он зря только тратит время на эти расспросы, и работать мешает... Рыжов, когда сообразил, что ничегошеньки не добьется, положил трубку. Посидел, бездумно глядя в окно. Там все оставалось по-прежнему, только темень немного разошлась, видимо, включили какие-то фонари поблизости.

И почему-то заодно с этим светом, он стал понимать, что все его контакты тут, в Ленинграде оборвались. Все же, он решился и снова набрал номер, который тоже почему-то помнил, который должен был связать его с товарищем Мураном, но... Его тоже не было. И снова ему говорили, что о нем никто ничего не знает. В конце-концов трубку там, куда он пытался дозвониться, взял кто-то из начальников, и он уже не стеснялся, рявкнул так, что даже мембрана завибрировала:

– Да что же вы, товарищ, пристали... У нас полно работы, а вы отрываете от дела... Нет у нас никакого Мурана, и перестаньте звонить, не то я вынужден буду принять меры!

Вот тогда Рыжов задумался уже серьезно. И отправился в гостиницу, где жил Смеховой. Так уж получалось, что даже этому человеку он был бы рад, хотя бы потому, что он мог подтвердить, что сам Рыжов не сошел с ума, не помешался, что были и Сабуров, и Мурандон, и что они занимались тут делом, а не просто отрывали кого-то для распросов...